По ком звонит Клингер? Автор неизвестен.
формы, предупреждал еще два века назад немецкий писатель и ученый Ф. М. Клингер, для которого Россия стала второй родиной.
— Вы в качестве консультанта к нам, профессор, — спросил Берлиоз.
— Да, консультантом.
— Вы — немец, — осведомился Бездомный.
— Я-то? — переспросил профессор и вдруг задумался:
— Да, пожалуй, немец… — сказал он.
Михаил Булгаков. ‘Мастер и Маргарита’, 1940, глава I.)
Томас Манн. ‘Доктор Фаустус’, 1947, глава ХХV.) с годами по капле, любая домашняя библиотека исподволь начинает вытеснять хозяина из его апартаментов. В книжном хаосе иной томик может затеряться так и непрочитанным. Именно так вышло и с этой тонкой черного коленкора книжкой, обнаруженной мной во время очередной чистки стеллажей и шкафов от неизбежно проникающей на полки сиюминутной макулатуры.) Гослитиздата мизерным по тем временам тиражом — 15 тысяч экземпляров.) Но это так, к слову.) была выпущена в 1791 году в Петербурге издателем Ф. И. Криле. Однако в Петербурге такого издателя не было… На самом деле книга была напечатана в Лейпциге книгоиздателем Якобеером’.) русскую, хоть и изданную на иностранном языке книгу было куда проще, чем переправлять домой нелегальщину. Сперва этот трюк проходил, но при повторных изданиях весной 1799 года ‘Фауст… ‘ был арестован сверхбдительным цензором рижского порта Туманским, углядевшим в книге злую сатиру ‘на монастырь и власть духовную’ и вычитавшим в ней великую крамолу — намек на французскую революцию.) вольном имперском городе, в семье канонира местной крепости. Денег в семье не хватало, и мать, дабы прокормить троих детей, подрабатывала стиркой в казармах.
Закончив гимназию, Фридрих начал копить деньги на поступление в университет, но увлекся сочинительством и сблизился с молодым Иоганном Вольфгангом Гете, успевшим к тому времени прославить свое имя первыми лирическими стихотворениями.
Поступив в Гисенский университет на юридический факультет, Ф. М. Клингер написал добрый пяток пьес. В их числе ‘Буря и натиск’, посвященная мировому событию того времени — войне за независимость жителей британской колонии в Северной Америке. Герой драмы юноша Вильд отправляется за океан сражаться в рядах республиканцев под командованием Джорджа Вашингтона. Пьеса имела столь сильный резонанс, что ‘Бурей и натиском’ стали называть целое литературное направление.
Следом за Гете, который поступил на службу к герцогу Карлу Августу, Клингер в надежде на поддержку друга юности тоже отправляется в Веймар. Увы, между друзьями происходит разрыв. Движение ‘Буря и натиск’ уже не интересует Гете. Удрученный, Клингер в 1776 году покидает Веймар и несколько лет скитается с труппой странствующих актеров. Он пишет для них пьесу, призывающую к низвержению тиранов. В конце концов счастье улыбается Клингеру. С рекомендательным письмом герцога Вюртембергского к своей дочери, ставшей женой престолонаследника Павла Петровича, он отправляется в Петербург со ста дукатами в кармане.
Вполне вероятно, что еще одной причиной отъезда Клингера стало и такое немаловажное обстоятельство, как отказ России посылать в Америку свой экспедиционный корпус, дабы помочь королю Великобритании Георгу III в усмирении бунтовщиков. По всей Германии тогда рыскали английские эмиссары, нанимавшие желающих отправиться в Америку в составе королевского войска.
