Гр. Тютюнник, в отличие от В. Винниченко, тяжело работал над каждым словом (как и В. Стефаник), тщательно «шлифовал» свою прозу, неоднократно переписывал и дорабатывал произведения.
Он тоже был бунтарем: на все имел свою мысль, никогда не переступал через собственные моральные принципы и убеждения, даже в экстремальных ситуациях советской действительности стремился говорить лишь правду (Олесь Гончар назвал его «живописцем правды»). Соответствующим было творческое кредо писателя: «Не следует писать правду, которая расслабляет человека, а не укрепляет его». Правдолюбом был и В. Винниченко: известная его концепция «честности с собой».
Однако правдивость обоих писателей не была тождественной. Концепция В. Винниченко является воплощением этического постулата «новой морали» — культа естественности, индивидуалистских тенденций, свободных отношений между полами и т. п. Эти идеи вызваны распространениям «философии жизни», в частности влиянием философии Ф.
Ницше, она созвучная мировоззрению В. Винниченко — его бескомпромиссности, стихийности, романтичности и эпатажности. У Гр. Тютюнника правдивость другая – экзистенциально глубокая, взвешенная (ему чужда стихийность), далеко не эпатажная, а повседневная, открытая не для всех.
Поэтому он мучительно воспринимал вручение премии имени Леси Украинки за произведения на детскую тематику, ведь проблемы, затронутые в его новеллах, не ограничиваются поверхностными, приспособленными к детскому восприятию конфликтами. Г. Засенко вспоминает, что художник гневно реагировал на проявления любопытства относительно тайн его творческой лаборатории, а когда однажды кто-то очень допек вопросом, есть ли секреты писательства, не сдержался: «И есть! Есть! Полная душа боли! Передаю секрет — боль… Так вы же ее не возьмете…
». Именно в этом весь писатель, все его творчество и основной признак его неореализма — в новеллах находим не просто изображение, описание, констатацию, не только объективность и автобиографизм (они являются скорее плацдармом для воплощения творческого замысла), а глубинное осмысление личности и бытие, экзистенциональная боль за каждого человека в частности и за весь мир вообще. Это реализм в синтезе с экзистенциональным сознанием. Экзистенциализм активизировался во времена послевоенные, когда на смену фашистскому мифу пришел советско-сталинский, когда человечество, не успев прийти в себя после одного разочарования, попало в очередную круговерть махинаций с мировоззрением, когда для массового сознания потерялись любые ориентиры и смысл бытия. Тогда же проявилась в искусстве тяга к чему-то определенному, конкретному, упроченному — активизировался реалистический тип мироощущения, который в контексте тенденций демифологизации не мог обойти влияния экзистенциальных идей, создав «органический тандем» — неореализм. И. Захарчук, интерпретируя текстовые коды в творчестве Гр. Тютюнника, среди ряда факторов / функциональных аспектов рецепции выделяет такую функцию, как рецептор правды, и говорит о «тютюнниковской мифологеме правды», в которой современники художника усматривали освобождение из неволи колониального канона, в их глазах писатель стал живым олицетворением национального мифа.
Читатель того времени нуждался в правде как способе освобождения от идеологических мистификаций. В. Пахаренко отмечает, что «постигать концепцию личности определенных эпох нужно с помощью наблюдения над ее героями», и подает такое теоретическое трактование концепции личности в неореализме: реализм образца ХХ ст.
«значительно углубил психологизм… На место активных бунтарей (Николай Джеря, Чипка Варениченко, Синица) — личностей необыкновенных, в определенной мере героических, хотя и «продуктов» тогдашних обстоятельств, приходят люди обычные, ничем особым не примечательные, тем не менее наделенные сложной душевной организацией, неисчерпаемым внутренним миром. Объектом изображения в произведении становятся не столько действия и поступки героев, сколько ощущения, мысли, рефлексии. Исчезнувшая оболочковая поверхностность типа, он превращается в характер, в основе своей смыкаясь с символом». Поэтому вторым шагом нашего исследования станет анализ специфики героя-персонажа в новеллистике обоих писателей. В начале ХХ ст.
под влиянием философии Ф. Ницше в художественной литературе появился определенный тип героя — сильной личности, индивидуалиста, «сверхчеловека». Не обошел этого влияния В.
