Горестное прозрение народа (По произведениям Андрея Платонова) В течение последних нескольких лет одно за другим были опубликованы произведения крупного советского писателя Платонова (1899—1951), ранее широкому читателю не известные. Имя Андрея Платонова возвратилось в литературный обиход нашего времени, пройдя через колоссальный перепад оценок творчества писателя: от «юродиво-вредного явления», как критика определяла его при жизни, до выдающегося мастера, по мнению сегодняшнего литературоведения. Художник редкой мощи, Платонов отразил в своих произведениях жизнь первых послереволюционных десятилетий с необычайной полнотой и дальновидностью. В конце 20-х—начале 30-х годов XX века созданы значимые работы Платонова: роман «Чевенгур», бедняцкая хроника «Впрок», повести «Котлован», «Джан» и «Ювенильное море». Но роман «Чевенгур», по словам Горького, оказался неприемлемым для нашей цензуры; опубликованная в журнале «Красная новь» хроника «Впрок» была названа «клеветнической кулацкой вылазкой»; «Котлован» и «Ювенильное море» остались неопубликованными. Официальная критика платоновских произведений была истребительной, рассчитанной на уничтожение, она была резкой даже для тех времен. Несомненно, это было связано с гневным отзывом самого Сталина по поводу рассказа Платонова «Усомнившийся Макар». И Андрей Платонов исчез из поля зрения широкого читателя, уйдя на дно безвестности, нищеты и недугов, разделив судьбу тех «безымянных прочих», о которых писал в «Чевенгуре». До смерти Сталина нечего было и думать об издании произведений Платонова, даже хранить рукописи в семье писателя было смертельной опасностью. Во время первой «оттепели» стали возможными публикации некоторых рассказов Андрея Платонова, но не «Котлована», «Чевенгура» и «Ювенильного моря».
Эти вещи, изданные на За паде, возвращались на родину незаконно и в «самиздате гуляли» по стране. И лишь в последние годы, когда мысль о том, что общечеловеческие ценности выше классовых интересов, перестала быть крамольной, началось реальное возвращение Платонова к читателю. Чем же вызвано было такое неприятие писателя? Платонов в юности искренне поверил в неизбежный рай «военного коммунизма» на земле, рай, согреваемый огнем мировой революции. Он яростно призывал ко всеобщей обезличенности человечества в его войне с природой, он отводил каждому отдельному человеку роль не более чем винтика в едином социальном механизме.
«Дело социальной коммунистической революции — уничтожить личность и родить ее смертью новое живое мощное существо — общество, коллектив, единый организм земной поверхности, одного образа и с одним кулаком против природы»,— писал Платонов в декабре 1920 года. Но великий гений художника, сострадающее сердце гражданина и мощный аналитический ум мыслителя привели к раннему и горестному прозрению. Платонов подверг беспощадному художественному исследованию религию пролетариата и свою юношескую веру. Он пришел к выводу, что пролетарская религия ненависти — как бы обратное христианство, где на смену любви к ближнему пришла ненависть к классовому врагу. «Пролетариат, сын отчаяния, полон гнева и огня мщения… Этот гнев выше всякой небесной любви… Наши пулеметы на фронте выше евангельских слов. Красный солдат выше святого…
Мы нашли того Бога, ради которого будет жить коммунистическое человечество». Эти идеи религии пролетарской ненависти развиты и доведены до абсурда в «Чевенгуре». Они практически осуществлены в городе Чевенгур, где живет люмпен-народ, бродяги, нищие, перекатиполе, ради которых и устроили степные большевики коммунизм в центре России. Платонов, посылая Горькому рукопись «Чевенгура», писал: «…
в романе содержится честная попытка изобразить начало коммунистического общества». Чевенгуровцы, никогда не имевшие семейных, родовых корней, не знающие, что такое дом, деградировали полностью, утратили даже внешние национальные признаки. «Какой же ты нам пролетариат доставил, скажи, пожалуйста? — обратился он (Чепурной) к Прокофию.— Это же одно сомнение, и они нерусские». Прокофий взял знамя из рук Чепурного и прочел про себя стих Карла Маркса на нем.
«Ого — не пролетариат! — сказал Прокофий.— Это тебе класс первого сорта, а ты его только вперед веди, он тебе и не пикнет. Это же интернациональные пролетарии: видишь, они не русские, не армяне, не татары, а — никто!
Я тебе живой интернационал пригнал, а ты тоскуешь…» И Прокофий Дванов прав: этих людей, настрадавшихся бродяг, можно вести куда угодно и на что угодно. Никто «не пикнет». Герои «Чевенгура» у Платонова — жертвы, а не преступники, жертвы доведенной до абсурда идеи, превратившейся в новую религию.
И ни у кого сейчас не поднимется рука бросить камень в это безгласное российское племя, приведенное проповедниками новой веры в рай учрежденного коммунизма. Подлинный трагизм «Чевенгура» и последовавшего за ним «Котлована» в том, что они созданы бывшим, но прозревшим чевенгурцем, причем оба произведения написаны не со злобой и презрением к великому и несчастному народу, а с горечью и состраданием к нему. Понадобилось почти 60 лет. чтобы главные произведения Платонова — «Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море» — увидели свет, а читатель увидел мир, каким он открылся писателю на драматическом рубеже конца двадцатых—начала тридцатых годов XX века. Потребовался определенный уровень развития демократии, чтобы Платонов был опубликован. Чтобы теперь он был понят, нужно зрелое и мужественное общественное сознание. Это особая задача, потому что чтение Платонова не только многотрудно, но и радостно, ибо теперь уже очевидно, что так долго и тщательно скрываемый от советских читателей Андрей Платонов — мудрый писатель, творчество которого заставляет многих задуматься над сущностью советской системы. Разве сегодня не звучат злободневно слова писателя, сказанные им в 30-е годы закончившегося столетия: «Чтобы истреблять целы; страны, не нужно воевать, нужно лишь так бояться соседей, так строить военную промышленность, так третировать население, так работать на военные запасы, что население все погибнет от экономики безрезультатного труда».