Писатели Франции.
Л. Виндт. Жан Лафонтен (1621—1695)
Л. Виндт.
ЖАН ЛАФОНТЕН (1621—1695)
СМОТРИТЕЛЬ ВОД И ЛЕСОВ
Источник: Литература Западной Европы 17 века — сказок, более или менее льстивых посланий к высокопоставленным лицам и бесчисленных стихотворений на случай. Он всегда готов сочинить стихи на любую тему: обращение к собачке, сетование по поводу неудачных родов, описание загородного дворца и т. п. В угоду янсенистам он перефразирует библейские псалмы и пишет благочестивую поэму, восхваляющую целомудрие св. Малка (а одновременно сочиняет «Сказки», проповедующие как раз обратные добродетели). В старости, правда довольно неохотно, он пишет по заказу герцогини Бульонской поэму о хине и ее целебных свойствах.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — стихотворения, к Новому году — балладу, к пасхе — сонеты на религиозную тему. Министр следил за соблюдением этих сроков, так как поэт, не терпевший никакого принуждения, не всегда их выдерживал. Зато свои «Сказки», веселые стихотворные новеллы, он писал с удовольствием, и они пользовались успехом. Они радовали своим остроумием и жизнелюбием и приятно щекотали нервы своей изящной и слегка завуалированной непристойностью. Поэт любил скользкие ситуации как в литературе, так и в жизни. Многие из «Сказок» — пересказы новелл Боккаччо, Маргариты Наваррской и т. п., и от них веет духом Возрождения. Этот вольный дух был неугоден властям, и «Сказки» были запрещены полицией за подрыв авторитета церкви и насмешки над ее служителями. Их пришлось печатать в Голландии.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — и даже, к великому ужасу своего духовника, хотел передать выручку от последнего издания «Сказок» на богоугодные дела. Но то было в конце долгого пути. А пока он, сколько мог, наслаждался жизнью. Баловень женщин, обаятельный, остроумный и угодливый, всегда кем- нибудь пригретый, одетый и накормленный, он не задумываясь принимал благодеяния своих меценатов и меценаток. Лень и беспечность мечтателя, которые подчеркивают в его образе французские биографы, несомненно, преувеличены. Но правда и то, что в его жизни трудно найти черты личной инициативы, энергии, активности. Внешне его биографию складывали другие. Он пассивно подчинялся, но так же пассивно и гибко сопротивлялся, отстранял все, что было ему неприятно, неинтересно. А сюда входили служба, денежные дела, семья.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — городке Шато- Тьерри, снова возвращался, снова годами забывал о ней среди шумной парижской жизни; по настоянию друзей покорно и равнодушно ехал на родину мириться с женой и так же равнодушно и облегченно возвращался, говоря, что не застал ее дома.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — 20 лет был всегда готовый кров и стол у г- жи де Ла Саблиер? Когда же его покровительница умерла, некий д’Эрвар сразу же предложил престарелому поэту поселиться у него. «Я и собирался к вам»,— отвечал он с трогательной непосредственностью «птички божией».
Источник: Литература Западной Европы 17 века — от министра Кольбера. Случилось ему попасть и в серьезную беду, и все из- за той же беспечности. В каких- то документах, которые он, по собственному признанию, подписал не читая («Свой смертный приговор я б так же подписал»), он был назван ecuyer. Недоброжелатели возбудили против него судебный процесс за «незаконное присвоение дворянского звания». Его приговорили к непосильному штрафу, ему грозила тюрьма. Он обратился со слезным посланием в стихах к герцогу Бульонскому, и тот вызволил его из беды. Беспомощный и неприспособленный к житейской борьбе, он впадал в отчаяние при всякой неприятности:
Несчастием душа удручена; От горести рассудка я лишился (1). 1. Стихи переведены автором очерка.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — выход: поднести экземпляр «Психеи» королю, чтобы зажать рот сплетникам.
