Над книгой Сказок Салтыков-Щедрин работал с 1882 по 1886 год. Эту книгу считают итоговым произведением писателя: в нее вошли все основные сатирические темы его творчества. Обращение сатирика к сказочному жанру обусловлено многими причинами.
К 80-м годам сатира Щедрина принимает все более обобщенный характер, стремится взлететь над злобой дня к предельно широким и емким художественным обобщениям. Поскольку общественное зло в эпоху 80-х годов измельчало, проникло во все поры жизни, растворяясь в повседневности и врастая в быт, потребовалась особая сатирическая форма, преодолевающая будни жизни, мелочи повседневного существования.
Сказка помогала Щедрину укрупнить масштаб художественного изображения, придать сатире вселенский размах, увидеть за русской жизнью жизнь всего человечества, за русским миром – мир в его общечеловеческих пределах. И достигалась эта всемирность путем врастания в народную почву, которую писатель считал единственно плодотворной для сатиры.
Нельзя не заметить, что в основе щедринских фантастики и гротеска лежит народный юмористический взгляд на жизнь, (*18) что многие фантастические его образы являются развернутыми фольклорными метафорами. И органчик у Брудастого, и фаршированная голова у Прыща в Истории одного города восходят к распространенным народным пословицам, поговоркам: На тулово без головы шапки не пригонишь, Тяжело голове без плеч, худо телу без головы, У него голова трухой набита, Потерять голову, Хоть на голове-то густо, да в голове пусто. Богатые сатирическим смыслом народные присловья без всякой переделки попадают в описания Салтыковым-Щедриным глуповских бунтов и междоусобиц. Часто обращается сатирик и к народной сказочной фантастике, пока на закате своей жизни не находит в ней лаконичную форму для своих сатирических обобщений.
В основе сатирической фантазии итоговой книги Щедрина лежат народные сказки о животных. Писатель использует готовое, отточенное вековой народной мудростью содержание, освобождающее сатирика от необходимости развернутых мотивировок и характеристик.
В сказках каждое животное наделено устойчивыми качествами характера: волк жаден и жесток, лиса коварна и хитра, заяц труслив, щука хищна и прожорлива, осел беспросветно туп, а медведь глуповат и неуклюж. Это на руку сатире, которая по природе своей чуждается подробностей, изображает жизнь в наиболее резких ее проявлениях, преувеличенных и укрупненных. Поэтому сказочный тип мышления органически соответствует самой сути сатирической типизации. Не случайно среди народных сказок о животных встречаются сатирические сказки: О Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове – яркая народная сатира на суд и судопроизводство, О щуке зубастой – сказка, предвосхищающая мотивы Премудрого пискаря и Карася-идеалиста. Заимствуя у народа готовые сказочные сюжеты и образы, Щедрин развивает заложенное в них сатирическое содержание.
А фантастическая форма является для него надежным способом эзоповского языка, в то же время понятного и доступного самым широким, демократическим слоям русского общества. С появлением сказок существенно изменяется сам адресат щедринской сатиры, писатель обращается теперь к народу.
Не случайно революционная интеллигенция 80-90-х годов использовала щедринские сказки для пропаганды среди народа. Условно все сказки Салтыкова-Щедрина можно разделить на четыре группы: сатира на правительственные круги и господствующее сословие; сатира на либеральную интеллигенцию; сказки о народе; сказки, обличающие эгоистическую (*19) мораль и утверждающие социалистические нравственные идеалы. К первой группе сказок можно отнести: Медведь на воеводстве, Орел-меценат, Богатырь, Дикий помещик и Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил.
В сказке Медведь на воеводстве развертывается беспощадная критика самодержавия в любых его формах. Рассказывается о царствовании в лесу трех воевод-медведей, разных по характеру: злого сменяет ретивый, а ретивого – добрый. Но эти перемены никак не отражаются на общем состоянии лесной жизни. Не случайно про Топтыгина первого в сказке говорится: он, собственно говоря, не был зол, а так, скотина. Зло заключается не в частных злоупотреблениях отдельных воевод, а в звериной, медвежьей природе власти.
Оно и совершается с каким-то наивным звериным простодушием: Потом стал корни и нити разыскивать, да кстати целый лес основ выворотил. Наконец, забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил. Сделавши это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения.
В сказке Орел-меценат Щедрин показывает враждебность деспотической власти просвещению, а в Богатыре история российского самодержавия изображается в образе гниющего богатыря и завершается полным его распадом и разложением. Обличению паразитической сущности господ посвящены сказки о диком помещике и о двух генералах. Между ними много общего: и в том, и в другом случае Щедрин оставляет господ наедине, освобожденными от кормильцев и слуг.
И вот перед освобожденными от мужика господами открывается один-единственный путь – полное одичание. Беспримерная сатира на русскую интеллигенцию развернута в сказках о рыбах и зайцах.
