Акмеизм и творчество Анны Ахматовой
Своеобразие поэзии Анны Ахматовой заключается в том, что она особенно остро ощущала боль своей эпохи, воспринимала ее как свою собственную, а трагедия России отразилась в трагедий личной судьбы поэтессы и в ее творчестве. Ахматова стала голосом времени и голосом совести своего времени. Она не
Участвовала в преступлениях и подлостях власти, не клеймила ее в своих стихах, а просто и скорбно разделила судьбу страны и отразила в творчестве российскую катастрофу.
Ахматова остро ощущала себя детищем двух эпох — той, что ушла навсегда, и той, что царствует. Ей пришлось хоронить не только близких, но и «погребать» свое время, свой «серебряный век», оставив ему «нерукотворный» памятник стихов и поэм.
Когда погребают эпоху, Надгробный псалом не звучит, Крапиве, чертополоху Украсить ее предстоит…—
Напишет поэтесса в августе 1940 года, подводя черту под ушедшей эпохой. Наступал новый, «железный» (по определению А. Блока) век. И в этом веке не нашлось достойного места для творчества поэтессы, Ахматова душой осталось в том, прошлом, таком близком и одновременно таком далеком времени.
Но все же на всем протяжении жизни Ахматова сохраняла акмеистические принципы творчества: бытийность, христианское просвещение, бережное отношение к слову, созидательное начало, связь и полноту времен. Она первая и единственная в мировой женской поэзии стала великим национальным и общечеловеческим поэтом, предельно глубоко и психологически верно воплотив в своем художественном мире внутренний мир лирической героини и создав при этом идеал женщины — любимой и любящей. Именно Ахматовой удалось первой в русской поэзии дать любви «право женского голоса» (до нее писать о любви считалось чуть ли не монопольным правом поэтов-мужчин). «Я научила женщин говорить»,— очень точно заметила она в стихотворении «Могла ли Биче…» Она мечтала в своей поэзии об идеале, герое-мужчине…
Личное у Ахматовой всегда сливалось с общенациональным и вечным. Принятие на себя национальной и мировой скорби в эпоху исторических катастроф раскрыло в лирической героине Ахматовой ее «всемирную отзывчивость»: она видела свой «крестный путь» в череде мировых трагедий; видела себя продолжательницей трагических женских судеб:
Мне с Морозовой класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны,
Чтобы с Жанной на костер опять…
( «Последняя роза» ).
Крестный путь слияния с участью России, когда в череде памятных дат «нет ни одной не проклятой», позволял Ахматовой ощутить свою преемственность с великими русскими поэтами, чьи «лиры звенят на ветвях царскосельских ив»: «Здесь столько лйр повешено на ветки… но и моей как будто место есть» («Царскосельские строки»), Ахматова гуманизировала свою эпоху, возрождала связь времен, традиции и единую правду бытия: культурную, национальную, христианскую, общечеловеческую… Она сохранила память о своей эпохе и с полным правом писала, обращаясь к своим современникам:
Я — голос ваш, жар вашего дыханья,
Я — отраженье вашего лица,
Напрасных крыл напрасны трепетанья,—
Ведь все равно я с вами до конца.
( «Многим» )
В 1910-е годы в русской поэзии наступает кризис — кризис символизма как художественного течения. В среде поэтов, стремившихся вернуть поэзию к реальной жизни из мистических туманов символизма, возникает кружок «Цех поэтов» (1911 г.), во главе которого становятся Н. Гумилев и С. Городецкий. Членами «Цеха» были в основном начинающие поэты: А. Ахматова, Г. Иванов, О. Мандельштам, В. Нарбут и др. В 1912 г. на одном из собраний «Цеха» был решен вопрос об акмеизме как о новой поэтической школе. Название этого течения (от греческого слова «акмэ» — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора, вершина чего-либо) подчеркивало устремленность его приверженцев к новым вершинам искусства.
Акмеизм объединил поэтов, разных по своему творчеству и литературным судьбам. Но общее, что объединяло их,— поиски выхода из кризиса символизма. Стремясь освободить поэзию от иррационального, мистического, акмеисты принимали весь мир — видимый, звучащий, слышимый; они культивировали в поэзии адамизм — мужественный, твердый и ясный взгляд на жизнь. «Прочь от символизма, да здравствует живая роза!» — восклицал О. Мандельштам.
Акмеисты возвращались в своей поэзии к традициям мировой культуры. «Поэты говорят на языке всех времен, всех культур»,— подчеркивал Мандельштам. Поэтому для акмеистов является характерным обращение к мировой мифологии (античной, библейской, восточной, славянской), к преданиям, легендам — античные Греция и Рим в стихах Мандельштама, библейские мотивы ахматовских стихов, всемир-ность гумилевской «Музы дальних странствий». Акмеисты принимали реальность земного бытия во всей полноте и целостности, не противопоставляли себя миру и не пытались его переделать. Они вовлекали в свое творчество самые приземленные, бытовые реалии: сор, лопухи, пыльную дорогу, колодец, песок, время и вечность, соединяя «высокое» с «земным», прозревая в темном высокое — и наоборот.
