Литературно-критическая программа славянофилов была органически связана с их общественными взглядами. Эту программу провозгласила издаваемая ими в Москве Русская беседа: Высший предмет и задача народного слова состоит не в том, чтобы сказать, что есть дурного у известного народа, чем болен он и чего у него нет, а в поэти-(*8)ческом воссоздании того, что дано ему лучшего для своего исторического предназначения. Славянофилы не принимали в русской прозе и поэзии социально-аналитических начал, им был чужд утонченный психологизм, в котором они видели болезнь современной личности, европеизированной, оторвавшейся от народной почвы, от традиций национальной культуры. Именно такую болезненную манеру со щеголяньем ненужными подробностями находит К. С.
Аксаков в ранних произведениях Л. Н.
Толстого с его диалектикой души, в повестях И. С.
Тургенева о лишнем человеке. Литературно-критическая деятельность западников В отличие от славянофилов, ратующих за общественное содержание искусства в духе их русских воззрений, либералы-западники в лице П. В. Анненкова и А. В. Дружинина отстаивают традиции чистого искусства, обращенного к вечным вопросам, чуждающегося злобы дня и верного абсолютным законам художественности. Александр Васильевич Дружинин в статье Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения сформулировал два теоретических представления об искусстве: одно он назвал дидактическим, а другое артистическим. Дидактические поэты желают прямо действовать на современный быт, современные нравы и современного человека. Они хотят петь, поучая, и часто достигают своей цели, но песнь их, выигрывая в поучительном отношении, не может не терять многого в отношении вечного искусства. Подлинное искусство не имеет ничего общего с поучением. Твердо веруя, что интересы минуты скоропреходящи, что человечество, изменяясь непрестанно, не изменяется только в одних идеях вечной красоты, добра и правды, поэт-артист в бескорыстном служении этим идеям видит свой вечный якорь… Он изображает людей, какими их видит, не предписывая им исправляться, он не дает уроков обществу, или если дает их, то дает бессознательно. Он живет среди своего возвышенного мира и сходит на землю, как когда-то сходили на нее олимпийцы, твердо помня, что у него есть свой дом на высоком Олимпе. Бесспорным достоинством либерально-западнической критики было пристальное внимание к специфике литературы, к отличию ее художественного языка от языка науки, публицистики, критики. Характерен также интерес к непреходящему и вечному в произведениях классической русской литературы, к тому, что определяет их неувядающую (*9) жизнь во времени. Но вместе с тем попытки отвлечь писателя от житейских волнений современности, приглушить авторскую субъективность, недоверие к произведениям с ярко выраженной общественной направленностью свидетельствовали о либеральной умеренности и ограниченности общественных взглядов этих критиков. Общественная программа и литературно-критическая деятельность почвенников Другим общественно-литературным течением середины 60-х годов, снимавшим крайности западников и славянофилов, было так называемое почвенничество. Духовным его вождем был Ф. М. Достоевский, издававший в эти годы два журнала – Время (1861-1863) и Эпоха (1864-1865). Сподвижниками Достоевского в этих журналах являлись литературные критики Аполлон Александрович Григорьев и Николай Николаевич Страхов. Почвенники в какой-то мере унаследовали взгляд на русский национальный характер, высказанный Белинским в 1846 году. Белинский писал: Россию нечего сравнивать со старыми государствами Европы, которых история шла диаметрально противоположно нашей и давно уже дала цвет и плод… Известно, что французы, англичане, немцы так национальны каждый по-своему, что не в состоянии понимать друг друга, тогда как русскому равно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца. Почвенники говорили о всечеловечности как характерной особенности русского народного сознания, которую наиболее глубоко унаследовал в нашей литературе А. С. Пушкин. Мысль эта выражена Пушкиным не как одно только указание, учение или теория, не как мечтание или пророчество, но исполнена и м н а д е л е, заключена вековечно в гениальных созданиях его и доказана им,- писал Достоевский.- Он человек древнего мира, он и германец, он и англичанин, глубоко сознающий гений свой, тоску своего стремления (Пир во время чумы), он и поэт Востока. Всем этим народам он сказал и заявил, что русский гений знает их, понял их, соприкоснулся с ними как родной, что он может п е р е в о п л о щ а т ь с я в них во всей полноте, что лишь одному только русскому духу дана всемирность, дано назначение в будущем постигнуть и объединить все многообразие национальностей и снять все противоречия их. Подобно славянофилам почвенники считали, что русское общество должно соединиться с народною почвой и принять в себя народный элемент. Но, в отличие от славянофилов, (*10) они не отрицали положительной роли реформ Петра I и европеизированной русской интеллигенции, призванной нести народу просвещение и культуру, но только на основе народных нравственных идеалов. Именно таким русским европейцем был в глазах почвенников А. С. Пушкин. По словам А. Григорьева, Пушкин первый и полный представитель общественных и нравственных наших сочувствий. В Пушкине надолго, если не навсегда, завершился, обрисовавшись широким очерком, весь наш душевный процесс, наши объем и мера: все последующее развитие русской литературы – это углубление и художественное осмысление тех элементов, которые сказались в Пушкине. Наиболее органично выразил пушкинские начала в современной литературе А. Н. Островский. Новое слово Островского есть самое старое слово – народность. Островский столь же мало обличитель, как он мало идеализатор. Оставимте его быть тем, что он есть – великим народным поэтом, первым и единственным выразителем народной сущности в ее многообразных проявлениях… Н. Н. Страхов явился единственным в истории русской критики второй половины XIX века глубоким истолкователем Войны и мира Л. Н. Толстого. Свою работу он не случайно назвал критической поэмой в четырех песнях. Сам Лев Толстой, считавший Страхова своим другом, сказал: Одно из счастий, за которое я благодарен судьбе, это то, что есть Н. Н. Страхов.