И в то же время все биографы с каким- то удивленным уважением рассказывают следующий случай: когда временщик Фуке впал в немилость и все от него отшатнулись, один лишь Лафонтен дважды осмелился в стихах заступиться за него перед королем. Значит, образ «парнасского мотылька» (как он сам себя называл) сложнее и противоречивее, чем казалось многим. Из- под легкомысленной слабости проступает внутренняя сила мысли и чувства. И разве не о том же свидетельствуют его басни?
ФРАНЦУЗСКИЙ ЗВЕРИНЕЦ
Лафонтен был уже известным и плодовитым писателем, когда начал писать свои басни. Сейчас мы думаем о нем только как о баснописце. Все остальное, что восхищало его современников, забыто, умерло, не существует.
Рассказы о животных, включая басни, с незапамятных времен служили средством замаскированной политической и социальной сатиры. Это — оружие угнетаемых классов, «уловка рабства». Басня позволяет высказать то, о чем было бы опасно говорить открыто. Ведь речь идет только о животных; а если и есть намеки на людей, то они относятся к человеческому роду вообще, и тем хуже для тех, кто узнает в них себя. Французское средневековье и Возрождение создали богатую сатирическую литературу о животных («Роман о Ренаре», басни), подготовившую путь Лафонтену. Образы отдельных зверей были прикреплены к определенным общественным слоям. Лафонтен следовал традициям этой литературы.
Сюжеты басен он черпал из разных источников: у легендарного Эзопа, у латинских, индийских и французских писателей. Сатирические возможности этого жанра были на руку его вольнодумному и насмешливому уму. Занимая в аристократических кругах скромное положение полугостя, полуслуги, полушута, он может только почтительно выражать свое преклонение перед великими мира, льстить им, угождать, развлекать их своим остроумием и чудачествами. Но наивны те, кто говорит о пресловутой наивности Лафонтена. Он знает всему настоящую цену, он судит, возмущается, иронизирует. Ничто не ускользает от его острой и беспощадной наблюдательности. Сквозь маски людей проступают звериные морды. Все увиденное и услышанное, смешное и ужасное вливается в освященные традицией литературные формы. Басенные аллегории применимы ко всем временам, но в них вольно или невольно отражается современность. Лафонтена называли французским Гомером. Его причудливый зверинец рисует картину французского общества второй половины XVII века.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — трудно: кто недольстил, кто перельстил — всем один конец: и Медведю, которому не понравился запах его «лувра» (более чем прозрачный намек), и Обезьяне, которой он показался нежнейшим ароматом («Двор Льва»). Лев убивает не только в пылу гнева, но и по расчету: убитые служат ему пищей. Аппетит его безмерен. И вот, заболев, он предлагает всем зверям прислать к нему представителей, письменно гарантируя им полную неприкосновенность — «паспорт против зубов и когтей». Беда только в том, что от него никто не возвращается («Больной Лев и Лиса»). И в то же время в своем надутом самодовольстве он недалек, потому что поддается самой неправдоподобной лести, верит любому навету. Ему донесли, что Олень радуется смерти Львицы. Немудрено, замечает поэт: она когда- то растерзала его жену и сына. Не желая осквернять свои священные когти, Лев поручает Волкам наказать преступника. Но Олень не растерялся: он сообщает, что ему явилась покойная Львица и сказала, что ей очень хорошо в раю среди других святых, так что горевать не о чем. И Лев, поверив в чудо, наградил Оленя. Мораль:
Приятной ложью слух ласкайте королей: Им лесть всего милей... Поверят вам они — вы станете их другом. («Похороны Львицы»)
Какая дерзость не проскочит под прикрытием басни! Лев — монарх вообще, но ведь и Людовик — монарх; следовательно… Но кто посмеет сказать, что Лев — это именно он, кто обвинит поэта в оскорблении величества? Впрочем, сам Лев не скрывал своей антипатии к баснописцу, он не баловал его своими милостями, как других писателей, и даже воспротивился его избранию в члены Академии. Кто знает, какую роль при этом сыграл не слишком лестный портрет звериного монарха.
