«Мемуары» кардинала де Реца
Вторая часть (69)
Источник: Литература Западной Европы 17 века — выгоду для себя.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — и безусловную амнистию, которую зарегистрирует парижский Парламент, палаты не станут требовать других гарантий. Палаты не издали на сей счет постановления [563], но, что было почти одно и то же, ходатайствовали перед герцогом Орлеанским, чтобы он сам написал Королю.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — носит этот титул, Сервен, которого в другие времена заглушил бы ропот общего негодования, не был ни оспорен, ни освистан; в то самое утро даже сказано было, что советники Парламента, состоящие офицерами городской милиции, могут, если им угодно, отправиться в Сен- Жермен с депутацией муниципалитета, которая, прося Короля возвратиться в его добрый город Париж, уже вовсе не упоминала о том, что амнистия должна быть зарегистрирована парижским Парламентом. Ну видано ли подобное бессмыслие!
Источник: Литература Западной Европы 17 века — жалобу на грабежи, учиняемые солдатами, и Месьё посулил им приказать отвести войска. Герцог Лотарингский, которого я повстречал в этот день на улице Сент- Оноре и которого городская стража у ворот Сен- Мартен едва не убила за то, что он хотел покинуть город [564], живыми красками изобразил мне сие «последовательное поведение». Он сказал мне, что сочиняет книгу, которая так и будет называться, он посвятит ее Месьё. «Моя бедная сестрица над ней поплачет, прибавил он. Но не беда, мадемуазель Клод ее утешит».
Источник: Литература Западной Европы 17 века — они давно- де убрались бы, если бы не дурная погода. Вы, без сомнения, удивлены, что я говорю в таких выражениях о тех самых войсках, которые всего неделей или десятью днями ранее открыто щеголяли на улицах своими красными и желтыми перевязями, готовые сразиться с войсками Короля и даже одержать над ними верх. Историк, описывающий времена, более удаленные от своего века, стал бы отыскивать звено, связующее, так сказать, столь неправдоподобные и несогласные друг с другом происшествия. И однако, переход от одних к другим был не более долог, нежели я описал, и в нем не было ничего загадочного. Все, что рассуждающая о политике пошлость измыслила, пытаясь примирить эти события, плод досужей выдумки, химера. Я снова, как и прежде, утверждаю: грубые ошибки в главном почти неизбежно ведут к тому, что все, кажущееся странным и невообразимым, да и на самом деле невообразимое и странное, становится возможным.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — оказал им честь, появившись в зале во время трапезы. В тот же день принц де Конде с неописанной радостью покинул Париж [565]; он уже давно лелеял эту мечту. Многие полагали, что его удерживала в столице любовь к г- же де Шатийон; многие другие уверены были, что он до последней минуты надеялся примириться с двором. Не могу припомнить, что он сам говорил мне насчет этого, ибо невозможно, чтобы в наших с ним долгих беседах о прошлом я не коснулся этого вопроса.
Четырнадцатого октября герцог де Бофор в короткой и неуклюжей речи объявил Парламенту, что слагает с себя полномочия парижского губернатора.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — известий. Видя, как я удивлен, что он продолжает вести себя подобным образом, он сказал мне: «Готовы ли вы поручиться, что умонастроение Парижа не переменится через четверть часа? Разве я могу быть уверен, что народ с минуты на минуту не предаст меня Королю, если заподозрит, что я не достиг с ним согласия? Разве я могу быть уверен, что мгновение спустя чернь не предаст меня принцу де Конде, если тому взбредет на ум возвратиться назад и возмутить город?» Полагаю, что, узнав правила Месьё, вы уже меньше удивляетесь его поступкам. Говорят вступать в борьбу с правилами бесполезно; атаковать правила, продиктованные страхом, тем более бессмысленно они неподступны.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — Его Величество не выслал прежде амнистию, дабы зарегистрировать ее в парижском Парламенте. Все были потрясены до глубины души. Начались прения, и решено было нижайше просить Короля явить эту милость Парламенту и народу.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — и ему, Месьё, ничего не стоит закрыть ворота перед Королем. Я отвечал на это, что поведение двора совершенно понятно: зная добрые и миролюбивые намерения Месьё, придворная партия ничем не рискует; да и к своей цели она двигается, по- моему, весьма осмотрительно; она разведала все обстоятельства куда основательнее, чем бывало прежде, и я не понимаю, как можно помешать двору возвратиться в Париж, если еще 14 сего месяца Месьё позволил, чтобы, не испросив его согласия, издали и привели в исполнение указ о восстановлении в должности прежнего купеческого старшины и эшевенов. Месьё несколько раз подряд крепко выругался, потом, поразмыслив, сказал: «Ступайте, мне надо два часа побыть одному, возвращайтесь вечером, к восьми часам».
