Поэзия Марины Цветаевой Поэзия Цветаевой — вольный полет души, безудержный вихрь мысли и чувства. Смело порывая с традиционными правилами стихосложения, ритмики, строфики, метафорического и образного строя, она создает особую, непривычную ткань поэтического текста и неповторимый художественный мир. Заслуга поэтессы в том, что она не ограничивается чисто внешним формалистическим новаторством, которым так увлекались ее современники, в частности Маяковский — певец «революционной нови». Строю стихотворений Цветаевой свойственны порывистая резкость, перебои, неожиданные паузы; рубленность и выход за рамки стихотворной строфы, и вместе с тем им присуща гибкость и пластичность, и когда все это сливается в симфонию звуков и смыслов, в могучий поток, то читатель слышит живое дыхание поэтессы. Стихотворчество для нее — образ жизни, без него она просто не мыслила своего существования. Она писала много, в любом состоянии души. Она не раз признавалась, что стихи ее «сами пишутся», что они «растут, как звезды и как розы», «льются настоящим потоком». Как тут не вспомнить Пушкина, который так же легко и свободно отдавался полету поэтического вдохновения: И мысли просятся к перу, Перо — к бумаге, Минута, и стихи свободно потекут! Сравнение с потоком как нельзя более подходит к творчеству Цветаевой, ибо неудержимую стихию ее стихов невозможно заковать ни в какие границы. Магией поэтессы ее устремления, порывы чувств и мыслей словно воплощаются в стихах, которые, отделяясь от ее творящего духа, обретают жизнь и свободу.
Мы почти ощутимо видим и слышим, как они летят По нагориям, По восхолмиям, Вместе с зорями, С колокольнями… Вчитываясь в ее стихи, начинаешь понимать, что Цветаева воспринимала поэзию как живое существо, как возлюбленного: она была с ней на равных и, следуя закону Любви, отдавала себя всю без остатка, и чем больше отдавала, тем больше получала взамен. Эта священная любовь к поэзии требовала от нее, чтобы она всегда оставалась собой, была беспощадно честной в суде над своими мыслями и чувствами. Поэтому не правы те, кто видит демоническую гордыню и надменность в ее вольном и дерзком обращении к Богу, с которым она ощущает свою «равновеликость»: Два солнца станут, — о Господи, пощади! Одно на небе, другое — в моей груди. Цветаева отрекается от «горизонтали», от всего, что покорно стелется и разливается по плоскости, лежит на поверхности. Таков для нее образ моря, которого она, по собственному признанию, никогда не любила и не понимала. Морю она противопоставляет «вертикаль», символ устремления ввысь.
Не случайно в ее стихах так часто возникает образ горы, с которой она нередко отождествляет себя. В письме к Пастернаку она говорит: «Я люблю горы, преодоление, фабулу в природе, становление». Слово Цветаевой — особый дар, возвышающий ее над всеми. Но это — и проклятие, рок, висящий над поэтом и неумолимо влекущий к погибели: Пел же над другом своим Давид, Хоть пополам расколот. Тому, кто обладает поэтическим, пророческим «голосом», «долг повелевает — петь». Поэтическое призвание для нее — «как плеть», а тех, кто не способен «петь», она называет «счастливцами и счастливицами».
И в этом она абсолютно искренна, ибо каждый глубокий поэт в своих стихах жертвенно проживает мучительные состояния, соблазны, искушения, ради того чтобы мы — слушатели и читатели — учились жизни, опираясь на их духовный опыт. Однако Цветаева не хочет, чтобы из нее делали объект поклонения, она всегда оставалась человеком, подверженным случайностям жизни, обреченным смерти, и даже в жертвенном служении она не уставала радоваться жизни: Кто создан из камня, кто создан из глины, — А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело — измена, мне имя — Марина, Я — бренная пена морская. Слово «измена» следует понимать не в житейском обывательском смысле — как будто поэтесса бездумно и легкомысленно меняла свои пристрастия, мысли и идеалы. Нет, для нее измена — это принцип становления, развития, вечного движения.