Следующий роман – Идиот Достоевский задумал как продолжение Преступления и наказания. Главным героем его является обновленный Раскольников, исцелившийся от гордыни человек, князь Мышкин, носитель положительно-прекрасного идеала. Не случайно в рукописи он называется иногда князем-Христом. Роман Идиот – драматический эксперимент писателя над дорогой для него идеей. Разумеется, Мышкин – не Христос, а смертный человек, но из числа тех, избранных, кто напряженным духовным усилием сумел приблизиться к этому сияющему идеалу, кто глубоко носит его в сердце своем. Писатель осознавал степень риска, на (*61) который он решался в своем романе: создать положительно-прекрасного человека в момент, когда его еще нет в действительности, когда такой идеал ни у нас, ни в Западной Европе еще не выработался.
С этим связана некоторая условность в обрисовке того, как сформировался характер князя. Мы знаем только о его тяжелом психическом заболевании, которое он одолел в Швейцарии, долгое время живя вне цивилизации, вдали от современных людей. Его возвращение в Россию, в кипящий эгоистическими страстями Петербург напоминает отдаленно второе пришествие Христа к людям в их запутанную, греховную жизнь. У князя Мышкина в романе особая миссия. По замыслу автора он призван исцелять пораженные эгоизмом души людей.
Как христианство пустило корни в мире через проповедь двенадцати апостолов, так и Мышкин должен возродить в мире утраченную веру в высшее добро. Своим приходом и деятельным участием в судьбах людей он должен вызвать цепную реакцию добра, продемонстрировать исцеляющую силу великой христианской идеи. Замысел романа скрыто полемичен: Достоевский хочет доказать, что учение социалистов о бессилии единичного добра, о неисполнимости идеи нравственного самоусовершенствования есть нелепость.
Князя Мышкина отличает от всех других героев романа естественная детскость и связанная с нею непосредственная чистота нравственного чувства. Возможно, Достоевский держал здесь в уме Детство Л.
Н. Толстого и потому дал своему герою толстовское имя и отчество – Лев Николаевич. В общении с окружающими людьми он не признает никаких сословных разграничений и прочих барьеров, рожденных цивилизацией. Уже в приемной генерала Епанчина он ведет себя как равный с его лакеем и наводит последнего на мысль, что князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить….
И тем не менее князь почему-то ему нравился, и как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор. Мышкин совершенно свободен от ложного самолюбия, которое сковывает в людях свободные и живые движения души. В Петербурге все блюдут себя, все слишком озабочены тем впечатлением, которое производят на окружающих.
Все, подобно Макару Девушкину, очень боятся прослыть смешными, раскрыть себя. Князь начисто лишен эгоизма и оставлен Достоевским (*62) при открытых источниках сердца и души. В его детскости есть редчайшая душевная чуткость и проницательность. Он глубоко чувствует чужое я, чужую индивидуальность и легко отделяет в человеке подлинное от наносного, искреннее от лжи. Он видит, что эгоизм – лишь внешняя скорлупа, под которой скрывается чистое ядро человеческой индивидуальности.
Своей доверчивостью он легко пробивает в людях кору тщеславия и высвобождает из плена лучшие, сокровенные качества их душ. В отличие от многих Мышкин не боится быть смешным, не опасается унижения и обиды.
Получив пощечину от самолюбивого Ганечки Иволгина, он тяжело переживает, но не за себя, а за Ганечку: О, как вы будете стыдиться своего поступка!. Его нельзя обидеть, потому что он занят не собой, а душой обижающего человека.
Он чувствует, что человек, пытающийся унизить другого, унижает в первую очередь самого себя. B князе Мышкине в высшей степени развита бескорыстная, отзывчивая пушкинская человечность, выраженная в известных строках: Как дай вам Бог любимой быть другим. Пушкинская всечеловечность, талант воплощать в себе гении других народов со всей затаенной глубиной их духа проявляется у Мышкина и в его необыкновенных каллиграфических способностях, в умении передать через каллиграфию особенности разных культур и даже разных человеческих характеров.
Князь легко прощает людям их эгоизм, потому что знает, что любой эгоист въяве или втайне глубоко страдает от своего эгоизма и одиночества. Проницательный, наделенный даром сердечного понимания чужой души, Мышкин действует на каждого обновляюще и исцеляюще. С ним все становятся чище, улыбчивее, доверчивее и откровеннее. Но такие порывы сердечного общения в людях, отравленных ядом эгоизма, и благотворны и опасны тем не менее.
Мгновенные, секундные исцеления в этих людях сменяются вспышками еще более исступленной гордости. Получается, что своим влиянием князь и пробуждает сердечность, и обостряет противоречия больной, тщеславной души современного человека. Спасая мир, он провоцирует катастрофу.