Я нашел его в кабинете Мадам, которая журила или, лучше сказать, увещевала его, ибо он находился в неописанном гневе, и, слушая его, можно было вообразить, будто он уже сидит верхом, вооруженный до зубов и готовый предать огню и мечу все окрестности Сен- Дени и Гренеля. Мадам была напугана, и, признаюсь вам, хотя я слишком хорошо знал Месьё, чтобы ждать немедленных и ужасных следствий его речей, все же мне показалось, что он и впрямь пришел в небывалое волнение, ибо он сразу спросил меня: «Ну, что вы на это скажете? Можно ли полагаться на обещания двора?» «Нет, Месьё, ответил я герцогу, если самому не принять ранее должных предосторожностей. Мадам известно, что я всегда говорил это Вашему Королевскому Высочеству». «Истинная правда», подтвердила Мадам. «Но разве вы не говорили, продолжал Месьё, что Король явится в Париж не прежде, чем заключит соглашение со мной?» «Я говорил Вам, Месьё, возразил я ему, что таковы были слова Королевы, но обстоятельства, в каких эти слова сказаны, вынуждают меня предупредить Ваше Королевское Высочество, что им не следует доверяться». «Он твердил Вам это, вмешалась Мадам, но Вы ему не верили». «Это так, признался Месьё, я и не сетую на него, я сетую на проклятую испанку». «Сейчас не время сетовать, возразила Мадам, время действовать тем или другим способом. Вы желали мира, когда в Вашей власти было продолжать войну, а теперь, когда Вы уже не в силах ни воевать, ни заключить мир, Вы желаете мира». «Я завтра же начну воевать, воинственным тоном объявил Месьё, теперь мне это легче, чем когда- либо прежде. Спросите кардинала де Реца».
Он полагал, что я начну с ним спорить. Я понял, что впоследствии он хочет иметь право сказать, что, если бы его не удержали, он своротил бы горы. Но я лишил его подобной возможности. «Без сомнения, Месьё», ответил я с холодным спокойствием. «Разве народ не любит меня как прежде?» продолжал он. «Любит, Месьё», подтвердил я. «Разве принц де Конде не воротится по моему зову?» упорствовал он. «Думаю, что воротится, Месьё», согласился я. «Разве испанская армия не выступит на помощь, если я того пожелаю?» гнул он свое. «Судя по всему, выступит, Месьё», сказал я. После подобных слов вы ждете, наверное, либо важного решения, либо, по крайней мере, важного обсуждения отнюдь; чтобы дать вам понятие о результатах этого совещания, мне легче всего напомнить вам сцены, виденные вами не раз в итальянской комедии. Сравнение это весьма непочтительно, и я не осмелился бы к нему прибегнуть, но оно пришло в голову самой Мадам, едва Месьё вышел из кабинета. «Мне кажется, заметила она, смеясь сквозь слезы, что я вижу Труфальдино [566], который объявляет Скарамушу [56: ldquo;Наговорил бы я с три короба, да у тебя хватило ума со мной не споритьrdquo;».
