Идея «сверхчеловека» в трагедии А. С. Пушкина «Моцарт и Сальери» и романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» Постоянные обращения к А. С. Пушкину — одна из важнейших особенностей всего творчества Ф. М. Достоевского. «Все, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему», — признавался Достоевский. Он был первым, кто по-настоящему глубоко понял творчество Пушкина, проник в мир его идей.
После речи Достоевского на открытии памятника Пушкину в Москве многие споры о поэте стали просто ненужными. В своих произведениях Ф. М. Достоевский часто использует разнообразные мотивы произведений А. С. Пушкина. Достаточно вспомнить лейтмотив «Медного всадника», тему бесов и многое другое.
Но наиболее богат «пушкинизмами» роман «Преступление и наказание»: параллели с «Пиковой дамой», разработка наполеоновской идеи. Но, на мой взгляд, наиболее важной точкой соприкосновения здесь будет пьеса из маленьких трагедий «Моцарт и Сальери». Действительно, именно А. С. Пушкин открывает в русской литературе тему сверхчеловека. Он не отрицает существование «сверхлюдей».
Моцарт, к примеру, — великий гений. Но эта «надличность» может проявляться именно в уникальном таланте, но никак не в возможности убивать. Моцарт становится жертвой музыкального ремесленника, человека, который не родился великим, а потому пытается доказать самому себе, что хоть в чем-то сравняется с Богом. Раскольников тоже изобретает свою теорию, чтобы в своих глазах подняться над толпой, над мелкими людишками, потому что другого способа выделиться у него нет.
Кстати, сравнение Моцарта со старухой-процентщицей, которое, конечно, на первый взгляд может показаться нелепым, тоже несет в себе огромный смысл. Перед Богом все люди равны, нет важного убийства и убийства незначимого, подобно тому, как нет людей, которые могли бы себе убийство разрешить. Вспомним, кстати, что первые слова Сальери в пьесе — «Нет правды на земле. Но правды нет и выше». Разумеется, смешно было бы говорить о Сальери-атеисте. Но эти его слова неизбежно порождают вывод: если выше человека правды нет, то правду надо искать в самом человеке, а следовательно — человек может позволить себе самому судить свои дела. Не сходно ли это с атеистическими убеждениями Раскольникова? Слова Сальери о Микеланджело Буонаротти напоминают нам о довольно известной легенде, согласно которой Микеланджело, расписывая один из соборов Ватикана, умертвил натурщика, чтобы правдоподобнее изобразить муки умирающего Христа.
Убийство ради искусства! Пушкин никогда бы этого не оправдал. А что говорит Раскольников? «Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика!» (Вспомним, кстати, что Сальери «поверил алгеброй гармонию».) Кирпичик для общего счастья! Пожертвовать одной жизнью ради светлого будущего, то, что всегда оправдывали социалисты, с идеями которых всегда спорил писатель-гуманист, пожертвовать одной никчемной жизнью ради вечного искусства…
Кто дал человеку право решать, имеет ли значение для человечества чужая жизнь? Есть ли у нас право распоряжаться хотя бы своей жизнью? И Достоевский, и Пушкин доказывают, что никакое убийство нельзя оправдать пусть даже кажущейся высокой целью. И Сальери, и Раскольников хотят быть великими. Скорее, даже не быть, а казаться.
Сальери сразу понимает, что велик он может быть только в том случае, если не будет Моцарта; Раскольников сам говорит, что «Наполеоном казаться хотел». И в этом еще одно из доказательств того, что убийство не оправданно: даже цель убийства оказывается надуманной. Характерно, что и Сальери и Раскольников пытаются хотя бы частично оправдать себя тем, что представляют свою жертву в наиболее невыгодном свете. От сходного понимания сущности преступления идет и частичное сходство в его художественном изображении. Сальери в трагедии многословен, Раскольников наделен пространными внутренними монологами, исповедями. Жертвам в произведениях уделяется гораздо меньше внимания.
Из этого можно сделать два вывода: во-первых, авторов гораздо больше интересует личность преступника, философские корни преступления, а во-вторых, оба автора приходят к выводу, что преступник ищет выхода своей идее в словах. Сальери носит с собой яд уже 18 лет, Раскольников мучится своей идеей давно — статья с изложением идеи написана за полгода до убийства. Идея давит на человека изнутри, мучит его. Во сне к Раскольникову приходит смеющаяся старуха. Ее прототипом, конечно, является графиня из «Пиковой дамы». Однако характерен тот факт, что лейтмотивом Моцарта в трагедии тоже является смех, который явно контрастирует с настроением Сальери. Смех жертвы перед лицом убийцы ужасен, ибо в нем — еще одно наказание преступника.
И в «Моцарте и Сальери», и в «Преступлении и наказании» упоминаются трактиры: «Золотой лев» и «Хрустальный дворец». У Пушкина название трактира соответствует духу времени. У Ф. М.
Достоевского оно намекает на скрытую полемику с романом Н. Г. Чернышевского «Что делать?», сном Веры Павловны. Но ни одно слово в произведениях А.
С. Пушкина и Ф. М. Достоевского не может быть случайным. Прилагательные «золотой» и «хрустальный», на мой взгляд, указывают на контраст внешнего и внутреннего. В романе Достоевского именно в трактире происходит принципиальный для развития «идеи» разговор с Заметовым, у А. С. Пушкина в его маленькой трагедии происходит страшное, тайное, некрасивое убийство, не дуэль, а предательство.
Драматизм сцены усиливается звучанием «Реквиема». В разговоре с Порфирием Петровичем Раскольников тщательно обдумывает свои ответы, боится как-нибудь себя выдать. Схожее поведение героев можно наблюдать и у А. С. Пушкина. Моцарт говорит Сальери: «Прощай же!» — а Сальери в ответ — «До свиданья», хотя он-то как раз точно знает, что больше не увидится с Моцартом, и следующие его слова: «Ты заснешь надолго, Моцарт». В трагедии «Моцарт и Сальери» А.
С. Пушкин первым сделал вывод, который однозначно разбивал все теории «сверхлюдей»: «Гений и злодейство две вещи несовместные». И А. С. Пушкина, и Ф. М. Достоевского волновали одни и те же проблемы, проблемы общечеловеческого масштаба. Достоевский переосмыслил пушкинский вывод и, что самое главное, перенес идею «сверхчеловека» в современную ему действительность, во время, когда Россию будоражили социалистические идеи. Достоевский предупреждал людей: не допустите того, чтобы стремящиеся к власти люди позволили себе решать судьбу маленьких людей, чтобы из ваших сестер и матерей сделали кирпичик в доме будущего счастья.
Удивительно, почему все мы так глухи к пророчествам великих мыслителей?