Эта центральная, трагическая линия романа раскрывается в истории любви князя к Настасье Филипповне. Встреча с нею – своего рода экзамен, испытание способностей князя исцелять болезненно гордые сердца людей. Прикосновение Мышкина к ее израненной жизнью душе не только не смягчает, но обостряет свойственные ей противоречия. Роман заканчивается гибелью героини.
В чем же дело? Почему обладающий талантом исцелять людей князь провоцирует катастрофу? О чем эта катастрофа говорит: о неполноценности идеала, который утверждает князь, или о несовершенстве людей, которые недостойны его идеала?
Попробуем добраться до ответа на эти непростые вопросы. Настасья Филипповна – человек, в юношеском возрасте преданный поруганию и затаивший обиду на людей и мир.
Богатый господин Тоцкий еще девочкой пригрел ее, круглую сироту, взял на воспитание, дал прекрасное образование, а потом обольстил, превратил в наложницу и бросил. Эта душевная рана постоянно болит у Настасьи Филипповны и порождает противоречивый комплекс чувств.
С одной стороны, в ней есть доверчивость и простодушие, тайный стыд за незаслуженное, но совершившееся нравственное падение, а с другой – сознание оскорбленной гордости. Это невыносимое сочетание противоположных чувств – уязвленной гордости и скрытой доверчивости – замечает проницательный Мышкин еще до непосредственного знакомства с героиней, при одном взгляде на ее портрет: Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное. При людях на поверхности души героини бушуют гордые чувства презрения к людям, доводящие ее порой до цинических поступков.
Но в этом цинизме она лишь пытается всем доказать, что пренебрегает их низким мнением о себе. А в глубине той же души просыпается чуткое, сердечное существо, жаждущее любви и прощения.
В тайных мыслях Настасья Филипповна ждет человека, который придет к ней и скажет: Вы не виноваты,- и поймет, и простит… И вот давно ожидаемое чудо свершается, такой человек приходит и даже предлагает ей руку и сердце. Но вместо ожидаемого мира он приносит Настасье Филипповне обострение страданий. Появление князя не только не успокаивает, но доводит до парадокса, до трагического разрыва противоречивые полюсы ее души. На протяжении всего романа Настасья Филипповна и тянется к Мышкину, и отталкивается от него.
Чем сильнее притяжение – тем решительнее отталкивание: колебания нарастают и завершаются катастрофой. Внимательно вчитываясь в роман, убеждаешься, что героиня притягивается к Мышкину и отталкивается от него по двум полностью противоположным психологическим мотивам. Во-первых, князь в ее представлении окружен ореолом святости. Он настолько чист и прекрасен, что к нему страшно прикоснуться.
Смеет ли она после всего, что было с нею, осквернить его своим прикосновением. Это чувство благоговения к святыне и влечет героиню к князю, и останавливает на полпути: Возможность уважения к себе со стороны этого человека она считает немыслимой.
Я, говорит, известно какая. Я Тоцкого наложницей была. Из любви к Мышкину, к его чистоте она уступает его другой, более достойной и отходит в сторону. Во-вторых, рядом с психологическими мотивами, идущими из глубины ее сердца, возникают и другие, уже знакомые нам, гордые, самолюбивые чувства. Отдать руку князю, это значит забыть обиду, простить людям ту бездну унижения, в которую они ее бросили.
Легко ли человеку, в душе которого так долго вытаптывали все святое, заново поверить в чистую любовь, добро и красоту? И не будет ли для униженной личности такое добро оскорбительным, порождающим вспышку гордости?
В своей гордости,- говорит князь,- она никогда не простит мне любви моей. Рядом с преклонением пред святыней рождается злоба. Настасья Филипповна обвиняет князя в том, что он слишком высоко себя ставит, что его сострадание унизительно. Таким образом, героиня влечется к князю из жажды идеала, любви, прощения и одновременно отталкивается от него то по мотивам собственной недостойности, то из побуждений уязвленной гордости, не позволяющей забыть обиды и принять любовь и прощение.
Замирения в ее душе не происходит, напротив, нарастает бунт, завершающийся тем, что она фактически сама набегает на нож ревниво любящего ее купца Рогожина. И вот трагический финал романа: когда, уже после многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то они застали убийцу в полном беспамятстве и горячке. Князь сидел подле него неподвижно на подстилке и тихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил провести дрожащею рукой по его волоскам и щекам, как бы лаская и унимая его. Но он уже ничего не понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его людей.
И если бы сам Шнейдер (врач Мышкина.- Ю. Л.) явился теперь из Швейцарии взглянуть на своего бывшего ученика и пациента, то и он, припомнив то состояние, в котором бывал иногда князь в первый год лечения своего в Швейцарии, махнул бы теперь рукой и сказал бы, как тогда: Идиот!