Винниченко (тем паче, что такая философия была органически близка его мировоззрению), так же, как не смог избежать влияния идей социализма. Поэтому в его героях прослеживается, по наблюдению В.
Панченко, «симбиоз ницшеанства и социализма», и трудно сказать, чего в героях больше — «типичного социалистического революционизма или демонстративного ницшеанства». Герой В. Винниченко – это своеобразный «тип социалиста-ницшеанца»: молодые интеллигенты, рабочие или крестьяне, члены революционных кружков, бунтовщики против старой морали, индивидуалисты со своими идеалами. Н. Михальчук, конкретизируя и подтверждая мысли отдельных винниченковедов, анализирует специфику влияния на творчество писателя учения Ф.
Ницше. Мы считаем это влияние определяющим: неореализм и концепция личности В. Винниченко берут истоки из «философии жизни». Тем не менее, немало исследователей говорят о экзистенциональности его творчества. Так, И. Гайванович утверждает, что «от начала писательской карьеры автор сосредоточивает свое внимание лишь на личностях, постоянно ставя своих героев в граничные ситуации экзистенционального выбора и муссируя тему честности с собой». Т.
Денисюк отмечает, что В. Винниченко — мыслитель экзистенционального направления (становление человека, осознание им своего места в мире, характера связей между ним и миром, между ним и другими людьми в его произведениях — на первом плане), а переживание экзистенционной граничной ситуации, своеобразный момент инициации, исследовательница связывает с близостью сюжета многих Винниченковских новелл к сказке (динамическое развертывание действия, картины путешествия, змееборский мотив и т.
п. ) Г. Сиваченко говорит о «конкордизме» в экзистенциалистическом дискурсе, проектируя теоретические постулаты В. Винниченко-Мыслителя на филосософские взгляды экзистенциалистов: «В своих романах Сартр и Винниченко создали модель экзистенциального героя — это существо, которое выпало из повседневности, которая вызывает у него скуку, отвращение и другие формы возражения. Еще одно свойство экзистенциального героя – одиночество в присутствии, в толпе, на праздниках — везде он чувствует изгнанником». По нашему мнению, экзистенционность в творчестве В. Винниченко — далеко не краеугольная черта мировоззрения (все-таки философия Ф.
Ницше более близка художнику начала ХХ ст.), качественно отличная от насквозь глубокого экзистенционального мировоззрения Гр. Тютюнника. Несмотря на противостояние авторского идеала — гармонического, гуманного мира — абсурдному, фальшивому, жестокому, лицемерному, ценность идеи свободы личности обоими писателями, — герой В. Винниченко комфортно чувствует в вихре историко-политических событий.
А Гр. Тютюнник сознательно игнорирует политизацию литературы: у него глубоко внутреннее сопротивление Системе. Подтверждает тезис об разнице мировоззренческой экзистенциональности В. Винниченко и Гр. Тютюнника рассмотрение концепции личности сквозь призму «чудачества».
Тип винниченковского героя В. Панченко связывает с «чудачеством» (другие исследователи на этом не акцентируют): «Характерная деталь: во многих своих произведениях (особенно написанных в первые десять лет литературной работы) Винниченко явным образом злоупотребляет словом «чудной», – но в том то и вещь, что его как художника постоянно интересовала, притягивала к себе химерия жизни, странные метаморфозы, которые происходят с человеком или массой человеческой, экстравагантные, «чудные», иррациональные поступки. Жизнь открывалась ему своими парадоксальными проявлениями, а слово «парадокс» первоначально (в греческом языке) как раз и означало «неожиданный, странный».
Т. е. на первый план исследователь ставит парадоксальность героя, неординарность его поступков, протест против общепринятых норм и предписаний, своеобразный бунт личности, созвучный идеям Ф. Ницше. Например, самоубийство студента («Студент») или активность Зины («Зина»).
В. Винниченко акцентирует на своеобразности героев: «… она везде и всегда смеялась…Что бы не случилось, она прежде всего смеялась, будто была образована совсем по другому методу, чем все люди» («Зина»); Поля «… мыслила по каким-то не известным мне законам. Когда ей пробуешь доказать, что огонь горячий, она отвечает: «ничего подобного, ни чуточку не горячий, так как у почтмейстера картуз с кокардой» Вот и спорь». («Секретность»).
