Хотя черновиков романа не существует, но первоначальный вариант заглавия сохранился: «Один из героев нашего века». В этом варианте Печорин не утверждается как типичный представитель всего поколения, а только — как один из нескольких героев. В окончательном заглавии «Герой нашего времени» неожиданно появляется иронический оттенок, падающий и на слово «герой», и на слово «нашего», т. е. и на личность, и на эпоху. При этом ответ автора о характере Печорина уклончив: «Мой ответ — заглавие этой книги».
«Да это злая ирония! — скажут читатели. Не знаю». Значит, это действительно ирония, но ирония, во-первых, частичная, а во-вторых, трагическая, адресованная и к характеру героя, и ко времени, наложившему на характер свою печать. Значит, в заглавии «Герой нашего времени» рядом с иронией есть и сострадание, но прямого оправдания или осуждения Печорина нет. Это диалектическое двуединство характерно и для образа Печорина, и для всего романа, и для творчества Лермонтова в целом. Такая двуединая неуловимость заглавия (наличие и иронии, и сострадания) является ключом к образу Печорина.
При этом, хотя сам Лермонтов открыто не выражает своего отношения, но он и не нейтрален, т. к.
позиция нейтралитета, созерцательности вообще чужда волевой натуре поэта. Лермонтов берет на себя ответственность и за героя, и за время. Поэтому можно утверждать, что Лермонтов судит, но судит не прямо, не публицистическими средствами, а отбором тетрадей Печорина, представленных читателю не в хронологической последовательности. Этот отказ от последовательной хронологии называется принципом хронологической инверсии и является пятой чертой композиции романа.
Такая непоследовательная, разорванная композиция в точности соответствует разорванной, противоречивой личности героя, сущности его противоречивого, индивидуалистического сознания. Наконец, заглавие «Герой нашего времени» напоминает читателю заглавие известного, но неоконченного романа Карамзина «Рыцарь нашего времени». Анализ образа Печорина по всем пяти повестям В первых трех повестях («Бела», «Максим Максимыч», «Тамань»), представляющих лишь поступки Печорина, Лермонтов демонстрирует примеры печоринского равнодушия, жестокости к окружающим его людям, показанным либо как жертвы его страстей («Бела»), либо как жертвы его холодного расчета (бедные контрабандисты в «Тамани»). Поэтому мы делаем вывод, что его психологическим нервом является властный демонизм и эгоистический индивидуализм; а главной особенностью его сознания является скептический рационализм. Эпиграфом к нашим выводам могут быть слова самого Печорина в самом конце «Тамани»: «Какое дело мне, странствующему офицеру, до радостей и бедствий человеческих?». Но дело в том, что эгоистическими индивидуалистами можно назвать и Евгения Онегина, и Обломова, и Бельтова (из романа Герцена «Кто виноват? «), и Раскольникова, и Свидригайлова, и даже Ивана Карамазова.
Чем же отличается Печорин от этой группы представителей «лишних людей» в русской литературе? На этот вопрос в первых трех повестях ответа нет. И только четвертая