В своей статье ‘Обзор дипломатических сношений русского двора от Кучук-Кайнарджийского мира по 1780 год’ русский историк С. М. Соловьев пишет: ‘… Лизакевич (советник российского посольства и переводчик. — Л. К.) доносил от 20 октября, что все английские газеты наполнены известиями о посылке русского войска в Америку, что не только англичане, но и многие иностранные министры в том уверены’. И вдруг словно гром среди ясного неба! Екатерина II так отвечает 23 сентября 1775 года королю Георгу III на его письмо от 1 сентября: ‘Я только что начала наслаждаться миром, и в. величество знаете, как моя империя нуждается в спокойствии… Быть может, также я должна выставить на вид, что ни одна из держав, имеющих владения в Новом Мире, не будет смотреть равнодушно на эту перевозку (двадцатитысячного отряда русских солдат! — Л. К.) столь значительного иностранного корпуса. Тогда как теперь они не принимают никакого участия в ссоре английских колоний с метрополией, они вмешаются в дело, увидя, что имеющий важное значение и новый для Америки народ призван принять в нем участие. Отсюда очень вероятна европейская война вместо мира, в котором Англия удостоверена с этой стороны’.
Клингер увидел в этом шаге России должное подтверждение своим свободолюбивым устремлениям.
Так или иначе, но с 1780 года Ф. М. Клингер в течение полувека живет в России. Вступивший на российский престол воспитанник немца Лагарпа, республиканца по взглядам, император Александр I, готовя либеральные реформы, окружает себя свободомыслящими людьми (в их числе даже Радищев, возвращенный из ссылки). Не был забыт и вольнодумец Клингер, нареченный в России Федором Ивановичем. Он горячо приветствовал ‘дней Александровых прекрасные начала’. Начав военную карьеру в Санкт-Петербурге лейтенантом морского батальона, Клингер в 1801 году становится директором 1-го кадетского корпуса, а затем получает должность попечителя Дерптского учебного округа.
Независимого, слывшего безбожником Клингера, введшего в Дерптском университете, где преподавание шло по-немецки, обязательное изучение русского языка и назначившего русских ученых возглавлять ряд кафедр, тамошние профессора принимают в штыки, на него пишут царю доносы. В 1811 году министр просвещения граф А. К. Разумовский получает от попечителя Московского учебного округа П. И. Голенищева-Кутузова сообщение о том, что лифляндские дворяне весьма недовольны попечителем Дерптского университета Ф. И. Клингером, ибо это ‘человек дурных правил, злобный и безбожный’. Борьба длится долгие годы. ‘Клингер уволен, — сообщает в письме поэту и другу И. И. Дмитриеву историк Н. М. Карамзин. — Мне сказывали, что он считается вольномыслящим’.
Александровский вельможа генерал-лейтенант Федор Иванович Клингер с 1816 года живет в отставке весьма замкнуто. Он умирает в возрасте 79 лет, завещая свою обширную библиотеку университету. Не знаю, как сейчас, но до выхода Эстонии из состава СССР это ценное собрание книг хранилось в Тартусском (бывшем Дерптском) университете под грифом специального фонда.
Весь же архив Клингера — рукописи и ценнейшую переписку (в том числе с Гете, с которым Клингер помирился в конце жизни) — по воле покойного предала огню его вдова Елизавета Александровна Алексеева-Клингер. Так что, кроме изданных при жизни нескольких романов и пьес, от творческого и эпистолярного наследия ‘немецкого Вольтера’, как его называли, ничего не сохранилось.
Прежде всего судить о его творчестве мы можем по роману о Фаусте (впервые на русском языке это произведение было выпущено издательством МГУ лишь в 1913 году, но и тогда, как и второе издание 1961 года, осталось незамеченным).
Клеветали на Федора Ивановича Клингера и при жизни, и после смерти. Так, одна дама из высшего петербургского света сетовала на то, что ‘его произведения считаются богохульными и пользуются слишком дурной славой, чтобы их она отважилась прочитать’. Ну, эта манера судить о произведении, не ознакомившись с его содержанием, приклеивать к автору ярлык разрушителя общественных устоев не искоренена у нас и по сей день.
