В одном из писем к Полине Виардо Тургенев говорит об особом волнении, которое вызывает у него хрупкая зеленая веточка на фоне голубого далекого неба. Тургенева беспокоит контраст между тоненькой веточкой, в которой трепетно бьется живая жизнь, и холодной бесконечностью равнодушного к ней неба. Я не выношу неба,- говорит он,- но жизнь, действительность, ее капризы, ее случайности, ее привычки, ее мимолетную красоту… все это я обожаю. В чем тайна поэтического мироощущения Тургенева? Не в странной ли влюбленности в эту земную жизнь с ее дерзкой, мимолетной красотой?
Он прикован к земле. Всему, что можно увидеть в небесах, он предпочитает созерцание торопливых движений утки, которая влажною лапой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные, блестящие капли воды, медленно падающие с морды неподвижной коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено. Острота художественной зоркости Тургенева исключите(*77)тельна. Но чем полнее он схватывает красоту преходящих мгновений, тем тревожнее чувствует их кратковременность.
Наше время,- говорит он,- требует уловить современность в ее преходящих образах; слишком запаздывать нельзя. И он не запаздывает.
Все шесть его романов не только попадают в настоящий момент общественной жизни России, но и по-своему его опережают, предвосхищают. Тургенев особенно чуток к тому, что стоит накануне, что еще только носится в воздухе. По словам Добролюбова, Тургенев быстро угадывает новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное сознание, и в своих произведениях непременно обращает внимание на вопрос, стоящий на очереди и уже смутно начинающий волновать общество.
Это значит, что он видит дальше и зорче своих современников. Забегая вперед, Тургенев определяет пути, перспективы развития литературы второй половины XIX столетия. В Записках охотника, в Дворянском гнезде уже предчувствуется эпос Толстого, мысль народная, духовные искания Андрея Болконского, Пьера Безухова.
В Отцах и детях предвосхищается мысль Достоевского, характеры будущих его героев. Тургенев, как никто из его современников, чувствителен к течению времени. Он чутко прислушивается к непрестанному ропоту его колес, задумчиво всматриваясь в широкое небо над головой. Тургенева считают летописцем этого напряженного, драматического периода русской истории, когда, по словам В.
И. Ленина, в несколько десятилетий совершались превращения, занявшие в некоторых старых странах Европы целые века.
Но Тургенев если и летописец, то странного свойства. Он не идет по пятам исторических событий.
Он не держит дистанции. Напротив! Он все время забегает вперед. Острое художественное чутье позволяет ему по неясным, смутным еще штрихам настоящего уловить грядущее и воссоздать его в неожиданной конкретности, в живой полноте. Этот дар Тургенев нес всю жизнь как тяжкий крест.
Ведь он вызывал своей дальнозоркостью постоянное раздражение у современников, не желавших жить, зная наперед свою судьбу. И в Тургенева часто летели каменья. Но таков уж удел любого художника, наделенного даром предвидений и предчувствий. Когда затихала борьба, наступало затишье, те же гонители шли к нему на поклон с повинной головой.
Духовный облик людей культурного слоя общества в (*78) эпоху Тургенева изменялся очень быстро. Это вносило драматизм в романы писателя: их отличает стремительная завязка, яркая, огненная кульминация и резкий, неожиданный спад с трагическим, как правило, финалом. Они захватывают небольшой отрезок времени, поэтому точная хронология играет в них существенную роль. Жизнь тургеневского героя крайне ограничена во времени и пространстве. Если в характерах Онегина и Печорина отразился век, то в Рудине, Лаврецком или Базарове – духовные устремления минуты.
Жизнь тургеневских героев подобна ярко вспыхивающей, но быстро угасающей искре в океане времени. История отмеряет им напряженную, но слишком короткую судьбу. Все тургеневские романы включены в жесткие ритмы годового круга. Действие завязывается обычно весной, достигает кульминации в знойные дни лета, а завершается под свист осеннего ветра или в безоблачной тишине январских морозов. Тургенев показывает своих героев в счастливые минуты полного расцвета их жизненных сил.
