«Мемуары» кардинала де Реца
Вторая часть (21)
Источник: Литература Западной Европы 17 века — «Этому горю легко помочь, объявил г- н де Бофор, прикажем закрыть все городские ворота; вот уже четыре дня, а то и больше, народ только о том и кричит». «Я против этого, возразил я. Если вы закроете перед депутатами городские ворота, вы назавтра же прослывете тиранами Парламента в глазах даже тех его членов, которые сегодня будут согласны их закрыть». «Верно, поддержал меня герцог Буйонский. Президент де Бельевр не далее как сегодня после обеда сказал мне, что для дальнейших успехов надобно, чтобы Первый президент и президент де Мем оказались предателями Парламента, а не его изгнанниками». «И он совершенно прав, прибавил я, ибо в первом случае они на всю жизнь сделаются предметом омерзения для своих собратьев, а во втором через два дня им начнут сочувствовать, а по истечении четырех о них станут сожалеть». «И все- таки дело можно уладить, сказал герцог Буйонский, который весьма желал затемнить вопрос и предупредить вывод, к которому я клонил. Дадим депутатам возвратиться в город и выслушаем их отчет, не выражая гнева; вот и выйдет, что мы не станем волновать народ, а стало быть, и кровь не прольется. Вы говорите, что Парламент не примет привезенных ими условий значит, будет проще простого отослать депутатов назад, чтобы добиться лучших. Таким образом мы не станем торопить события, выиграем время, чтобы взять необходимые меры, и, сохранив свои силы, сможем вернуться к вашему предложению с тем большей уверенностью, что три армии эрцгерцога, господина де Лонгвиля и господина де Тюренна тем временем подойдут ближе».
Источник: Литература Западной Европы 17 века — он снова поддался страху, что стремление добиться общего мира поглотит и сгубит все выгоды частных лиц. Это привело мне на память наблюдение, сделанное мной несколько ранее в связи с другим делом: людям легче раскаяться на словах в ошибке, которая привела к печальным последствиям, нежели на деле изменить свой взгляд на причину, которая, по их мнению, понудила их ее совершить. Герцог Буйонский, который заметил, что от меня не укрылась разница между тем, что он предложил теперь, и тем, что он говорил часом ранее, постарался как бы ненароком дать понять, будто никакого противоречия в его словах нет, хотя из- за переменившихся обстоятельств кажется, будто он стал рассуждать по- другому. Я притворился, будто принимаю за чистую монету все, что ему заблагорассудилось сказать об этом предмете, хотя, правду говоря, я ничего не уразумел из его слов; я удовольствовался тем, что продолжал настаивать на главном, отмечая опасности, какие неизбежно влечет за собой отсрочка: народ возбужден и в любую минуту способен толкнуть нас к тому, что нас обесчестит и погубит; Парламент ненадежен и четыре дня спустя, быть может, одобрит те самые статьи, какие завтра, захоти мы того, разорвет на части; мы могли бы с легкостью добиться мира для всех христианских государств, обладая четырьмя действующими армиями, из которых три принадлежат нам и не зависят от Испании; это последнее соображение, присовокупил я, на мой взгляд, избавляет нас от необходимости опасаться того, о чем в минувшие дни говорил герцог Буйонский, то есть как бы Испания не предала нас, едва она получит уверенность, что мы принудили кардинала Мазарини в самом деле желать с нею мира.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — и под конец вызвался от чистого сердца, если предложение мое будет принято, принести в жертву мстительности Королевы и ненависти Кардинала свой сан парижского коадъютора; я и в самом деле исполнил бы это с величайшей охотою ради великой чести послужить хоть чем- нибудь общему миру. К тому же я был не прочь слегка пристыдить тех, кто преследовал своекорыстные цели, когда они и впрямь служили помехой самому славному, полезному и достойному деянию на свете. Герцог Буйонский стал опровергать мои доводы с помощью тех, что он приводил уже прежде, и в заключение сказал, на мой взгляд, совершенно чистосердечно: «Я знаю, что выступление моего брата может внушить подозрение, будто я лелею честолюбивые замыслы для него, для себя и для всего моего рода, и понимаю, что все сказанное мною нынче о необходимости дождаться, пока господин де Тюренн подойдет ближе, прежде чем приступить к решительным действиям, еще укрепит всех в этой мысли. Я даже не стану утверждать, будто не имею подобных замыслов, будто я убежден в том, что они мне не к лицу, но пусть меня ославят самым жалким трусом и предателем, если я когда- нибудь вступлю в соглашение с двором, какие бы выгоды оно ни сулило нам с братом, до тех пор пока вы все не объявите мне, что ваши притязания удовлетворены; я прошу господина коадъютора, который неизменно заверяет, что не ищет для себя никакой корысти, а стало быть, всегда останется свидетелем совершенно беспристрастным, предать меня поруганию, если я нарушу свое слово».