В Самоотверженном зайце воспроизводится особый тип трусости: заяц труслив, но это не главная его черта. Главное – в другом: Не могу, волк не велел.
Волк отложил съедение зайца на неопределенный срок, оставил его под кустом сидеть, а потом разрешил даже отлучиться на свидание с невестою. Что же руководило зайцем, когда он обрек себя на съедение? Трусость? Нет, не совсем: с точки зрения зайца – глубокое благородство и честность.
Ведь он волку слово дал! Но источником этого благородства оказывается возведенная в принцип покорность – самоотверженная трусость! Правда, есть у зайца и некий тайный расчет: восхитится волк его благородством да вдруг и помилует. Помилует ли волк?
На этот вопрос отвечает другая сказка (*20) под названием Бедный волк. Волк не по своей воле жесток, а комплекция у него каверзная, ничего, кроме мясного, есть не может. Так в книге зреет мысль сатирика о тщетности надежд на милосердие и великодушие властей, хищных по своей природе и по своему положению в мире людей.
Здравомысленный заяц в отличие от самоотверженного – теоретик, проповедующий идею цивилизации волчьей трапезы. Он разрабатывает проект разумного поедания зайцев: надо, чтобы волки не сразу зайцев резали, а только бы часть шкурки с них сдирали, так что спустя некоторое время заяц другую бы мог представить.
Этот проект – злая пародия Щедрина на теории либеральных народников, которые в реакционную эпоху 80-х годов отступили от революционных принципов и перешли к проповеди малых дел, постепенных уступок, мелкого реформизма. Здравомысленный заяц в отличие от самоотверженного проповедует свои теоретические принципы. То же самое делает вяленая вобла в сравнении с премудрым пискарем. Премудрый пискарь жил и дрожал. Вяленая вобла переводит такую жизненную практику в разумную теорию, которая сводится к формуле: уши выше лба не растут.
Из этой формулы она выводит следующие принципы: Ты никого не тронешь, и тебя никто не тронет. Но приходит срок – и проповедующая умеренность и аккуратность вяленая вобла обвиняется в неблагонадежности и отдается в жертву ежовым рукавицам. К сказкам о либералах примыкает Карась-идеалист, она отличается грустной сатирической тональностью. В этой сказке Щедрин развенчивает драматические заблуждения русской и западноевропейской интеллигенции, примыкающей к социалистическому движению. Карась-идеалист исповедует высокие социалистические идеалы и склонен к самопожертвованию ради их осуществления.
Но он считает социальное зло простым заблуждением умов. Ему кажется, что и щуки к добру не глухи. Он верит в достижение социальной гармонии через нравственное перерождение, перевоспитание щук.
И вот карась развивает перед щукой свои социалистические утопии. Два раза ему удается побеседовать с хищницей, отделавшись небольшими телесными повреждениями. В третий раз случается неизбежное: щука проглатывает карася, причем важно, как она это делает.
Первый вопрос карася-идеалиста Что такое добродетель? заставляет хищницу разинуть пасть от удивления, машинально потянуть в себя воду, а вместе с ней так же машинально проглотить карася. (*21) Этой деталью Щедрин подчеркивает, что дело не в злых и неразумных щуках: сама природа хищников такова, что они проглатывают карасей непроизвольно – у них тоже комплекция каверзная! Итак, тщетны все иллюзии на мирное переустройство общества, на перевоспитание хищных щук, орлов, медведей и волков. Перед сатириком вставал вопрос, какая сила решит исход освободительной борьбы.
Писатель понимал, что этой силой должна быть сила народная. Однако русское крестьянство 80-х годов не давало повода для оптимистических надежд.
Щедрин всегда смотрел на мужика трезво и критически, он был далек как от славянофильской, так и от народнической его идеализации. Скорее, он преувеличивал политическую наивность и гражданскую пассивность мужика. Сочувствие сатирика народу основывалось на трезвом понимании законов исторического развития, в котором именно народу принадлежало решающее слово. Это понимание и заставляло Щедрина предъявлять к народу самые высокие требования и горько разочаровываться в том, что пока они неосуществимы. В Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил два подхода Щедрина к оценке народа как явления исторического и как воплотителя идеи демократизма совмещены.
Эта сказка – остроумный вариант робинзонады. Генералы, оказавшись на необитаемом острове, лишь доводят до логического конца людоедские принципы своей жизни, приступая буквально к взаимному поеданию.
Только мужик является у Щедрина первоосновой и источником жизни, подлинным Робинзоном. Щедрин поэтизирует его ловкость и находчивость, его трудолюбивые руки и чуткость к земле-кормилице. Но здесь же с горькой иронией сатирик говорит о крестьянской привычке повиновения. Вскрывается противоречие между потенциальной силой и гражданской пассивностью мужика. Он сам вьет генералам веревку, которой они привязывают его к дереву, чтобы он не убежал.
Узел всех драматических переживаний сатирика – в этом неразрешимом пока противоречии.