Пашкуров А. Н. Становление «кладбищенской» юнгианской поэтики в лирике Г. П. Каменева
Электронная библиотека филологического факультета Русская и сопоставительная филология#900;2005/ Казан. гос. ун-т, филол. фак. — Казань: Казан. гос. ун-т, 2005. — 256 с.
«крылами», на которых воспарила юнговская поэтика, стали «кладбищенская» и «ночная» темы, переосмысленные в зеркале философской онтологии.) осуществили писатели-масоны или близкие им по ориентации (А. М. Кутузов, И. Рахманинов, О. Лузанов) [Левин 1990]. Даже беглый обзор подобных сочинений «двойного гражданства» в отечественной словесности конца XVIII ;
— вера и безверие;
— Любовь, добродетель и общие законы «воспитания нравственного».) юнговской поэтики в становлении, к примеру:
— кладбищенской темы [Хурумов 1998];
— космической онтологии [Зайонц 1985].)»отсылки» к феномену Юнга мы встречаем еще в лирике Н. М. Карамзина и М. Н. Муравьева. Причем если для Карамзина в его «Поэзии» (1787) «Йонг» Юнг назван рядом с Руссо как уникальный творец «Картины, в коей мрак снедает слабый свет…». Главное же для Муравьева-сентименталиста именно в этом ключе раскрывается философия жанра трагедии, где автор «Со мрачным ужасом соединяет жалость…».) космической темы в творчестве отечественного автора [Зайонц 1985]. Вывод ученого является определенным и в плане исследования диалектики литературных направлений России порубежья XVIII-XIX столетий: «Разговор о влиянии Юнга на русскую предромантическую поэзию следует начинать именно с С. Боброва» [Там же: 71].). При том, что в поле пристального внимания исследователей этот поэт попал не более тридцати лет назад (от В. Э. Вацуро [Вацуро 1975] , неудивительно, что целый ряд глубинных примет его поэтики, в т. ч. и в диалоге с европейской литературой, еще до конца не осмыслен. Тем не менее, некоторые объективные факторы европейского влияния наукой в наследии русского поэта уже обнаружены. В частности, Э. Н. Валеев, на основе в т. ч. и детальных архивных разысканий, именно Юнга наряду с германским поэтом-«меланхоликом» Г. — Х. Шписом уверенно обозначает как одного из любимейших Каменевым писателей [Валеев Г. П. Каменев в историко-литературном процессе… 2001]. Поскольку фактически первыми к наследию Юнга обратились в России масоны, немаловажно, говоря о Г. П. Каменеве, помнить и то, что, по новейшим данным, он был одним из «вольнослушателей» действовавшей в Казани ложи «Восходящей Звезды» [Серков 2001].)»спектр» картины ведущих тем мирового юнгианства и заканчивается сентенцией как раз в этом ключе:
В жизни он lt;человекgt; терпит, в смерти получит
Вечности счастие все.
[Поэты начала… 1961: 186]
(курсив .)»подходит» для постижения тайн мироздания мир Ночи. Именно здесь сливаются воедино «Тишина и мрачность, величественная двоица!» [Дух… 1798: 25]. Для Каменева символический топос Тишины не менее важен. «Несчастный друг», главный герой элегии «Вечер любезный…» (1799), оказывается, «рыдая», в «тихой долине», где все «пусто, безмолвно…» [Поэты начала… 1961: 187]. «Над гробом, вновь зарытым, / Не шепчет ветерок» в философском послании «На Новый 1802-й год…» (1801) [Там же: 190]; «Тьма как в могиле, с глухой тишиной» оковывает роковым оцепенением славного витязя в балладе «Громвал» (1803) [Там же: 196] (курсив .
Показательно, что практически во всех случаях Тишина перерастает именно в «безмолвие» «Безсмертное безмолвие! […] сокровище протекает в златых жилах, чрез всю вечность […], пробудится, и удивится, и возторжествует, […] и полетит по неизмеримому пространству, и откроет все…» [Плач… 1799, 2: 293-294].
Правда, мышление английского автора достаточно диалектично. Наряду с «восхищенными небесами» Юнг провидит и «бездны». Даже открывающиеся ночью «тысящи тысящей» светил-звезд «… светят […] в самую бездну Божества» [Там же: 310] (курсив .
Каменеву ближе оказывается именно вторая философско-поэтическая вариация, что отчасти обусловлено его органичной преемственной связью с дидактикой позднего русского классицизма. Ср. сентенцию элегии «Сон» (1803):
Скоро и ты здесь, в недрах безмолвных,
Матери нашей земли,
… будешь… … лежать.
[Поэты начала… 1961: 206]
Роковым двойником Могилы оказывается и самая Ночь: «Как ночь разверзет мрачны недры…» («Вечер 14 июня 1801 года» (1803) [Там же: 209]). Примечательно, что именно «кладбищенская» поэтика оборачивается для таланта Каменева тем полем, на пространстве которого начинается плодотворный эволюционный синтез самых разных поэтических жанров: от поздней дидактической оды [Поэты начала… 1961: 205]
Потому в этой пронзительно безысходной элегии и Природа «Стонет…, тленью предавшись…» [Поэты начала… 1961: 206].
Если же душа бы «… взирала […] на истинну неразделенную» lt;одно из центральных божеств масонского культа! . Человеческая душа , .
Каменев, используя частью и опыт восточной мифологии, целый ряд своих стихотворений «пронизывает» образом «роковой Жены», несущей весть о Смерти. Определенные «зашифрованные намеки» содержит уже раннее «Кладбище»: неслучайно вся композиция произведения приковывает внимание читателя не только и не столько к скорбным общим сентенциям, вполне в духе угасающего классицизма, сколько к черному образу «мрачной» «птицы ночной», которая «… любит спускаться / К куче согнивших костей» [Поэты начала… 1961: 185] (кстати, и у Боброва, замечает Л. Зайонц, подобная «тень-весталка» сидит «на троне из сухих костей» [Зайонц 1985: 76]).
Мистическое послание «К П. С. Л. Р.» «Сон» Тень уже выступит с пространным скорбным монологом, финальной сентенцией коего будет: «Скоро здесь будешь, в тесной могиле, / С нами лежать» [Поэты-радищевцы 1935: 206].
Однако вернемся к просветляющему началу в жизненной философии Юнга и творимой им литературной традиции. Л. Зайонц в завершение своей статьи, посвященной диалогу с юнгианством в поэзии С. С. Боброва, подчеркивает, что картина Бытия у английского философа изначально ориентирована на «хиазм», смысловую перестановку полюсов. В итоге «внутреннее» оказывается «перенесенным вовне», энергия души [Зайонц 1985: 85].
В уже затронутом нами каменевском завещании «К П. С. Л. Р.» неслучайно после образа Жены в «венце, усыпанном костями» является тень «нежного друга» .
Именно учение Юнга зачастую помогало Каменеву преодолеть замкнутый дидактизм прежних представлений о Смерти, от груза которых во многом не был свободен еще и его современник .
Замысленное как перевод оды Э. — Х. Клейста («Seh), стихотворение по мере создания значительно раздвинуло свои границы в сравнении с оригиналом.
Лирический герой как бы витает над панорамой сословий и деяний человечества сказать еще проще и сложней о самом себе уже за порогом скорой гибели:
В спокойстве их души lt;друзейgt;
И я спокоен буду [Там же: 551]
Бессмертна и вечно возрождается в сердцах людских и Добродетель. Еще одно ключевое открытие для рождающейся русской философской лирики, в свете со-влияний традиций Юнга и масонов, — осуществлено.