Почему всегда так трудно писать об этом и вдвое труднее, когда горе это, страдание эти не оправданы, не озарены стремлением к этой великой цели, для которой и жизнь отдать можно не задумываясь? Трудно писать, невозможно и забыть горе, как бы далеко не отодвинуло время дни те Это долг наш, крест наш, как бы ни старались мы забыть о нем. Коллективизация — слово это, бывшее когда-то символом чего-то грандиозно-радостного, символом перехода к новой лучшей жизни, для наших современников звучит зловеще Оправданы ли жертвы тех лет? Уместно ли здесь сухое слово «перегибы»? Как это было, знают те, кого смела или коснулась эта беспощадная волна, те, кто был свидетелем великого и жестокого перелома. Поздно узнавая правду о сталинской эпохе, мы привыкаем считать многие старые произведения о том периоде приспособленческими.
И не всегда замечаем среди них те, что были написаны по зову правды. «Поднятая целина» М. А. Шолохова тоже не избежала участи переоценки. Только сейчас, перечитывая ее новыми глазами, мы вдруг открываем то многое, чего не замечали или не хотели замечать раньше. И в то же время понимаем, как отличался этот роман своей талантливостью, реализмом от многих других, ему современных, и какой жаждой правды нужно обладать, чтобы опубликовать такое произведение в страшные годы гонений и оговоров! Прост и понятен язык «Поднятой целины».
Ясна ее главная мысль: прекрасный народ наш, истинные коммунисты, как бы ни было трудно и больно, готовы идти вперед к намеченной цели. Виноваты ли крестьяне в том, что трудно и больно им было отрывать от себя то, что веками было привычным?
Виноваты ли Нагульников, Давыдов и другие в том, что ошибались на этом пути к новому, весь они так верили в революцию? Порой говорят об «ошибках гремячинских коммунистов». Ошибки…
Но кто от них мог быть застрахован в те годы, когда неизвестен был путь, по которому надо идти. Давыдов плохо разбирался в людях, но не от нежелания их понять, а от неумения. И разве не наказывает он сам себя за это? Расплата — смерть!
«Перегибы» Нагульнова… Что они в сравнении с теми страшными перегибами в масштабах всей страны, которые не обошли и самого Макара! Рядом с настоящими коммунистами есть и карьеристы, спешащие выполнить любое повеление сверху, будь оно даже намеком, как в сталинской статье «Головокружение от успехов», сваливающей ответственность за неудачи и недовольство на «Перегибы» на местах.
«…В Гремячинском колхозе царит зажим самокритики, Нагульнов террор устроил…», «избил наганом до потери сознания одного середняка-единоличника…», «Это обвинение Самохина на бюро райкома в адрес Макара. Что стоит этим людям перевернуть смысл поступков человека вверх дном, если «нужно принести кого-то в жертву» (слова районного «загибщика» Беглых)! Шолохов, возможно, сам того не сознавая, реалистично описал и а этом «Суде» над Нагульновым одно из многочисленных сфабрикованных дел против «врагов народа». Больнее всего проехало колесо коллективизации по середнякам.
Сколько их, заработавших свое добро тяжким трудом, было раскулачено и отправлено кто куда! По-настоящему о том, и как проходила коллективизация, что она значила а судьбах нашего народа, мы узнаем лишь сейчас из воспоминаний, документальных свидетельств, работ историков и пр. Пишут о ней, и те, кого он, великий перелом коснулся близко и больно (И. Т. Твардовский, В. Тендряков), сатирики (Э. Ф.
Искандер) и, конечно, публицисты. Е. Манько и А. Черняк в статье «Первые съезды Советов» в «Правде» говорят о том, что Ленин считал, что все должно основываться на добровольности.
Декрет о земле сделал крестьянина ее хозяином, открыл простор для свободного труда. Коллективизация забрала у крестьянина эту землю. «Коллективизация: как это было». Эта публикация А. Ильина поражает страшными цифрами и фактами. Сколько работников потеряла деревня, сколько скота погибло от рук неприсоединившихся! Ревизия ленинского кооперативного плана дорого обошлась нашему народу, оставив след и в современной деревне.