Источник: Литература Западной Европы 17 века — всем по нраву, что, сохраняя про запас выход, предложенный мной, открывало путь к переговорам, которые каждый завел или надеялся завести ради собственных выгод. Источником неосторожности чаще всего бывает уверенность в том, что никогда не поздно прибегнуть к запасному средству. Захоти я, мне не составляло бы труда переубедить герцога де Бофора и маршала де Ла Мота; но, принимая во внимание армию г- на де Тюренна и неограниченную доверенность испанцев к герцогу Буйонскому, было бы безумием даже вообразить, будто возможно совершить хоть что- нибудь значительное без его участия, и потому я почтительно склонился перед волею принца де Конти и большинством голосов; решено было, и на мой взгляд, хотя бы в этом отношении весьма осмотрительно, наутро не оповещать Парламент о подробностях; принц де Конти скажет лишь в общих словах, что, поскольку молва твердит, будто в Рюэле подписан мир, он принял решение послать туда депутатов для защиты своих интересов и интересов генералов. Герцог Буйонский находил разумным прибегнуть к таким выражениям, чтобы убедить Парламент, что мы не возражаем против мира вообще, и тем вернее сохранить за собою право возражать против отдельных его статей; этим последним мы удовлетворим народ, с помощью первого успокоим Парламент, который неизменно тяготеет к соглашению, даже когда не одобряет его условий; таким образом мы станем действовать исподволь, именно так выразился герцог, пока не настанет решительная минута.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — «Ничего лучшего не придумаешь, ответил я, если исходить из того, что вы намерены делать; но я по- прежнему нахожу, что можно сделать кое- что получше». «Вы не можете так думать, возразил герцог Буйонский, принимая во внимание, что брат мой через три недели будет с нами». «Спорить бесполезно, заметил я, решение принято, но будет ли когда- нибудь с нами господин де Тюренн, ведомо одному лишь Господу Богу». Замечание это вырвалось у меня случайно мгновение спустя я даже спросил себя, почему я так сказал, ведь и в самом деле, казалось, нет ничего более верного, чем прибытие г- на де Тюренна. И, однако, меня смущало какое- то сомнение, то ли мною овладели предчувствия, никогда прежде мне не ведомые, то ли я не мог отделаться от мучительных и неотвязных опасений упустить то единственное, что способно привлечь к нам и удержать на нашей стороне Парламент. В три часа пополуночи мы вышли от герцога Буйонского, куда явились к одиннадцати часам, вскоре после того, как я получил первое известие о мире, а он был подписан в Рюэле только в 9 часов.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — показывавшие, что не собираемся ничего объяснять, услышав обращенные к нам крики женщин в лавках и на улицах, убедились, что все предсказанное мной насчет волнения в народе более нежели справедливо. Мирону, которого я просил быть начеку, с трудом удалось сдержать толпу на улице Сент- Оноре при въезде депутатов в город, и я не однажды пожалел о том, что еще с утра предал огласке самые постыдные из статей договора, как и то, что он скреплен подписью Мазарини. Я уже говорил вам, по какой причине мы желали, чтобы это стало известным, но признаюсь, гражданская война принадлежит к числу столь тяжелых болезней, что лекарство, предназначенное для излечения одного из симптомов, порой усугубляет три или четыре других.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — им накануне в одиннадцать часов вечера из Сен- Жермена, без всяких околичностей спросил их, вопреки тому, что было решено у герцога Буйонского, позаботились ли они об интересах военачальников. Первый президент вместо ответа вознамерился было огласить протокол того, что совершилось в Рюэле, но был едва не оглушен невнятным, но единодушным ропотом палат; они кричали, что никакого мира не признают, а депутаты лишены полномочий и гнусно предали генералов и всех тех, кому Парламент обещал свою поддержку. Принц де Конти довольно мягко сказал, что весьма удивлен, как могли заключить мирный договор без его и генералов участия; Первый президент возразил ему, что генералы всегда утверждали, будто у них нет интересов, отдельных от интересов Парламента, а впрочем, от них одних зависело послать в Рюэль своих собственных депутатов; тогда герцог Буйонский, которого подагра отпустила и он в этот день начал выходить из дому, объявил, что, поскольку кардинал Мазарини остается первым министром, он просит Парламент об одной милости получить для него паспорт, чтобы он, не опасаясь за свою