Новые люди в романе Чернышевского – посредники между пошлыми и высшими людьми. Рахметовы – это другая порода,- говорит Вера Павловна,- они сливаются с общим делом так, что оно для них необходимость, наполняющая их жизнь; для них оно даже заменяет личную жизнь. А нам, Саша, недоступно это. Мы – не орлы, как он.
Создавая образ профессионального революционера, Чернышевский тоже заглядывает в будущее, во многом опережая свое время. Но характерные свойства людей этого типа писатель определяет с максимально возможной для его времени полнотой. Во-первых, он показывает процесс становления революционера, расчленяя жизненный путь Рахметова на три стадии: теоретическая подготовка, практическое приобщение к жизни народа и переход к профессиональной революционной деятельности. Во-вторых, на всех этапах своей жизни Рахметов действует с полной самоотдачей, с абсолютным напряжением духовных и физических сил. Он проходит поистине богатырскую закалку и в умственных занятиях, и в практической жизни, где в течение нескольких лет исполняет тяжелую физическую работу, снискав себе прозвище легендарного волжского бурлака Никитушки Ломова.
И теперь у него бездна дел, о которых Чернышевский специально не распространяется, чтобы не дразнить цензуру. Главное отличие Рахметова от новых людей заключается в том, что любит он возвышенней и шире: не случайно для новых людей он немножко страшен, а для простых, как горничная Маша, например,- свой человек. Сравнение героя с орлом и с Никитушкой Ломовым одновременно призвано подчеркнуть и широту воззрений героя на жизнь, и предельную близость его к народу, чуткость к пониманию первоочередных и самых насущных человеческих потребностей. Именно эти качества превращают Рахметова в историческую личность. Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней – теин в чаю, букет в благородном вине; от них сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли.
Рахметовский ригоризм нельзя путать с жертвенностью или самоограничением. Он принадлежит к той породе людей, для которых великое общее дело исторического (*153) масштаба и значимости стало высшей потребностью, высшим смыслом существования. В отказе Рахметова от любви не чувствуется никакого признака сожаления, ибо рахметовский разумный эгоизм масштабнее и полнее разумного эгоизма новых людей. Вера Павловна говорит: Но разве человеку,- такому как мы, не орлу,- разве ему до других, когда ему самому очень тяжело? Разве его занимают убеждения, когда его мучат его чувства?
Но здесь же героиня высказывает желание перейти на высшую ступень развития, которой достиг Рахметов. Нет, нужно личное дело, необходимое дело, от которого зависела бы собственная жизнь, которое… для всей моей судьбы было бы важнее всех моих увлечений страстью… Так открывается в романе перспектива перехода новых людей на ступень высших, выстраивается преемственная связь между ними.
Но в то же время Чернышевский не считает ригоризм Рахметова нормой повседневного человеческого существования. Такие люди нужны на крутых перевалах истории как личности, вбирающие в себя общенародные потребности и глубоко чувствующие общенародную боль. Вот почему в главе Перемена декораций дама в трауре сменяет свой наряд на подвенечное платье, а рядом с нею оказывается человек лет тридцати.