Так закончилась наша беседа. Завершая ее, Месьё подосадовал на то, что Король возвращается в Париж, не достигнув с ним согласия и не даровав амнистии, зарегистрированной в Парламенте; чувство долга и забота о своем добром имени не позволяют ему воспротивиться этому возвращению, но всем известно, что он мог бы это сделать, если бы пожелал, и потому все воздадут ему по справедливости, признав, что лишь попечение о благе и покое государства вынудили его избрать образ действий, для него лично весьма неприятный. Мадам, которая, по причинам, изложенным выше, в глубине души была с ним согласна, по крайней мере насчет того, как следует поступить, не могла, однако, простить ему этих слов и сказала решительно и даже гневно: «Рассуждение такого рода, Месьё, пристало бы кардиналу де Рецу, но не сыну Короля. Впрочем, поздно об этом толковать, теперь остается только выехать навстречу Королю, чтобы оказать ему достойный прием». Услышав такую речь своей супруги, Месьё вскрикнул, как если бы Мадам предложила ему броситься в реку. «Ступайте же, Месьё, и немедля», продолжала она. «Куда, черт возьми?» возразил он. Повернулся и ушел к себе, приказав мне следовать за ним. Позвал он меня для того, чтобы спросить, что сообщила мне принцесса Пфальцская насчет приезда Короля. Я отвечал: «Ничего». И это была правда; но в скором времени положение изменилось, ибо уже через час я получил записку, в которой стояло, что Королева поручила принцессе сообщить мне о возвращении Короля, прибавив, что Ее Величество уверена в этом случае я доведу до конца дело, столь хорошо и успешно начатое мной в Компьене. В отдельной записке, писанной шифром, принцесса просила у меня прощения за то, что не сообщила мне новость раньше. «Но вам известно, как обстоят дела, прибавляла она. В Сен- Жермене происходит то же самое, что происходило в Компьене». Больше мне ничего не надо было объяснять. Все, о чем я вам рассказал, случилось 20 октября.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — на это решиться, хотя те усердно его уговаривали. Они были правы, но, без сомнения, прав был и Месьё. И не потому, что кто- нибудь умышлял против его особы по крайней мере, маршал де Вильруа уверял впоследствии, что никто на это не покушался; но я полагаю, что, если бы Месьё выехал навстречу Королю и Король вздумал на всякий случай взять его под стражу, ему бы это удалось, принимая во внимание настроение народа. Это вовсе не значит, что в глубине души народ не любил Месьё напротив, он был расположен к нему несравненно более, нежели к двору, но брожение и сумятица, охватившие умы, были столь велики, что их можно было направить в какую угодно сторону; как знать, среди этого брожения и сумятицы не одержала ли бы победу монаршая власть, явившая себя вдруг во всем своем блеске. Я говорю: «Как знать», ибо, каково бы ни было состояние умов, беднота и даже люди среднего достатка все еще склонялись на сторону Месьё; однако, на мой взгляд, у него были веские причины не рисковать собой, тем паче за городскими стенами. Гораздо более удивляет меня, что, памятуя о недовольстве, о недоверии, о страхах Месьё, о подозрительности Парламента, имевшего основания полагать, что его намерены задушить, о прихотях толпы, по- прежнему приверженной людям, на которых Кардинал отнюдь не мог положиться, министры решились подвергнуть опасности особу Короля. Ход событий, однако, столь безусловно оправдал поведение двора, что хулить его едва ли не смешно. Но я по- прежнему нахожу это поведение неосторожным, слепым и дерзким сверх всякой меры. В этом случае я не стану, как ранее, говорить: «Как знать», нет, я скажу, что знаю, и знаю из верных рук: захоти Месьё, и Королеву и министров в этот день разлучили бы с Королем.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — Королеву с восторженным приемом, оказанным ей народом; стоявший позади меня г- н де Тюренн шепнул мне на ухо: «Совсем недавно чернь почти так же чествовала герцога Лотарингского». Я немало удивил бы г- на де Тюренна, сказав ему в ответ: «Среди этой ликующей толпы найдется немало тех, кто советовал Месьё просить Короля заночевать в Ратуше». И это была правда: герцог де Бофор вкупе с двенадцатью или пятнадцатью советниками Парламента даже настаивал на этом. Кое- кто из советников еще жив вздумай я назвать их имена, то- то бы все удивились. Но Месьё и слышать об этом не хотел, а я, узнав от него, что ему предлагают, тотчас решительно этому воспротивился. План в ту минуту мог увенчаться успехом, ибо солдаты городской милиции растерзали бы любого офицера при первом намеке на то, что он намерен ослушаться Месьё; но, не говоря уже о почтении к особе Короля, об угрызениях совести и о прочем, затея была безрассудной ввиду тогдашних обстоятельств и возможных следствий содеянного. Вы без труда поймете, что я имею в виду, вспомнив все рассказанное мной выше. Я, однако, возражал лишь из соображений долга, ибо видел, что мне угрожает опасность большая, нежели когда- либо прежде.