Акмеисты разрабатывали «поэтику вещей» — «поэзию детали»: «свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду» (Ахматова); «в комнате белой, как прялка, стоит тишина» (Мандельштам). «Любить существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя — вот высшая заповедь акмеизма»,— провозглашал Мандельштам.
Все эти черты акмеизма нашли свое воплощение в творчестве Анны Ахматовой. Но, будучи акмеисткой в своем раннем творчестве, Ахматова значительно выходила за границы одного литературного течения. Ее поэзия не укладывается в узкие рамки одного понятия, она гораздо шире и глубже по своему содержанию и значительнее по тематике.
Что же «революционного» было в появлении Анны Ахматовой? До нее история знала многих жен-щин-поэтесс, но только ей удалось стать женским голосом своего времени, женщиной-поэтом вечного, общечеловеческого значения. Ахматова впервые в русской и мировой литературе представила в своем творчестве всеобъемлющую лирическую героиню — женщину.
Ее лирическая героиня — вечная всемирная женщина, не бытовая, сиюминутная, но бытийная, вечная. Она предстает в стихах Ахматовой во всех отражениях и ипостасях. Это и юная девушка в ожидании любви (сборники «Вечер», «Молюсь оконному лучу», «Два стихотворения» и т. п.), это и зрелая женщина, соблазненная и соблазняемая, поглощенная сложной любовью («Прогулка»,’«Смятение» и т. д.), это и неверная жена, утверждающая правоту своей «преступной» любви и готовая, на любые муки и расплату за мгновения
Страсти («Сероглазый король», «Муж хлестал меня узорчатым..,», «Я плакала и каялась…»). Однако — и в этом своеобразие Ахматовой-поэта — ее лирическая героиня не совпадает с личностью автора, а является своеобразной маской, представляющей ту или иную грань женской судьбы, женской души. Естественно, Ахматова не переживала тех ситуации, которые представлены в ее поэзии, она воплотила их силой поэтического воображения. Она не была бродячей циркачкой («Меня покинул в новолунье») или крестьянкой («Песенка»), отравительницей («Сжала руки под темной вуалью») или «бражницей, блудницей» («Я с тобой не стану пкть вино»). Просто Ахматова, благодаря своему особому дару, сумела в стихах показать все воплощения русской (и мировой) женщины.
Позднее лирическая героиня Ахматовой предстает в необычном для женской поэзии ракурсе поэта и гражданина. Если основой женской поэзии всегда считалась любовь, то Ахматова показала трагический путь женщины-поэта. Этот трагизм был заявлен ею в стихотворении «Музе» (1911 г.), в котором говорится о несовместимости женского счастья и судьбы творца. Эта тема не только одного стихотворения — она является одной из главных во всем творчестве Ахматовой. В художественном мире поэтессы невозможно благополучное в житейском смысле разрешение конфликта любви и творчества. Творчество требует от поэта полной самоотдачи, потому «Муза-сестра» отбирает у лирической героини знак земных радостей — «золотое кольцо», символ замужества и обычного женского счастья. Но женщина-поэт не может и не хочет отказаться от своей любви и счастья, в этом заключается трагичность ее положения: «Должен на этой земле испытать каждый любовную муку».
Трагизм ахматовской лирической героини углубляется постоянным мотивом непонимания, неприятия лирическим адресатом-мужчиной женщины-поэта: «Ты говорил о лете и о том, что быть поэтом женщине — нелепость…» («Последний раз мы встретились тогда…»). Мужчина не может вынести силы и превосходства женщины-поэта; он не признает ее права на творческое равноправие и равнозначность. У Ахматовой мужчина-возлюбленный не выносит «терпкой печали» ее поэтической души. Отличает ее любовную лирику также глубочайший психологизм. Ахматовой удалось раскрыть самые заветные глубины женского сердца, женскую душу, ее внутренний мир — мир переживаний, состояний и настроений. И все же ахматовская любовная поэзия — прежде всего лирика любовного разрыва. Почти всегда — в разных вариантах — это последняя встреча, последнее объяснение, своеобразный лирический «пятый акт» любовной драмы. Можно сказать, что все варианты любовной развязки нашли свое воплощение в ахматовской поэзии.
Поэтесса не раз обращалась в своих стихах к А. Блоку. Он был для нее не только учителем в поэзии, но и лирическим «героем своего времени». Отношение к нему Ахматовой было исполнено восхищения, глубокой нежности и христианской любви. Она единственная заметила, что Блока хоронили в день Смоленской иконы Божьей Матери. Ахматова посвятила его памяти стихотворение «А Смоленская нынче именинница…» (1921 г.). Главная тема стихотворения — общенациональная русская скорбь по умершему поэту. Не случайно поэтому оно написано в форме причитания — молитвы.
Всеохватывающая лирическая героиня, бытийное начало творчества, глубокая религиозная основа позволили Ахматовой стать великим национальным поэтом. Все ахматовские книги раннего периода творчества — периода акмеизма («Вечер», «Четки», «Белая стая», «Подорожник») — это обращение к драматической и возвышенной судьбе женщины, это дневник ее поэтической души.