Сочинения по литературе: Немую боль в слова облечь.. А. Т. Твардовский — ярчайший поэтический талант. Доминирующая черта его творчества — высочайший уровень гражданского беспокойства во всех без исключения жизненных ситуациях. Счастлив тот, кто «посетил сей мир в его минуты роковые». Чем-чем, а «роковыми минутами» наша эпоха не обделена. Твардовский убедился в этом на собственном жизненном опыте.
Родом он из смоленской деревни, из семьи, пережившей драму раскулачивания и ссылки. О коллективизации он знал не понаслышке. Картины новой колхозной жизни, сразу якобы ставшей счастливой, в литературе и искусстве принято было приукрашивать. Невольно вспоминается муляжное изобилие в знаменитой кинокомедии «Кубанские казаки», которая вышла тоже в довольно суровые послевоенные годы, но показала крестьянскую жизнь сплошным праздником — и праздник получился на славу. Так было и в раннем стихотворении Твар — донского «Гость», где к колхознику приезжает единоличник (на своей телеге со своим конем!), чтобы посмотреть: а стоит ли вступать в колхоз?
(Можно подумать, что дело было добровольным.) Он-то сам не может решиться вынуть из кошелки привезенный «ржаной с начинкой пирог», а хозяева ему поллитровку ставят и яичницу «во всю сковороду»! Хвастается колхозник хлебом и льном, лошадьми, коровами и телятами: «А скот был сытый, плавный, чистокровный». Этот сюжет Твардовский включил позднее в поэму «Страна Муравия».
Старое вино будет влито в новые мехи. И черные — с построек старых — бревна Меж новых хорошо легли в забор. Многозначительный образ! Словно символ того, как люди старого, темного сознания все же входят в новую жизнь. Такой образ нельзя потерять, и те же бревна «хорошо легли» в текст поэмы. И бревна старые в забор Меж новых улеглись. Одним словом, правду жизни следовало втиснуть в прокрустово ложе «социализма», забыв о крестьянской трагедии. Надо было вспомнить, как страдали бедняки от кулаков. Твардовский описал несчастную долю девушки, выданной за богатого хозяина, у которого «скот хоботастый, сытый, чистокровный».
Уж не этот ли скот оказался на колхозном дворе? Помните, в «Госте» сказано точно так же о скоте? Впрочем, разве дело в одном лишь скоте? В колхозе людям и работается весело (еще бы — ведь за «трудодни»!), и свадьба гуляется от души (где и Никите Моргунку перепало как гостю). А на кулацком на дворе, «где журавель колодезный — и тот звучал с торжественностью церковной», — в том «немилом, нежилом раю» бедной бесприданнице нет ни веселья, ни жизни, она бежит с постылого двора в чем была. Ты хлопотала по двору чуть свет, В грязи, в забвеньи подрастали дети, И не гадала ты, была ли, нет Иная радость и любовь на свете. Об этом пишет он в своей миниатюре.
Что было, то было: участью жены в большом крестьянском хозяйстве (как и участью мужа) была работа от зари до зари. А в строках Твардовского есть искренняя боль и искренняя вера в возможность иной, радостной жизни. А чем кончается кулацкая жизнь? Угрюмых супругов раскулачивают и ссылают: И с ним одним, угрюмым стариком, Куда везут вас, ты спокойно едешь, Молчащим и бессмысленным врагом Подписывавших приговор соседей. Не правда ли, в этом очень «идейном» стихотворении, в этих «правильных» словах все же чувствуется «немая боль» I высылаемых крестьян. Да и как не быть боли?
Односельчане «подписали приговор» соседу-кулаку, как своему врагу. На фоне этой скрипу-1чей телеги, увозившей на Соловки классовых врагов, особенно • должна была впечатлять идиллическая картина новой жизни всей Смоленщины: Край мой деревенский, шитый лыком, Ты дивишься на свои дела. Слава революции великой Стороной тебя не обошла. Славной жизнью, сытой и веселой — Новая Смоленщина моя. Было все это. Но какой ценой. Миллионы умерших от голода мужиков в Поволжье и на Украине. А сколько было (лучших работников сослано или расстреляно.
Сами же мужики расстреливали мужиков. И вот уже новая героиня порта горюет, что родители не позволили ей выйти замуж по любви за пастуха, выдали за кулака жить? и что теперь, как Поздно о том говорить, горевать, Батьке бы с маткой заранее знать, Знать бы, что жизнь повернется не так, Знать бы, чем станет пастух да батрак. «Жизнь повернется не так» — надолго, хотя не навсегда. В этом вопросе председатель колхоза, у кого гостил Никита Моргунок, оказался плохим пророком. В наши дни поэма «Страна Муравия» своей правдивостью и драматизмом напоминает нам о цене, которую народ платит за то, что жизнь поворачивается «не так». — Что за помин? — Помин общий!