жизнь, мог покинуть пределы королевства. Первый президент ответил герцогу, что об его интересах позаботились он, Первый президент, сам, мол, по собственному побуждению, настаивал на том, чтобы герцогу возместили утрату Седана, и требование это будет удовлетворено; но герцог Буйонский возразил ему, что все это пустые слова и к тому же он никогда не отступится от других генералов; тут ропот возобновился с такой яростью, что президент де Мем, которого клеймили позором в особенности из- за подписи Мазарини, от страха затрясся как лист. Громкий шум распалил господ де Бофора и де Ла Мота, которые забыли все, что было решено вначале, и первый из них, положив руку на эфес шпаги, сказал: «Зря усердствуете, господа депутаты, эта шпага никогда не станет служить Мазарини». Вы видите, сколь я был прав, когда у герцога Буйонского утверждал при том возбуждении, в какое придут умы по возвращении депутатов, мы не сможем поручиться за то, что произойдет через четверть часа. Мне следовало прибавить, что мы не сможем поручиться и за самих себя.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — накануне в одиннадцать часов вечера это внушил ему герцог Буйонский, но тут из зала донесся громкий шум, который перепугал мэтра Пройдоху и вынудил его замолчать; президент де Бельевр, участвовавший в решении, принятом у герцога Буйонского, хотел поддержать предложение Ле Коньё, но шум, еще более грозный, чем в первый раз, прервал и его. Вошедший пристав, который охранял двери в Большую палату, дрожащим голосом сказал, что народ требует герцога де Бофора. Тот вышел, обратился к черни с увещанием на свой лад и на время ее успокоил.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — приставов посмотреть, что происходит, и увидел во главе бесчисленной толпы простолюдинов, большей частью вооруженных ножами, некоего Дю Буаля, ничтожного стряпчего, столь мало известного, что я никогда прежде не слыхал о нем; Дю Буаль объявил, что желает, чтобы ему отдали статьи мирного договора, дабы рукой палача предать огню на Гревской площади подпись Мазарини; если, мол, депутаты подписали этот договор по доброй воле, их следует вздернуть, а если их к этому принудили в Рюэле, от договора следует гласно отречься. Президент де Новион, как вы понимаете, изрядно смущенный, стал объяснять Дю Буалю, что подпись Кардинала невозможно предать огню, не предавши ему также подпись герцога Орлеанского, но что Парламент как раз намеревается отослать депутатов обратно в Рюэль, дабы изменить статьи договора ко всеобщему ублаготворению. Однако в зале, на галереях и во дворе Дворца Правосудия слышался один только смутный, но устрашающий ропот: «Долой мир! Долой Мазарини! Приведем в Париж из Сен- Жермена нашего доброго Короля! В реку мазаринистов!»
Источник: Литература Западной Европы 17 века — что чернь, вооруженная или, лучше сказать, ощетиненная всевозможным оружием, намерена убить его, он был убежден, что мы с герцогом де Бофором подстрекнули народ к мятежу с этой именно целью. Я наблюдал за ним и им восхищался. Лицо его ни одним движением не выразило ничего похожего на страх, более того, оно выражало одну лишь непреклонную решимость и почти сверхъестественное присутствие духа, а в этом последнем величия еще более, нежели в решимости, хотя оно является, по крайней мере отчасти, ее плодом. Оно было столь велико, что г- н Моле с той же непринужденностью, как в обычных заседаниях, собрал мнения присутствующих и тем же тоном и с тем же выражением объявил решение Парламента, принятое по предложению Ле Коньё и де Бельевра; в нем говорилось, что депутаты вернутся в Рюэль, дабы изложить требования генералов и прочих лиц, присоединившихся к партии, защитить их выгоды и добиться того, чтобы подпись кардинала Мазарини не стояла на договоре, который будет заключен при соблюдении как этого условия, так и прочих, подлежащих новому обсуждению.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — утра; во- вторых, народ был так возбужден, что опасались, и не без основания, как бы он не ворвался в Большую палату. Первому президенту предложили даже выйти через канцелярию, откуда он мог вернуться домой незамеченным. «Правосудию не пристало прятаться, ответил он на это. Знай я даже наверное, что мне суждено погибнуть, я и в этом случае не оказал бы подобной трусости, которая к тому же лишь придала бы духу смутьянам. Вообрази они, что я убоялся их во Дворце Правосудия, они добрались бы до меня и в моем доме». И так как я просил его не подвергать себя опасности, по крайней мере, покуда я не попытаюсь успокоить народ, он обернулся ко мне с насмешливым видом и произнес достопамятную фразу, которую я вам не раз приводил: «Ну что ж, милостивый мой государь, вам ведь стоит только молвить слово!» Признаюсь вам, хотя таким образом он ясно дал понять, что считает меня виновником смуты, а это была жестокая несправедливость, я лишь восхитился бесстрашием этого человека и поручил Комартену, чтобы тот задержал его в Большой палате до моего возвращения.