В отличие от «чудачества» героев В. Винниченко, в новеллистике Гр. Тютюнника имеем дело с «чудачеством» персонажей. И. Захарчук выделяет ипостась чудака как одну из проекций авторского «я» писателя. Его герой — чужой в обществе, редко борец, далеко не ницшеанская личность, наоборот — часто кажется слабым, даже наивным, таким, что некогда не пойдет по трупам. Тем не менее, он морально стойкий, правдивый, бескомпромиссный в своих убеждениях и моральных принципах; вместе с тем одинокий, постоянно страдает, так как имеет чувствительно-впечатлительную душу, мучительно воспринимает аномальность общественной действительности.
Это тип личности, которая «выпадает» с в свое время, избирает бегство у себя — причиной является актуализация мировоззренческих идей философии экзистенциализма, которая во второй половине ХХ ст. состоялась уже в масштабе массового сознания, распространилась и на массовую культуру, общественную мораль и т. п. Отсюда акцент на мироощущениях героя, углубление в психику, показ внутреннего мира человека (трагического, обреченного) через реалии повседневной действительности, через взвешенное, сконденсированное миметичное слово. Ему близок чудак В.
Шукшин (по словам В. Дончика, в одинаковой мере справедливо говорить «украинский Шукшин» и «русский Тютюнник»). Сквозными чертами мироощущения такого героя есть отчужденность, покинутость, незащищенность. Учитывая вышесказанное, концепция личности Гр. Тютюнника содержит две доминантные составные части мировоззрения: 1) чудачество в отношениях с миром («Тысячелистник», «Кленовый побег», «Мягкий», «Козонька», «Уточка» и др.); 2) одиночество, которое преобладает во внутреннем мире подростков, детей-безотцовщин или сознательных взрослых людей, которые не могут найти себя, смысл своего бытия и гармонию («В сумерки», «Смерть кавалера», «Кленовый побег», «Нюра», «Козонька» и др.
). Личные чувства вызваны желаниям избежать одиночества, но даже в любви оно настигает людей («Завязь», «Печенный картофель», «Холодная мята» и т. п. ). Кстати, в произведениях Гр. Тютюнника даже «чудачество» равнозначно «чудачеству»: эти понятия фигурируют на тождественных семантических уровнях.
Например, в новелле «Чудасия». Показательной относительно специфики чудачества как составной части мироощущения героя является также хрестоматийная новелла «Чудак». Об Олесе говорят: «…оно какое-то чудаковатое… », даже дедушка не сдерживается: «Чудак…
Затопчут его…Так как оно же как деревце в побеге…»… Поучает внука: «Упорства у тебя маловато. Все чего-то в земле копаешься. А необходимо – в людях.
И так возле них, так… Того – локтем, того – плечом… Гульк – вперед вышел. А первого не зацепишь, так как не догонишь»; «Здесь, на земле, не бить нельзя. Здесь не ты, так тебя обтрепают еще и плакать не дадут». А маленький Олесь не хочет да и не может жить в мире подхалимства и лицемерия (которые стали нормой), страдает и горько плачет ночами.
Чуть ли не главной особенностью прозы ХХ ст., ее сердцевиной считается психологизм, который активно проявился в неореализме и повлиял на концепцию личности. Художники, акцентируя внимание на исключительности героя, неповторимости его индивидуального характера, рядом с фактической биографией создают духовное, эмоциональное, «внутреннее» жизнеописание. В произведениях доминируют рефлекторные герои, сознание которых неотделимо от самоанализа, осмысление своих Жизненных принципов, целей, ценностей, стремлений. Это уже не типы, а характеры, которые показываются не через непосредственное действие, диалоги, монологи, авторские характеристики, а через внутреннюю речь героев, портреты, пейзажи и т. п.
В центре – внутренние конфликты, а не внешние (столкновенье героя с неблагоприятными обстоятельствами, окружением, препятствиями), отсюда – драматизация, лиризация и субъективизация рассказа, выход из социального измерения на уровень всечеловеческих проблем. Примером является психологический портрет Фомы Прялки из одноименного произведения В. Винниченко: «Дед как-то слишком живо придвинул к себе книжку, словно защищаясь ею, и на лице его с обвислыми вниз щеками промелькнуло выражение совсем несоответствующее моим словам». Фома контролирует себя, в этом ему помогает хозяйка: «Дед тревожно и боязливо качал главой за каждым словом бабы и стариковскими руками совал книжку по столу», стремится подавить эмоции и переживания (импульсивная защита книжкой), однако несознательные инстинкты вырываются из-под контроля: «И вдруг не выдержал старик. Встав на ноги, сверкнул глазами, поднял руку и с неожиданной силой ударил кулаком по книге.