Клингером были написаны две пьесы на героические сюжеты из русской истории. В его ‘Наблюдениях и размышлениях’ есть немало теплых слов о русском народе. Несмотря на это, в 1846 году ярый враг А. С. Пушкина, пасквилянт и осведомитель Третьего (тайного) отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии Фаддей Венедиктович Булгарин, выпускает воспоминания, в которых обвиняет покойного Клингера в ‘нелюбви к России и ко всему русскому’. Что ж, Видок Фиглярин клеветал и на Пушкина.
Увы, не удалось найти документов, подтверждающих, что имя Клингера было известно Александру Сергеевичу. Но вот что удивительно: русский поэт создал свой образ Фауста. Он дважды приступал к этой чисто немецкой теме. Таковы написанные им в 1825 году ‘Наброски к замыслу о Фаусте’ и ‘Сцена из Фауста’ (‘Мне скучно, бес… ‘), в которых нет и намека на то, что это перепев или переосмысление всемирно известного произведения Гете. Каким же источником воспользовался А. С. Пушкин, создавая образ Фауста, человека гордого, непокорного и насмешливо относящегося к верному служителю Сатаны? Дорогого стоят и такие пушкинские строки: ‘Что горит во мгле? Что кипит в котле? Фауст, ха-ха-ха, посмотри — уха, погляди — цари, о вари, вари!.. ‘)
О докторе Фаусте русский читатель знает главное в основном, по опере Шарля Гуно: в жажде познания истины, богатства и славы этот человек продает душу Дьяволу. В то же время мало кому известно, что образ Фауста был отнюдь не созданием Гете — ‘величайшего немца’, а героем немецкого фольклора. На ярмарках средневековой Германии Фауст, этот чернокнижник и алхимик, был главным персонажем вертепов — передвижных кукольных театров. В 1587 году появилась первая книга о Фаусте, изданная во Франкфурте-на-Майне типографом Шписсом. За ней следуют другие произведения на эту тему.
Казалось бы, чего ради сегодня вспоминать Клингера — одного из поздних обработчиков и интерпретаторов бродячего сюжета? Тем более что на фоне гетевского ‘Фауста’ роман Ф. М. Клингера как художественное произведение сильно проигрывает. Разница, впрочем, есть, причем весьма существенная, и она не только в эстетических достоинствах.
Дело в том, что за первооснову образа Фауста Клингером взят не астролог и алхимик Иоганн Георг Фауст, реально существовавший человек, умерший в 1540 году, а совсем иная личность. То был его однофамилец — Иоганнес Фауст (ок. 1400—1466) родом из Майнца, ближайший компаньон первопечатника Иоганна Гутенберга (ок. 1399—1468). В 1455 году этот Фауст, оттеснив Гутенберга, завладел типографией и секретом книгопечатания. Эта первопечатня просуществовала целый век.
Клингер, впрочем, рисует несколько иной образ. Его Фауст, борясь с мракобесием, стойко переносил тяготы непонимания церковников, посчитавших книгопечатание ‘бесовской выдумкой’.
Вступает же клингеровский Фауст в союз с Дьяволом от отчаяния, лишь поняв всю тщетность попыток доказать миру пользу своего дела. И еще — перед лицом голодной смерти своих детей.
Разуверившийся в справедливости Фауст ‘стал роптать на того, кто даровал ему способность видеть свет, но не дал сил, чтобы прорваться сквозь мрак’. Фауста ‘грызла мысль: как это возможно и почему так происходит, что умные, способные и благородные люди везде стеснены, тогда как подлецы и дураки богаты, счастливы и окружены почетом?’ Ему так и не удается продать архиепископу родного ему города Майнца отпечатанную им собственноручно книгу — полнообъемный текст Библии на латинском языке, так называемую 42-строчную Библию. До этого Священное Писание распространялось в рукописном виде. В бюджете же магистра соседнего с Майнцем городка, слывшего ‘резиденцией муз и убежищем наук’, тоже не нашлось двухсот гульденов золота на покупку первого в мире печатного экземпляра главной книги христиан, ибо ‘несколько недель тому назад для погреба ратуши было приобретено пять бочек рейнского вина’.