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — на скамью прокурора и сделал рукой знак, увидев который все закричали: «Тише!» требуя, чтобы меня выслушали. Я сказал все, что, на мой взгляд, способно было успокоить волнение, когда подошедший Дю Буаль дерзко спросил меня, могу ли я поручиться, что мир, подписанный в Рюэле, не будет поддержан; я ответил ему, что совершенно в этом уверен, однако при условии, чтобы успокоились беспорядки, ибо, если они будут продолжаться, самые приверженные партии люди станут искать любых способов избежать этой беды. В продолжение четверти часа мне пришлось исполнить три десятка различных ролей. Я грозил, улещивал, приказывал, молил; наконец, когда мне показалось, что я хотя бы на несколько мгновений водворил спокойствие, я вернулся в Большую палату за Первым президентом, которого повел впереди себя, обняв за плечи. Герцог де Бофор поступил так же с президентом де Мемом, и мы, предводительствуемые приставами и сопровождаемые Парламентом в полном его составе, покинули таким образом Дворец Правосудия. Чернь встретила нас громкими возгласами, несколько голосов кричали даже: «Республику!» [174] Но никаких покушений не было, и тем дело кончилось.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — утверждать, будто он, хотя бы на сей раз, неверно судит о Парламенте; я должен видеть сам мы можем не спеша поджидать г- на де Тюренна. На это я ответил ему, чтобы он в свою очередь не спеша судил о Парламенте, ибо я не сомневался: опасность, угрожавшая его членам нынче утром, еще укрепит и без того свойственную им наклонность к соглашению.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — решено было на другой день с утра огласить тот самый протокол совещания в Рюэле и те самые статьи, о которых еще накануне не хотели и слышать.
Пятнадцатого марта протокол и статьи были оглашены, причем чтение их не обошлось без препирательств [175], однако куда менее пылких, нежели в первые два дня. Наконец, после бесконечных взаимных колкостей, решено было огласить такое постановление:
«Парламент одобряет соглашение и мирный договор и приказывает депутатам возвратиться в Сен- Жермен, дабы настойчивостью добиться изменения некоторых статей, а именно той, что предписывает ему явиться на заседание в присутствии Короля в Сен- Жермен; той, что налагает запрет на ассамблеи палат, кои ассамблеи почтительно просить Ее Величество дозволить в некоторых случаях; той, что разрешает займы и по причине возможных ее последствий из всех представляет наибольшую угрозу обществу; депутатам должно также позаботиться об интересах господ военачальников и всех тех, кто объявил себя сторонником партии, и ходатайствовать о них совокупно с теми, кого этим господам угодно будет назначить вести переговоры от их собственного имени».
Шестнадцатого марта при чтении этой бумаги советник Машо обратил внимание, что вместо слов «настойчивостью добиться» в нем записано «настоятельно добиваться», он объявил, что Парламент желал именно, чтобы депутаты «настойчивостью добились», а не просто «настоятельно добивались». Первый президент и президент де Мем утверждали обратное. Страсти распалились, но в самый разгар прений прибыл помощник главного церемониймейстера Сенто, потребовавший у Первого президента разговора с глазу на глаз и вручивший ему письмо от Ле Телье, который сообщал, что Король удовлетворен принятым накануне постановлением, и посылал паспорта для генеральских депутатов. Этот легкий дождичек, показавшийся благотворным, успокоил бурю, поднявшуюся было в начале заседания. К вопросу более не возвращались, никто уже и не вспоминал, что между «настойчивостью добиться» и «настоятельно добиваться» есть различие. Советника и депутата руанского парламента Мирона, который еще 13 марта по всей форме принес жалобу собранию насчет того, что мир был заключен без участия руанского парламента, едва выслушали; Первый президент без труда отделался от него, сказав, что, мол, если Мирон составил записку, касающуюся до интересов его корпорации, пусть сам отправляется на совещание. На этом заседание окончилось, а депутаты после обеда отбыли в Рюэль.