… дед переродился. Вот теперь я видел самого Фому Прялку. Это был тот самый, кого я искал. Тот зажигательный, полный буйных сил, которым необходимо дать выход». Но эта метаморфоза не была долгодействующей: «И вмиг, как бывает после последнего блестящего луча солнца, все померкло и потухло. Между дедом и мной стала высокая суровая баба»; «Дед в тот же момент весь ослаб, виновато замигал глазами и быстро сел на место, придвинув к себе «покалипс». Гр.
Тютюнник избегает развесистых психологических характеристик, масштабных раздумий; он несколькими штрихами передает тончайшие нюансы мироощущения героя, все богатство внутреннего мира. Новелла «В сумерки» обнаруживает специфику сознания ребенка, травмированного отсутствием отца (пошел на фронт) и изменой матери: «И вот лишь теперь я понял, что тогда меня обманули. Понял, и чувство мести сняло меня с печи»– ни крика, ни обвинений или драк, но сколько экспрессии и психологической глубины. Мстительная мысль – «Теперь кричи, сколько влезет»– в ответ на материнские восклицания в поисках сына таит больше психологической достоверности, чем развесистые описания целого кружева раздумий. Гр. Тютюнник как тонкий психолог показывает не только сыновье осуждение относительно матери, а и стремление понять и оправдать: «Им грустно, горько и, наверное, хочется плакать, того что он чужак-любовник не идет».
Психологизм является концептуальным элементом новеллистики Гр. Тютюнника.
В новеллах В. Винниченко психологизм не является тотальным, преобладают социально-психологические конфликты с доминантой психологического начала над социальным фоном. У обоих авторов отсутствует искусственность и надуманность в создании образа-персонажа, внимание сосредоточено на явлениях и фактах ежедневной жизни. Характеры людей трактуются не как типы в типичных условиях (персонажи-типы уже отошли в прошлое), а как неординарные, индивидуально-исключительные.
В. Винниченко ставит своих героев в необыкновенные условия, вызванные политической ситуацией и общественными событиями, эта экстремальность лежит, будто на поверхности. У Гр. Тютюнника жизнь выступает значительно будничнее, спокойнее и будто бы приземленнее, поэтому и экстремальность ситуаций скрыта, глубинная. Кроме того, у В. Винниченко отрицается детерминированность характеров, навязанная лицу традиционной системой ценностей. Происходит это не так через показ индивидуального освобождения личности от мировоззренческих и эстетичных пут и осуществление своего осознанного, личностного выбора, как через эпатажные в то время эксперименты в области морали, снятие табу в вопросах любви, брака, семьи, детей, отношений между полами и т.
п. Произведения Гр. Тютюнника характеризуются отсутствием экстравагантных тем и проблем, наоборот — дегероизация послевоенной действительности служит причиной поворота к «маленькому человеку», который остро ощущает течение жизни, старается познать его тайну, ведь за повседневностью прячется глубина реальности, за эмпирикой (внешним) приоткрывается метафизическое (глубинное, наджизненное) пространство. Через познание окружающей действительности (не обязательно с обращением к эпатажно-эротическим или половым проблемам) можно понять смысл бытия.
Герои В. Винниченко постоянно испытывают потребность в действии, работе, плодотворной работе интеллекта («Работы!» и другие новеллы), они эмоциональные, задорные, активные, с молодецким запалом; это своеобразные герои-завоеватели мира, которые хотят жить полнокровной жизнью и борются за это.
Персонажи новелл Гр. Тютюнника далеки от эмоционального восприятия мира, их сознание находится быстрее в измерении созерцания и переживания.
Они поднимаются над границей будничности, обращаясь к вечным ценностям и истинам, чрезвычайно страдают (временами не сознавая источника своих страданий) из-за неспособности других игнорировать рутину ежедневной жизни и удовлетворение от пребывания в банальной скорлупке поверхностно воспринятой реальности, из-за органического стремления большинства считать несущественными вечные проблемы (любовь, дружба), а на первый план выставить второстепенные вещи — их люди приравнивают к ценностям. Отсюда — ощущение иного и отчуждение у этих тютюнниковских героев.