И хоть через век после того события, но до чего оказалась сходна в своем трагизме судьба русского первопечатника Ивана Федорова, выпустившего в 1580 году знаменитую Острожскую Библию — первую полную Библию по-славянски! Устроенная пушечных дел матером и изобретателем многоствольной мортиры Иваном Федоровым в Москве типография была сожжена как дьявольское обиталище, и Иван Федоров со своим напарником (а был это Петр Тимофеев Мстиславец), спасая матрицы и клише, бегут в Литву.
Вот что писал о том в парижской газете ‘Последние новости’ 7 июня 1934 года сам в молодости работавший в типографии наборщиком и досконально изучивший историю русского книгопечатания русский писатель Алексей Ремизов: ‘Учителями наших московских первопечатников были немцы, наезжавшие в Москву из Новгорода, — Новгород ход в Европу. И еще до ‘Апостола’ и ‘Часовника’, до 1564—1565 гг., были изданы в Москве безымянные книги на свой страх: Евангелие, Псалтырь и Триодь. Пожар типографии на Михайлов день соседи-немцы с Белобородова двора потушили, но печатный станок сгорел… Заколоченная Москва искони имела преувеличенное представление о загранице. Кругу просвещенных московских книжников, Курбский и Иван Федоров, и к которому близок был царь Иван Грозный, известны через того же Максима Грека и от наезжавших в Москву немцев, имя самого Гутенберга и имена знаменитых типографщиков — Фауста, Финфа, Альда Мануция, Феоля, Скорины… Но едва ли кто знал в Москве о разгроме и преследованиях первых немецких печатников’.
Во все века любое светлое достижение человеческого разума, не найдя поддержки у современников, вставало и встает до сих пор на службу отнюдь не гуманную. Так случилось две тысячи лет назад с порохом, предназначавшимся китайцами лишь для фейерверков. Кстати, в средние века изобретение пороха ошибочно приписывалось францисканскому монаху Бартольду Шварцу из Фрейбурга. Так произошло и в ХХ веке с расщеплением атома. Так вышло, по версии Клингера, и с книгопечатанием. Выгоды из этого величайшего изобретения всех времен и всех народов в первую очередь извлек Сатана. Трагично, но факт!
На пиру в честь отвергнутого духовной и светской властью первопечатника князь Тьмы произносит речь: ‘Фауст отважный смертный… изобрел легкий способ тысячами множить книги, эти опасные игрушки людей, распространяющие среди них безумие, заблуждения, ложь и ужас… Торжествуйте же! Скоро опасный яд знаний и поисков истины отравит все сословия. Безумие, сомнения, беспокойства и новые потребности… (выделено мной. — Л. К.) распространятся всюду быстрее чумы… Народ, который Всемогущий особенно любит и который хотел навеки спасти от власти Ада… начнет кровавую войну из-за учений, никому не понятных’.
Воистину Клингер вложил в уста Сатаны пророческие слова! И в них заключен главный урок, извлекаемый нами сегодня из давно забытого романа. Невольно напрашивается параллель с идеально отлаженной идеологической машиной Третьего рейха — геббельсовской пропагандой. Казалось бы, зачем об этом вспоминать сегодня? Увы, приходится. Помимо самой страшной в истории человечества войны, поверженный фашизм оставил после себя злое идеологическое семя, давшее ядовитые плоды.
Ловкая подмена глубоких понятий примитивными стереотипами, замаскированная под правду дезинформация, мнимо точное цитирование, тонкая игра на слабых струнах человеческого сердца, распространение выгодных власти слухов, возвышение мнимых духовных ценностей, внедрение в сознание граждан различных мировоззренческих мифов, поиски аналогий в мировой истории с современными событиями, другие весьма эффективные приемы воздействия на умы миллионов людей, столь характерные для работы министерства народного просвещения и пропаганды гитлеровской Германии, сегодня, увы, не изжиты. Примеров тому несть числа! Прежде всего это относится к массовому искусству, ловко подменяющему благодаря современным средствам массовой информации, и прежде всего электронным, истинные духовные ценности мнимыми.