Счастье любви возвращается к Рахметову после свершения революции. Четвертый сон Веры Павловны Ключевое место в романе занимает Четвертый сон Веры Павловны, в котором Чернышевский развертывает картину светлого будущего. Он рисует общество, в котором интересы каждого органически сочетаются с интересами всех. Это общество, где человек научился разумно управлять силами природы, где исчезло драматическое разделение между умственным и физическим трудом и личность обрела утраченную в веках гармоническую завершенность и полноту. Однако именно в Четвертом сне Веры Павловны обнаружились слабости, типичные для утопистов всех времен и народов. Они заключались в чрезмерной регламентации подробностей, вызвавшей несогласие даже в кругу единомышленников Чернышевского. Салтыков-Щедрин писал: Читая роман Чернышевского Что делать?, я пришел к заключению, что ошибка его заключалась именно в том, что он чересчур задался практическими идеалами. Кто знает, будет ли оно так! И можно ли назвать указываемые в романе формы жизни окончательными? Ведь и Фурье был великий мыслитель, а вся прикладная часть его теории оказывается (*154) более или менее несостоятельною, и остаются только неумирающие общие положения. Каторга и ссылка Роман Пролог. После публикации романа Что делать? страницы легальных изданий закрылись для Чернышевского навсегда. Вслед за гражданской казнью потянулись долгие и мучительные годы сибирской ссылки. Однако и там Чернышевский продолжал упорную беллетристическую работу. Он задумал трилогию, состоящую из романов Старина, Пролог и Утопия. Роман Старина был тайно переправлен в Петербург, но двоюродный брат писателя А. Н. Пыпин в 1866 году вынужден был его уничтожить, когда после выстрела Каракозова в Александра II по Петербургу пошли обыски и аресты. Роман Утопия Чернышевский не написал, замысел трилогии погас на незавершенном романе Пролог. Действие Пролога начинается с 1857 года и открывается описанием петербургской весны. Это образ метафорический, явно намекающий на весну общественного пробуждения, на время больших ожиданий и надежд. Но горькая ирония сразу же разрушает иллюзии: восхищаясь весною, он (Петербург.- Ю. Л.) продолжал жить по-зимнему, за двойными рамами. И в этом он был прав: ладожский лед еще не прошел. Этого ощущения надвигающегося ладожского льда не было в романе Что делать?. Он заканчивался оптимистической главой Перемена декораций, в которой Чернышевский надеялся дождаться революционного переворота очень скоро… Но он не дождался его никогда. Горьким сознанием утраченных иллюзий пронизаны страницы романа Пролог. В нем противопоставлены друг другу два лагеря, революционеры-демократы – Волгин, Левицкий, Нивельзин, Соколовский – и либералы – Рязанцев и Савелов. Первая часть Пролог пролога касается частной жизни этих людей. Перед нами история любовных отношений Нивельзина и Савеловой, аналогичная истории Лопухова, Кирсанова и Веры Павловны. Волгин и Нивельзин, новые люди, пытаются спасти героиню от семейного рабства. Но из этой попытки ничего не выходит. Героиня не способна отдаться разумным доводам свободной любви. Нивельзина она любит, но с мужем у нее такая блистательная карьера. Оказывается, самые разумные понятия бессильны перед лицом сложной действительности, которая никак не хочет укладываться в прокрустово ложе ясных и четких логических схем. Так на частном примере новые люди начинают осознавать, (*155) что сдвинуть жизнь одними высокими понятиями и разумными расчетами необычайно трудно. В бытовом эпизоде как в капле воды отражается драма общественной борьбы революционеров-шестидесятников, которые, по словам В. И. Ленина, остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение. Если пафос Что делать? – оптимистическое утверждение мечты, то пафос Пролога – столкновение мечты с суровой жизненной реальностью. Вместе с общей тональностью романа изменяются и его герои: там, где был Рахметов, теперь появляется Волгин. Это типичный интеллигент, странноватый, близорукий, рассеянный. Он все время иронизирует, горько подшучивает над самим собой. Волгин – человек мнительного, робкого характера, принцип его жизни – ждать и ждать как можно дольше, как можно тише ждать. Чем вызвана столь странная для революционера позиция? Либералы приглашают Волгина выступить с радикальной речью на собрании провинциальных дворян, чтобы, напуганные ею, они подписали наиболее либеральный проект готовящейся крестьянской реформы. Положение Волгина на этом собрании двусмысленно и комично. И вот, стоя в стороне у окна, он впадает в глубокую задумчивость. Ему вспоминалось, как, бывало, идет по улице его родного города толпа пьяных бурлаков: шум, крик, удалые песни, разбойничьи песни. Чужой подумал бы: Город в опасности,- вот, вот бросятся грабить лавки и дома, разнесут все по щепочке. Немножко растворяется дверь будки, откуда просовывается заспанное старческое лицо, с седыми, наполовину вылинявшими усами, раскрывается беззубый рот и не то кричит, не то стонет дряхлым хрипом: Скоты, чего разорались? Вот я вас! Удалая ватага притихла, передний за заднего хоронится,- еще бы такой окрик, и разбежались бы удалые молодцы, величавшие себя не ворами, не разбойничками, Стеньки Разина работничками, обещавшие, что как они веслом махнут, то и Москвой тряхнут,- разбежались бы, куда глаза глядят…