В его воспоминаниях на первом плане стоит симпатичная фигура Якубова, его крестного отца и воспитателя. В эту личность уходят корни гончаровской поэзии и мировоззрения: здесь он полюбил это гармоническое Соединение старого с новым; здесь прельщала и любовь к знанию, и гуманность, и джентльменство, и Независимость, и снисходительность к людским недостаткам, и величавое спокойствие. По-видимому, здесь место для некоторой идеализации, для этой лирической дымки. Нет, Гончаров осторожен С «человеком», его симпатия и любовь к человеку оскорбилась бы от прикрас. И вот на Якубова Льются лучи гончаровского юмора. — Человек побежит в обход по коридору доложить — «Владимир Васильевич», скажет он, или: «граф Сергей Петрович». Якубов вместо ответа энергически молча показывает человеку два кулака. Между тем гость входит сам: — А! граф Сергей Петрович, милости просим! — радушно приветствует его моряк, — садитесь вот здесь! Эй, малый! — крикнет человеку, — скажи, чтоб нам подали закуску сюда, да позавтракать что-нибудь. Или дает он крестнику белые перчатки для бала. — Да это женские, длинные, по локоть, — сказал я, — они не годятся! — Годятся, вели только обрезать лишнее, — заметил он. — Да откуда они у вас? — Это масонские, давно у меня лежат: молчи, ни слова никому! — шептал он, хотя около нас никого не было. Характерно для творчества самого Гончарова отношение Якубова к взяточникам: — Хапун, пострел! — говорил Якубов при встрече с таким судьей и быстро перекидывался на другую Сторону линейки, чтоб не отвечать на поклон. Мастерски очерчена в воспоминаниях Гончарова фигура губернатора Углицкого: жаль, что эскиз так Эскизом и остался и не вошел в крупное произведение. Для характеристики гончаровского отношения к людям всего интереснее следующее место в обрисовке Углицкого. Речь идет о рассказах Углицкого: — Иногда я замечал при повторении некоторых рассказов перемены, вставки. Оттого полагаться на Фактическую верность их надо было с большой оглядкой. Он плел их, как кружево. Все слушали его с Наслаждением, а я, кроме того, и с недоверием. Я проникал в игру его воображения, чуял, где он говорит Правду, где украшает, и любовался не содержанием, а художественной формой его рассказов. Он, кажется, это угадывал и гнался не столько за тем, чтобы поселить в слушателе доверие к подлинности События, а чтобы произвести известный эффект — и всегда производил 25. Гончаров не очернил Углицкого: благодаря своему вдумчивому отношению к людям и справедливости он Дал нам возможность выделить эту индивидуальность из десятка подобных Углицких. В какую живую ткань далее в рассказе того же Углицкого из его молодости перемешано доброе и злое. Два закадычных приятеля устроили взаимные сюрпризы: один проиграл деньги, присланные другому из Дому, где они были еле-еле сколочены, другой заложил в отсутствие приятеля все его ценные вещи, И оба простили друг другу. Сколько в этом наивном коммунизме перемешалось и пошлого, и высокого, и как деликатно разбирает Перед нами поэт эти нити. Говоря о Белинском, Гончаров прилагает к нему слова George Sand: «On ne peut savoir tout, il faut se contenter de comprendre» {Жорж Санд: «Нельзя знать все, достаточно Понимать» (фр.).}. Не были ли эти слова и его собственным девизом? Гончаров любил покой, но это не был покой ленивца И сибарита, а покой созерцателя. Может быть, поэт чувствовал, что только это состояние и дает ему Возможность уловить в жизни те характерные черты, которые ускользают в хаосе быстро сменяющихся Впечатлений. Такой покой любил и Крылов.
Он переживал в нем устои своих образов. Посмотрите на портрет Гончарова. У него то, что немецкие физиономисты (напр., Piderit 26 «Mimik u. Physiognomik», Detmold 1886, 64, 186) называют Schlafriges Auge {Заспанными глазами (нем.).}. Это лицо созерцателя по преимуществу. Два раза — в Райском-ребенке и старике Скудельникове — поэт дает нам заглянуть в область созерцательных натур. Вот неопытный созерцатель-ребенок: …он прежде всего воззрился на учителя, какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, Бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся на животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что У него большой палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха. Потом Осмотрел каждого ученика и заметил все особенности: у одного лоб и виски вогнуты в середину головы, У другого мордастое лицо далеко выпятилось вперед, там вон у двоих, увидал у одного справа, у другого Слева, на лбу растут волосы вихорком и т. д., всех заметил и изучил — как кто смотрит. Один с Уверенностью глядит на учителя, просит глазами спросить себя, почешет колени от нетерпения, потом Голову. А у другого на лице то выступает, то прячется краска: он сомневается, колеблется. Третий Упрямо смотрит вниз, пораженный боязнью, чтоб его не спросили. Иной ковыряет в носу и ничего не Слушает. Тот должен быть ужасный силач, а этот черненький — плут; и доску, на которой пишут задачи, Заметил, даже мел и тряпку, которою стирают с доски. Кстати, тут же представил и себя, как он сидит, Какое у него должно быть лицо, что другим приходит на ум, когда они глядят на него, каким он им Представляется? — О чем я говорил сейчас? — вдруг спросил его учитель, заметив, что он рассеянно бродит глазами по Всей комнате. К удивлению его, Райский сказал ему от слова до слова, что он говорил, — Что же это значит? — дальше спросил учитель. Райский не знал: он так же машинально слушал, как и Смотрел, и ловил ухом только слова. Для творчества Гончарова такая впечатлительность была определяющей силой.
Но здесь нет еще настоящего созерцания. Вспоминается рядом тот некрасивый, но характерный портрет, который он с такой самоотверженной Объективностью нарисовал с самого себя в беллетристе Скудельникове: Сосед их, беллетрист Скудельников, как сел, так и не пошевелился в кресле, как будто прирос Или заснул. Изредка он поднимал апатичные глаза, взглядывал на автора и опять опускал их. Он, По-видимому, был равнодушен и к этому чтению, и к литературе — вообще ко всему вокруг себя… Скудельников молчал все время, но зато он казался единственным созерцателем и наблюдателем: Он выбрал из окружающего все впечатления, какие стоило получить, дополнив, подчеркнув или Усилив ими те типические представления, которые он получал раньше из светских гостиных и из Литературных кружков. В Скудельникове, этой смешной, точно гипнотизированной фигуре мы видим своего рода приспособление Очень впечатлительного человека, который живет главным образом созерцанием. В душе его в это Время, верно, происходит сложная работа, идет подбор впечатлений в уме: путем апперцепции Дополняются и видоизменяются те комбинаторные представления, которые мы привыкли называть Типами. Покой здесь — необходимое условие: ажитация, позирование, развлечение, собственное Активное участие в сцене — все это должно повредить поэтическому творчеству на первой его ступени. Гончаров говорил, что типы давались ему почти даром. Не эту ли невидную работу созерцания называл Он даром. Не оттого ли и писал он сравнительно редко и писать начал поздно, что не всегда была Под рукой правильная обстановка. Не одна служба да развлечения мешали; молодость мешала, избыток Сил мешал созерцанию, а значит, и творчеству. Пойдем дальше. Гончаров не любил слишком сильных впечатлений. Океан он честит и скучным, и соленым, безобразным И однообразным