— Кто гуляет? — Кулаки! Поминаем душ усопших, Что пошли на Соловки… Их везли, везли возами…
С детками и пожитками. Вот и снова «немая боль» в очень оптимистической поэме. Жуткая картина выселения человека из воли в неволю, что равносильно почти выселению из жизни в смерть. Нет, не случайно у Твардовского зазвучала песенка о божьей птичке: Отчего ты, божья птичка, Звонких песен не поешь? Жить я в клетке не хочу, Отворите мне темницу, Я на волю полечу.
Невольно вспоминается стихотворение А. С. Пушкина «Птичка». Сложены эти строки в 1823 году, но прошло столетие — и вновь пришлось писать о птичке в клетке, но уже без всякой надежды. Через двадцать лет наступила хрущевская «оттепель». Прав был И. Г. Эренбург, лед тронулся — и его уже нельзя было остановить никаким «застоем».
Твардовский внутренне раскрепостился и «немую боль в слова облек». Одна за другой пишутся поэмы, о которых он прежде мечтать не мог: «За далью — даль», «Теркин на том свете». Нещадно изобличающие строки, бичующие бюрократизм, очковтирательство, показуху. Немало таких строк и в посмертно опубликованной поэме «По праву памяти»: Пред лицом ушедших былей Не вправе мы кривить душой, — Ведь эти были отплатили Мы платой самою большой… За два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал гласности память о крестьянской трагедии 30-х годов: …не те уже годочки,— Не вправе я себе отсрочки Предоставлять.
Гора бы с плеч — Еще успеть без проволочки Немую боль в слова облечь, Ту боль, что скрыта временами И встарь теснила нам сердца… «По праву памяти» — это осмысление поэтом опыта всей прожитой жизни. Она отмечена новым уровнем постижения народной правды. Это острое социально-гражданственное и лирико-философское раздумье о непростых путях истории, о судьбе отдельной личности. Она пронизана требованием большой и бескомпромиссной правды, воскрешающей «живую быль» и боль нелегких страниц нашего исторического прошлого. Поэма отмечена характерной для Твардовского глубиной и силой поэтического обобщения.
Сама память в его поэме — это не просто воспоминание о былом, а невозможность забыть, неотпускающая боль души, постоянное тревожное и суровое напоминание о том, что никогда не изгладится в сердце человеческом. Сам мотив поиска правды — как истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее текст от обращения к себе во вступительных строках и до завершающих ее слов. В этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучавшие в книге «За далью — даль» (особенно в главах «Так это было», «Друг детства»), но приобретшие здесь глубоко личностный характер. Все это поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его семьи, самых близких людей, о его собственной судьбе.
О великом подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ, отдавший сынов и дочерей во имя этого подвига, показал, на какие жертвы он способен, рассказал Твардовский. И о том, какие бесчинства совершались «во имя этого народа», рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и берег эту память свято. Но вера в то, что «и впредь как были — будем — какая вдруг ни грянь гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча глаз, глядят в глаза», пронизывает все произведения поэта. На долю Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов, потрясших мир, и большую и малую родину. Он пережил, перестрадал и 30-е и 40-е годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему посчастливилось пережить, как говорили древние греки, катарсис — очищение души. Поэт такой судьбы имел полное право по-пушкински горделиво, по-маяковски дерзко написать о себе: Вся суть в одном-единственном завете: То, что скажу, до времени тая, Я это знаю лучше всех на свете — Живых и мертвых — знаю только я. Сказать то слово никому другому Я никогда бы ни за что не мог Передоверить.
Даже Льву Толстому — Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог. А я лишь смертный. За свое в ответе. Я об одном при жизни хлопочу: О том, что знаю лучше всех на свете, Сказать хочу. И так, как я хочу. Простота языка Твардовского загадочна, как простота Пушкина. «Эта простота, меткое слово, — писал Б.
Пастернак, — помогла завоевать сердца миллионов…» Твардовский был не просто представителем своего времени, а его выдающимся представителем. Он жил и работал в полную силу, прекрасно понимая, что не в полную силу нельзя писать. Это было бы безнравственно по отношению к народу, к России. «Силу можно показать, когда говоришь в полный голос», — писал Ф. Абрамов. И по сей день этот голос «правды сущей», голос «прямо в души бьющий» доходит до душ и сердец наших.