Я отправился в Лувр [569] дожидаться Короля и до его прибытия провел там два или три часа с г- жой де Ледигьер и г- ном де Тюренном. Г- н де Тюренн с ласковой озабоченностью спросил меня, уверен ли я в своей безопасности. Заметив, что Фруле, ярый мазаринист, услышал его слова, я стиснул руку виконта: «О да, сударь, ответил я, уверен во всех отношениях. И госпожа де Ледигьер может подтвердить, что я прав». На самом деле я вовсе не был так спокоен: вздумай они меня арестовать в тот день, ничто бы им не помешало. Наверное, мои рассуждения о возможностях, какими располагали обе стороны, кажутся вам противоречивыми; и в самом деле понять меня могут лишь те, кто был очевидцем событий и притом находился в их гуще.
Королева оказала мне самый любезный прием: она просила Короля обнять меня, как человека, которому он более всех обязан своим возвращением в Париж. Слова эти, услышанные многими, поистине обрадовали меня, ибо я решил, что Королева не стала бы произносить их вслух, имей она намерение меня арестовать. Я оставался у Королевы, пока не начался Совет. Покидая дворец, я в прихожей встретил Жуи, который сказал мне, что Месьё послал его узнать у меня, верно ли, что мне предложили место в Совете, и приказать мне явиться к нему. В дверях Люксембургского дворца я столкнулся с уходившим от Месьё г- ном д’Алигром, который только что передал герцогу Орлеанскому повеление Короля завтра же покинуть Париж [570] и удалиться в Лимур. Эта ошибка двора также была оправдана ходом событий; я, однако, считаю ее одной из величайших и самых непростительных ошибок, когда- либо совершенных в политике. Вы возразите мне, что двор хорошо знал нрав Месьё; но я утверждаю, что в этом случае он знал его плохо, ибо Месьё едва и впрямь не принял или, лучше сказать, едва не исполнил решение, которое он и впрямь уже принял укрыться в районе рынка, построить там баррикады, воздвигнуть их далее до самого Лувра и изгнать оттуда Короля. Я уверен, что, если бы у него хватило отваги, он исполнил бы свой замысел, и притом без труда, и народ, увидя самого Месьё, да вдобавок Месьё, который взялся за оружие для того лишь, чтобы не допустить своего изгнания, ни перед чем бы не остановился. Меня упрекали в том, будто это я подогревал гнев Месьё, а вот что происходило на деле.
Когда я прибыл в Люксембургский дворец, Месьё был совершенно подавлен, ибо забрал себе в голову, что повеление, переданное г- ном д’Алигром от имени Короля, придумано лишь для отвода глаз, чтобы Месьё поверил, будто арест ему не грозит. Волнение Месьё невозможно описать: при каждом мушкетном выстреле (а в подобные дни ликования стреляют часто) ему казалось, что это стреляет гвардейский полк, посланный окружить его дворец. Лазутчики доносили ему, что кругом все спокойно, нигде никакого движения; он никому не верил и поминутно высовывался в окно, чтобы удостовериться, не слышно ли барабанного боя. Наконец он слегка приободрился, во всяком случае приободрился настолько, что спросил меня верен ли я ему, на что я ответил ему началом строфы из «Сида»: «Не будь вы мой отец…» [571]
Услышав цитату, Месьё рассмеялся, что с ним случалось редко в минуты страха. «Докажите мне свои слова, объявил он. Помиритесь с господином де Бофором». «Охотно, Месьё», ответил я. Обняв меня, он открыл дверь в галерею, смежную с его спальной, где мы в ту минуту находились. Вышедший оттуда герцог де Бофор бросился мне на шею.
«Спросите у Его Королевского Высочества, сказал он, что я ему недавно говорил о вас. Я умею распознавать людей благородных. Давайте же, сударь, раз и навсегда прогоним к черту всех мазаринистов». Так начался этот разговор. Месьё поддержал его двусмысленными речами, которые в устах какого- нибудь Гастона де Фуа сулили бы великие подвиги, но в устах Гастона Французского были лишь огромным мыльным пузырем. Герцог де Бофор пылко настаивал на том, что план Месьё необходимо и возможно исполнить, а план этот состоял в том, чтобы Месьё на рассвете отправился прямо на рынок, воздвиг там баррикады, которые впоследствии вырастут по его мановению на какой угодно улице. Обернувшись ко мне, Месьё спросил, как это принято в Парламенте: «Ваше мнение, господин Старейшина?» Вот что я ответил ему слово в слово. Копию этого ответа я снял с оригинала, который продиктовал Монтрезору, возвратившись от Месьё к себе домой, писанный его рукой, он хранится у меня по сей день.