Уже много написано об этой эпохе, но никогда не смогут выбросить эту тему за борт литературы и публицистики. Эта наша боль, мы обязаны помнить о ней и во имя великого перелома нашего времени. Отдадим же дань тем, кто пострадал во время грандиозных перемен и великих ошибок и преступлений, а также и тем, кто, несмотря ни на что, продолжал верить делу партии и сохранять революционные идеалы! Еще не до конца разгадана тайна бессмертия великих творений человеческого разума и сердца. По-прежнему зачарованно смотрит мир на улыбку Джаконды, по-прежнему манит за собой загадочная «незнакомка», по-прежнему спорят критики о том, осуждает ли Шолохов своего Григория Мелехова или сочувствует ему.
Не до конца еще разгадана тайна великих творений, но велик подвиг тех, кто сумел увидеть и запечатлеть вечное в современном и запечатлеть навсегда. К таким бессмертным творениям и относится роман Шолохова «Поднятая целина», это — боевая, страстная книга о переломном этапе в истории нашей Родины о том, как в борьбе и муках с тяжелыми потерями рождается новое. С большим мастерством Шолохов выводит 6 своем романе группу матерых врагов социалистического государства. Есаула Половцева, поручика Лятьевского, кулака Островнова, Лапшинова, Бородина и других.
Это кучка преступных отщепенцев, внутренне опустошенных и обреченных на разгром и гибель. Но так ли просты и примитивны эти обреченные по замыслу Шолохова, какими нарисовал он врагов? Ведь в 1937 году он писал: «Врагов у нас показывают плакатно и примитивно». Да, действительно, в романе вое гораздо трагичнее и глубже. Вот перед нами встает Половцев: «Из-под крутого, волчьего склада, лысеющего лба он бегло оглядел комнату и, улыбчиво сощурив светло-голубые глазки, тяжко блестевшие из глубоких провалов глазниц, поклонился». Где Половцев, там льется кровь, готовятся убийства и диверсии, он вдохновитель мести и преступлений. Но при всем этом Половцев — смелый и умный враг, он бесстрашно появляется в хуторе, зная, что за ним по следам идут работники государственной безопасности, смело идет на такой шаг, как убийство Хопрова.
Он хорошо разбирается в людях, подобных Островнову, знает, как привлечь их на свою сторону. Половцеву не откажешь в природном уме, решительности, готовности погибнуть за свои идеалы. И тем разительнее удивительная легкость, с какой он выдает в конце романа всех своих сообщников, понимая, что он все равно будет расстрелян.
Шолохова враги Советской власти интересуют не только как враги, но и как люди, поэтому он видит, что Тит Бородин совсем не похож на Островном или Лапшинова, и Лятьевский совсем другого склада, нежели Половцев. Яков Лукич Островное по природе своей умный человек, любящий и умеющий трудиться. Его объяснения Давыдову, как вести хозяйство, не могут не подкупить, потому что за ними угадывается и в самом деле знающий человек, губит Якова Лукича стремление к богатству и трусость. Автор показывает, как постепенно вырождается его герой, от убийства Хопрова он пришел к самому страшному и подлому преступлению — убийству своей матери, и как только заканчивается этот страшный путь вырождения, так сразу и расстается Шолохов со своим персонажем, исчерпавшим в себе остатки человеческого, что было заложено в нем от природы, от самой жизни. Таков же и конец Половцева. Его вырождение, его предательство от цинизма, разъедшего эту некогда незаурядную натуру.
Казалось бы, совсем уже понятен образ Тимофея Рваного: соучастника убийства Никиты Хопрова, беглый ссыльный, покушавшийся на жизнь секретаря парторганизации, но вот автор описывает его мертвым: «Он и мертвый Был красив, этот бабий баловень и любимец, на нетронутый загаром, чистый и белый лоб упала темная прядь волос… И легкая тень улыбки запряталась в цветущих губах, всего лишь несколько дней назад так жадно целовавших Лушку». Чего больше в этих словах: торжества при виде поверженного врага или жалости при виде до поры оборванной жизни. Скорее — второе. Так можно говорить только о жертве.
Тимофей и был жертвой тех сил, что ввергли его в борьбу с народом, с жизнью. Гуманизм писателя-коммуниста заставляет Шолохова до конца верить в хорошее в человеке, заставляя ненавидеть не людей, а те силы, которые калечили людей. И только тогда становилась безоговорочной ненависть автора, когда личная злоба, ненависть и жестокость персонажа губили в нем все человеческое, когда распад личности завершался, до конца достигал своего предела.