Но минуты эти оказываются трагическими: гибнет на парижских баррикадах Рудин, на героическом взлете, неожиданно обрывается жизнь Инсарова, а потом Базарова, Нежданова… И однако трагические ноты в творчестве Тургенева – не следствие усталости или разочарования в смысле истории. Скорее, наоборот: они порождены страстной влюбленностью в жизнь, доходящей до жажды бессмертия, до дерзкого желания, чтобы человеческая индивидуальность не исчезала, чтобы красота явления, достигнув полноты, не угасала, но превратилась в вечно пребывающую на земле красоту. В его романах злободневные события, герои своего времени поставлены перед лицом вечности. Базаров в Отцах и детях говорит: Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет…
А в этом атоме, в этой математической точке, кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие, что за пустяки! Нигилист скептичен. Но заметим, как на пределе отрицания смысла жизни пробивается и в Базарове тайное смущение, даже растерянность перед парадоксальной силой человеческого духа.
И это смущение опровергает его вульгарный материализм. Ведь если Базаров сознает биологическое несовершенство человека, если он возмущается этим несовершенством, значит, и ему дана одухотворенная точка (*79) отсчета, возвышающая его дух над равнодушной природой. А значит, и он неосознанно носит в себе частицу совершенного, сверхприродного существа.
И что такое роман Отцы и дети, как не доказательство той истины, что и бунтующие против высшего миропорядка по-своему, от противного, доказывают существование его. Накануне – это роман о порыве России к новым общественным отношениям, о сознательно-героических натурах, толкающих вперед дело освобождения. И в то же время это роман о вечном поиске и вечном вызове, который бросает дерзкая человеческая личность слепым и равнодушным законам несовершенной, недовоплощенной природы.
Внезапно заболевает Инсаров, не успев осуществить великое дело освобождения Болгарии. Любящая его русская девушка Елена никак не может смириться с тем, что это конец, что болезнь друга неизлечима. О Боже! – думала Елена,- зачем смерть, зачем разлука, болезнь и слезы? или зачем эта красота, это сладостное чувство надежды, зачем успокоительное сознание прочного убежища, неизменной защиты, бессмертного покровительства?
Что же значит это улыбающееся, благословляющее небо, эта счастливая, отдыхающая земля? Ужели это все только в нас, а вне нас вечный холод и безмолвие? Ужели мы одни… одни… а там, повсюду, во всех этих недосягаемых безднах и глубинах,- все, все нам чуждо?
К чему же тогда эта жажда и радость молитвы?… Неужели же нельзя умолить, отвратить, спасти… О Боже! неужели нельзя верить чуду?
В отличие от Достоевского и Толстого, Тургенев не дает прямого ответа на этот вечный, тревожный вопрос. Он лишь приоткрывает тайну, склонив колени перед обнимающей мир красотою: О, как тиха и ласкова была ночь, какою голубиною кротостию дышал лазурный воздух, как всякое страдание, всякое горе должно было замолкнуть и заснуть под этим ясным небом, под этими святыми, невинными лучами!
Тургенев не сформулирует крылатую мысль Достоевского: красота спасет мир. Но разве все его романы не утверждают веру в преобразующую мир силу красоты, в творчески-созидательную силу искусства?
Разве они не опровергают горькое неверие в смысл красоты? И разве они не рождают надежду на ее неуклонное освобождение от власти слепого материального процесса, великую надежду человечества на превращение смертного в бессмертное, временного в вечное?
Стой! Какою я теперь тебя вижу – останься навсегда такою в моей памяти…
(*80) Какой свет, тоньше и чище солнечного света, разлился по всем твоим членам, по малейшим складкам твоей одежды? Какой Бог своим ласковым дуновеньем откинул назад твои рассыпанные кудри?… Вот она – открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви!… В это мгновенье ты бессмертна…
В это мгновенье ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда. Именно к ней, к обещающей спасение миру красоте, простирает Тургенев свои руки. С Тургеневым не только в литературу, в жизнь вошел поэтический образ спутницы русского героя, тургеневской девушки – Натальи Ласунской, Лизы Калитиной, Елены Стаховой, Марианны…
Писатель избирает цветущий период в женской судьбе, когда в ожидании избранника встрепенется девичья душа, проснутся к временному торжеству все дремлющие ее возможности. В эти мгновения одухотворенное женское существо прекрасно тем, что оно превосходит само себя. Излучается такой преизбыток жизненных сил, какой не получит отклика и земного воплощения, но останется заманчивым обещанием чего-то бесконечно более высокого и совершенного, залогом вечности.
Человек на земле – существо переходное, находящееся в процессе общегенетического роста,- утверждает Достоевский. Тургенев молчит. Но напряженным вниманием к необыкновенным взлетам человеческой души он подтверждает истину этой мысли.