Но начал напомним статью Геббельса ‘2000 год’, появившуюся в фашистской ‘Дас рейх’ в виде передовицы 23 февраля 1945 года, сразу после окончания Ялтинской конференции. Главный идеолог фашистской Германии пророчил, что в случае победы союзников вскоре начнется третья мировая война, в которой Советский Союз победит Великобританию, и ‘железный занавес’ отгородит всю Европу от Западного полушария. Неслучайно выражение ‘железный занавес’ подхватил Черчилль в послании к Трумэну от 12 мая 1945 года. А затем употребил его же в своей знаменитой речи, произнесенной в Фултоне (США) 5 марта 1946 года.) хорошо знавшим русскую филологию и русскую религиозную философию. Ведь еще в 1917 году в серии статей ‘Апокалипсис нашего времени’ В. В. Розанов впервые употребляет словосочетание ‘железный занавес’ в переносном значении слова. До того под этим подразумевалась всего лишь металлическая сборная штора, применявшаяся с ХVIII века в театрах Франции. Так или иначе, но выражение это надолго стало синонимом идеологических противоречий между Западом и Востоком. Мировоззренческие же мифы не так-то легко разрушить — они прочно укрепляются в сознании миллионов людей.
Наивно полагать, что поднятие ‘железного занавеса’ мгновенно перестроит сознание и объединит тех, кто находился по обе его стороны. В течение многих десятилетий граждане нашей страны были ограждены от западной пропаганды. Против нее у большинства россиян не выработано никакого иммунитета. Хлынувший поток информации об обществе потребления и его прелестях был воспринят у нас как откровение. Запретный плод всегда сладок.
Любая новая пропагандистская стряпня, как правило, изготавливается по старым рецептам. Наивно полагать, что, к примеру, сентиментальные телесериалы, уводящие человека от острых житейских проблем в мир иллюзий и грез, не имеют своих предтечей. Пошлые кинокомедии и фильмы ужасов, снятые в фашистской Германии в 30-е годы, шли с аншлагом по кинотеатрам всего мира. Рекламные клипы, бомбардирующие сознание человека навязчивым прославлением ширпотреба, отнюдь не изобретение американцев. Основы этих пропагандистских трюков родились не в павильонах Голливуда, а в тиши геббельсовского ведомства. По официальным данным, в 1940 году в минпропаганде Германии было 15 отделов, где работали тысячи специалистов в области музыки, кино, радио, прессы, литературы, театра. Кроме того, в министерство входили рекламно-консультационное ведомство книг на немецком языке, комитет по туризму, киноцензуре.) произведения искусства. Иначе и быть не может: основа-то заложена фальшивая.
Да и сам Геббельс, оборотень по натуре, не мог ничего выдумать ценного самостоятельно. Всем, к примеру, известен приписываемый ему афоризм: ‘Когда при мне произносят слово ‘культура’, я хватаюсь за револьвер!’ Красиво и метко, да только принадлежит это выражение персонажу драмы ‘Шлагетер’, написанной в 1933 году нацистским драматургом и поэтом Гансом Йостом (1890—1978). Произносит реплику солдат, отдающий жизнь во имя грядущего Третьего рейха. И звучит она так: ‘Когда я слышу слово ‘культура’, я снимаю с предохранителя свой браунинг’. Что и говорить, далеко ушел юный Шлагетер от юного Вильда из пьесы Ф. М. Клингера ‘Буря и натиск’!..) ‘Министр высказывается о пропаганде посредством астрологических материалов. Брошюра ‘Нострадамус’ написана великолепно… ‘
Мы умиляемся, слушая ‘хиты’, забывая об их предшественниках — слащавых шлягерах и главном из них ‘Лили Марлен’, столь любимом фюрером. Вспомните шедший у нас умный фильм западногерманского режиссера Райнера Вернера Фасбиндера, посвященный истории певицы, исполнявшей ‘Лили Марлен’.