Вы узнаете о тамошнем их пребывании после того, как я расскажу вам, что произошло в Ратуше вечером того же 16 числа. Но, чтобы вам понятны были побудительные причины принятого в ней решения, я полагаю, мне должно сначала рассказать вам об одном примечательном своей неожиданностью обстоятельстве из тех, какие воображение способно почерпнуть лишь в самой действительности. Волнения, случившиеся во Дворце Правосудия 13 марта, вынудили Парламент поставить на страже у своих дверей отряды городской милиции, которые относились к «мазаринскому миру» (как они его прозвали) еще более враждебно, нежели чернь, однако магистраты опасались их меньше, понимая, что зажиточные горожане, составляющие эти отряды, по крайней мере, не станут заниматься грабежом. Отряды, назначенные охранять Дворец в эти три дня, набраны были из тех, кто жил по соседству, поскольку они более других имели интерес помешать грабежу, и вышло так, что, хотя с виду они подчинялись сыну Первого президента, г- ну Шамплатрё, бывшему их командиром, на самом деле они всей душой были преданы мне, ибо я всегда с особенным усердием старался завоевать их расположение, памятуя о том, что они действуют поблизости от архиепископства. Подобное стечение обстоятельств было для меня весьма досадным, ибо мое на них влияние было известно и мне могли приписать беспорядки, учинить которые они иногда грозились, а славою за то, что они все же препятствовали совершению злодеяний, могли впоследствии увенчать Шамплатрё, который должен был иметь над ними власть в силу своей должности. Необычное и жестокое это затруднение было, пожалуй, одним из самых тяжелых, какие мне пришлось встретить за всю мою жизнь. Стражи эти, столь тщательно отобранные, десятки раз готовы были нанести оскорбление Парламенту, в отношении советников и президентов перешли на личности, а президента де Торе даже потащили на набережную возле Часовой Башни, намереваясь сбросить его в реку [176]. Все это время я не смыкал глаз ни днем, ни ночью, чтобы помешать беспорядкам. Но оттого, что их не произошло, Первый президент и его сторонники совершенно осмелели и, обратив наш успех против нас же самих, забросали, так сказать, генералов жалобами и укорами, хотя, возрази им генералы достаточно громко, чтобы их голос услышан был народом, народ, помимо их воли, без сомнения, растерзал бы Парламент. Президент де Мем язвил военачальников за то, что войска действовали не довольно решительно, а советник Большой палаты Пайен по этому же случаю наговорил нелепых дерзостей герцогу Буйонскому, который, опасаясь вызвать смуту, перенес их с великолепным самообладанием; оно, однако, не помешало ему глубоко и основательно задуматься над этим происшествием и сказать мне по выходе из палаты, что я лучше, нежели он, знаю положение дел в Париже, а вечером, явившись в Ратушу, обратиться к принцу де Конти и прочим генералам с речью, смысл которой состоял в нижеследующем:
«Признаюсь, я никогда не поверил бы тому, чему стал свидетелем нынче в Парламенте. Тринадцатого числа палаты не хотят и слышать о Рюэльском мире, пятнадцатого одобряют его, исключая несколько статей. Это еще не все: шестнадцатого Парламент посылает в Рюэль, не ограничив и не определив их полномочий, тех самых депутатов, которые подписали мирный договор, не только не имея на то прав, но и нарушив полученные приказания. Этого мало: Парламент укоряет и хулит нас за неудовольствие, какое мы позволили себе изъявить, когда нас отстранили от участия в переговорах, а герцога де Лонгвиля и виконта де Тюренна предали. Но и этого не довольно: в нашей власти отдать депутатов на растерзание толпы, мы, рискуя собственной жизнью, их спасаем, пусть даже, согласен, из соображений благоразумия. Так вот, сударь, сказал он, обернувшись ко мне, не подумайте, будто я говорю об этом с намерением оспорить то, что вы всегда мне твердили; напротив, я намерен отречься от всего того, что отвечал прежде на ваши слова. Теперь я признаю, Ваше Высочество (обратился он к принцу де Конти), что, предоставив эту корпорацию самой себе, нам останется лишь погибнуть вместе с нею. Я безусловно и безраздельно присоединяюсь к предложению, высказанному недавно в моем доме господином коадъютором, и убежден, что, если Ваше Высочество помедлит принять его и исполнить, через два дня мы узнаем о заключении мира, еще более позорного и еще менее надежного, нежели первый».