Вокруг Льва толпится стадо льстивых и подобострастных придворных. Этот сорт людей особенно ненавистен Лафонтену, и для изображения их он не скупится на сарказм. Самый типичный образ придворного, коварного, умного, изворотливого и безжалостного, — это Лиса. Поэт находит все новые комические черты, изображающие ее хитрость. Иногда он как будто любуется ею. В нужный момент у нее оказывается насморк, так что она не может разобрать, чем пахнет в логове Льва («Двор Льва»). В другой раз она оказывается неграмотной (ведь она из бедной семьи) и подсовывает вместо себя Волка, которому отец дал образование («Лиса, Волк и Лошадь»). А как красноречиво она уговаривает Лисиц отбросить ненужный придаток — хвост, потому что сама она оставила его «в залог», вырвавшись из западни («Лиса с оторванным хвостом»).
Лафонтен рисует характеры и поступки Льва, Лисы, свирепого, но глуховатого Волка — феодала, увальня Медведя — — провинциального князька — и других зверей, следуя традициям «Романа о Ренаре», монументальной средневековой басни. В баснях Лафонтена отразилась та стадия в истории французского общества, когда дворяне уже неохотно оставались на своих наследственных землях, а тянулись ко двору. Помещик- феодал превращался в царедворца. У Лафонтена Льву уже не приходится усмирять мятежи непокорных вассалов или вступать с ними в переговоры, что было обычным в первой половине XVII века. Дворянство усмирено и приручено и превратилось в «обезьяну своего господина» (выражение Лафонтена).
Звери- вассалы грызутся между собой за теплое местечко при дворе, ловят случай, чтобы исподтишка погубить другого, клевещут, интригуют, нашептывают на ухо Льву. Под ширмой придворного этикета, светских манер, почтения к монарху идет беспощадная, скрытая борьба, господствует закон джунглей. «Да бросьте же губить друг друга, господа!» — взывает к ним поэт. Все так напуганы этой практикой доносов и интриг, что, когда Лев изгнал из своего государства всех рогатых зверей, бедный Зайчишка тоже решил эмигрировать, чтобы его длинные уши или их тень не показались какому- нибудь ретивому инквизитору рогами («Заячьи уши»). Одна из самых жестоких «звериных драм» — «Лев, Волк и Лиса». Лиса страшно отомстила доносчику- Волку. Зная тупое легковерие Льва, она внушает ему, что его может вылечить только волчья шкура, причем обязательно содранная с живого волка, теплая и дымящаяся. Это уже не просто жестокость, а садизм. Лиса к тому же острит:
Почтенный Волк послужит вам халатом.
Прообраз этой Лисы, герой «Романа о Ренаре», любил сопровождать свои злодеяния подобными шуточками.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — Ослов, Мышей, Птичек, иначе говоря, крестьян, ремесленников и прочую «caИсточник: Литература Западной Европы 17 века — в шутку. Басни как бы пропитаны убеждением, что в мире царят зло и несправедливость, что так всегда было и будет. Эта фаталистическая философия заметно усиливается во втором сборнике басен, включающем VII—XI книги и вышедшем в 1678—1679 годах. Она особенно откровенно, почти цинично выражена в морали басни «Рыбы и Баклан». Баклан коварством заманил к себе рыб и постепенно поедает их:
Источник: Литература Западной Европы 17 века -
Все окрашено каким- то жизнерадостным пессимизмом, принимающим мир таким, каков он есть.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — никогда не лжет»). Надо сказать, что, повествуя о хитроумных проделках, автор редко бывает на стороне обманутого (ведь и фольклор симпатизирует ловким пройдохам). Он сгущает находчивость обманщика и самодовольную глупость обманутого. Козел одобряет коварный план Лисы, которая хочет с его помощью выбраться из колодца:
Клянуся бородой... хвалю Людей с таким умом, как у тебя, плутовки. Мне б не додуматься до этакой уловки. («Лиса и Козел»)
Трагизм развязки часто притупляется тем, что она дана в сочной, забавной идиоме, которыми так богат французский язык.
Вольный стих, виртуозно разработанный Лафонтеном, позволяет вводить разнообразные комические эффекты. Короткие рифмующиеся строки придают басне эпиграмматическую заостренность. Вспомним начало басни «Священник и Мертвец»:
U