Видеоленты с кинокартинами об ‘агенте 007’ Джеймсе Бонде можно купить в любом ларьке. А ведь фильмы о громилах, имеющих право убивать во имя ‘чистоты идей’ хоть кастетом, хоть пивной кружкой, снимались в избытке по личному распоряжению Геббельса еще в 30-е годы. Так что у супершпиона есть достойные предшественники.
… Пройдитесь по подземным переходам в центре столицы. Книжный рынок насыщен литературой на любой вкус. И в этом книжном вихре, по выражению нашего классика, ‘закружились бесы разны’. Тут тебе порнографическое чтиво, тут тебе даже ‘Молот ведьм’ в глянцевой обложке — руководство к допросу оных перед костром, составленное аж в 1489 году немецкими инквизиторами Генрихом Инститорисом и Якобом Шпренгером. Здесь же… ‘подарочное’ издание ‘Майн кампф’ Адольфа Гитлера. Запретить? Но, оказывается, свобода мнений есть признак ‘подлинной демократии’.
В номере от 27 ноября 1978 года ‘Нью-Йорк таймс’ по поводу декларации ЮНЕСКО, осуждавшей пропаганду войны и расизма, писала: ‘Мир должен знать, что американцы, которые согласились подписать этот документ вместе с 145 другими нациями, не выступили от имени свободной прессы Соединенных Штатов. Для американцев не может быть свободы слова или ‘сбалансированной информации’, если тем, кто выступает за расизм и апартеид, а также и за войну, тоже не будет предоставлена свобода слова’. Ну уж чего-чего, а это-то мы сегодня получаем с избытком.) Геббельса, ежедневно потчевавшего их по радио ложью в течение всей войны. И попробуй только выключить приемник! Мало того, даже о самом бесноватом фюрере в народе ходили злые анекдоты. Всем немцам хорошо было известно, что Гитлера даже в его окружении (за глаза, конечно) называли ‘ковроедом’. Едва фюрер узнавал об очередном провале на Восточном фронте, как в присутствии генералитета ничком бросался на ковер в своем кабинете и начинал его в ярости рвать зубами. Так вот, как гласит анекдот, съев дочиста очередной ковер, Гитлер отправился в магазин за новой порцией. В этот момент по радио передали сообщение о разгроме Паулюса под Сталинградом. ‘Вам завернуть или здесь есть будете?’ — сочувственно осведомился у Гитлера приказчик.
За подобные шутки по доносу соседа можно было запросто схлопотать концлагерь. Один из них, кстати, находился в Бухенвальде, близ Веймара, давнего центра немецкой культуры, где бродили по улицам и спорили друзья-соперники Гете и Клингер.
Это, кстати, отмечает в своем романе ‘Пнин’ Владимир Набоков: ‘… ее отобрали для умертвления и сожгли через несколько дней после прибытия в Бухенвальд, в прекрасные леса Большого Эттерсберга, как звучно звался этот край. Это — час неспешной прогулки от Веймара… Почему им нужно было устроить этот кошмарный лагерь так близко!’, ибо и впрямь он был близок (каких-то пять миль) к культурному сердцу Германии — ‘этой нации университетов… ‘
Первым об опасности широкой пропаганды идей зла и насилия заговорил автор забытого романа о Фаусте, по сути дела, наш соотечественник Фридрих Максимилиан, он же Федор Иванович, Клингер. По ком же звонит Клингер? В каком-то смысле его роман можно рассматривать как одну из первых в мировой литературе антиутопий. Суть этого ныне модного жанра — в предупреждении какой-либо опасности, нависшей над человечеством.) их друг от друга в вихре дьявольского танца очень трудно. Сделка же с совестью во имя добра и справедливости, как бы она ни была заманчива, во все времена оборачивалась для человечества огромными духовными потерями.