Самая слабая сторона испанского общества это, без сомнения, его юстиция. С какой бы точки зрения мы ни взглянули на нее, и в общих установлениях, и в частной организации судов, нам всюду представится рядом с возвышенными стремлениями самое печальное применение их на практике. Горе тому наивному иностранцу, который, по каким ни будь случайностям, вздумает на свое несчастие обратиться к покровительству испанского суда. Он никогда не найдет в нем справедливого удовлетворения; чем важнее его дело, чем больше требует оно внимания и тщательного исследования, тем меньше y него шансов добиться когда ни будь правды.
И что всего хуже, зло заключается здесь не столько в несовершенстве самых законов или небрежности судей, решающих дела, сколько в открытом и наглом корыстолюбии всего чиновничьего мира, живущего исключительно на счет истцов и ответчиков. Это целая стая голодных хищников, всегда готовых броситься на свою добычу и растерзать ее на законном основании: кто ищет правды и света, тот их личный враг, потому, что раскрытие истины неминуемо ведет к скорому и правильному решению дела, a этого-то именно они больше всего и желают избежать.
Ведь, количество клиентов сравнительно мало или не настолько велико, чтобы прокормить досыта всех тех, y кого средства к жизни зависят от судебных тяжб, и вот, ради своего благосостояния, они положили себе за правило не выпускать из рук попавшейся им жертвы до тех пор, пока не выжмут из нее всех соков. Тут существует словно какой-то общий заговор: всякий служащий в суде, от escribano до procurador’a всеми силами старается противодействовать адвокатам (аbogados), естественно стремящимся к скорому окончанию дел, к возможному сокращению всех этих дознаний, отношений, отзывов, контр-отзывов и других проволочек, неизбежно сопровождающих в Испании каждый судебный процесс.
Интересы казны при таких порядках только выигрывают, интересы чиновников и того больше, поэтому распутывать дело считается чуть ли не преступлением, a уметь запутать его высокоценимый талант. Зло это возникло давно, Сервантес и Квеведо уже знали о нем, и, вместо того, чтобы уменьшиться в XIX веке, оно возросло до громадных размеров, особенно когда после 1856 года необычайное развитие промышленной и коммерческой деятельности умножило число предприятий. Можно сказать без преувеличения, что большая часть иностранцев, в том числе и французов, поселившихся тогда в Испании, разорились единственно потому, что, для защиты своих интересов, принуждены были обращаться к местным судам.
Испанские адвокаты вообще не лишены таланта и того дара слова, которым природа так щедро наделила уроженцев юга красноречие с таким же блеском развертывается в залах суда, как и в палате кортесов, но, к сожалению, y защитников и y обвинителей вошло в какую-то привычку наполнять судебные прения речами, совершенно не идущими к делу, так что и публика, и судьи никак не могут предугадать того момента, когда им следует сосредоточить внимание. А кому же охота добровольно наводнять свои мозги этим потоком хотя красивых, но пустых и бесполезных слов? И вот, чтобы избежать такой опасности, судьи предпочитают не слушать совсем. Они совершенно безучастно предоставляют ораторам изливать свои сладкозвучные речи, зная заранее, что это нисколько не послужит к уяснению главной сути вопроса, и спокойно, терпеливо выжидают конца. С такою же небрежностью они просматривают судебные акты, протоколы, всегда слишком объемистые, слишком формалистичные, a между тем только здесь-то и дается возможность судье получить необходимые сведения обо всех обстоятельствах дела.
И между испанскими юристами есть, конечно, много людей, обладающих обширными знаниями и здравым суждением; эти люди хорошо понимают, что правосудие должно искать себе опоры не в букве закона, a в его духе, но отмеченное нами зло так глубоко вкоренилось в обычаи испанских судов, что с ним уже трудно бороться единичным силам. Там в течении целых веков последний эскрибано, ничтожнейший альгвазил -могли безнаказанно злоупотреблять частичкою данной им власти, и никто не видел в этом ничего ненормального, каждый привык смотреть на юриспруденцию, как на старый арсенал, где всегда можно найти подходящее оружие для того или другого процесса; поэтому и теперь еще редки, очень редки те случаи, когда она действительно исполняет свое серьезное и разумное назначение под руководством истинных служителей закона. За весь обозреваемый нами период особенно выделяются только два человека, возведенные своими юридическими познаниями на высшие должности в государстве. Это дон Иоаким Франциско Пачеко и дон Антонио Кановас дэль Кастильо. Имя Пачеко соединяется с каждым из важнейших событий царствования Изабеллы II; как журналист и государственный деятель, он постоянно остается на первом плане во всех министерских кризисах, происходивших до и после движения 1854 года; является также главным пособником Риоса Розас в образовании нового Союза либералов, a его серьезные литературные работы по разным предметам свидетельствуют o недюжинной силе ума, способного обнять одним взглядом и политику, и Историю, и право, и литературу.
Вообще, это один из тех немногих людей царствования Изабеллы II, которые сумели устоять и не споткнуться даже в такие времена, когда наиболее богато одаренные натуры легко поддавались увлечению всеми крайностями распущенных нравов. Иоаким Франциско Пачеко оставил много серьезных исследований древнего и нового законодательства, лекции же его по уголовному праву, читанные им в мадридском Атенее, были приняты потом за руководство в большинстве испанских республик южной Америки.
В молодости он писал даже стихи; сочинил трагедию в прозе Альфред, появившуюся на сцене в 1835 году, и две драмы, никогда, однако, не игранные. Все это было перепечено в 1864 г. вместе с другими произведениями Пачеко, под общим заглавием: Литература, История и Политика. С его же деятельным участием издавался журнал, имевший заслуженный успех: Дневник Юриспруденции.
Можно бы, пожалуй, не без основания причислить Пачеко и к историкам: он написал между прочим Введение к истории нашего времени, O Готской монархии и кодексе Fuero Juzgo, O развитии либеральных идей в Испании и проч. Но во всех этих произведениях видно, что главным стремлением автора было расположить общественное мнение в пользу политической системы доктринеров 1830 г.
Он не столько изучает факты, сколько старается приноровить их к своим целям; словом, объект его крайне ограничен, что много отнимает интереса и ценности y этих исторических работ. Вот почему мы, прежде всего видим в Пачеко юриста, a не историка, хотя сам он, как это нередко случается, придавал наибольшее значение своим опытам именно в том роде, где оказывался наименее сильным. Такое ошибочное честолюбие невольно напоминает нам автора Духа Законов, который тоже особенно гордился тем, что написал свой Temple de Gnide. Дон Антонио Кановас дэль Кастильо, — президент совета министров короля Альфонса XII, — не обладает ни серьезностью Пачеко, ни его литературным дарованием; он менее знаком с наукою права, но за то несравненно более способен к политической борьбе. По своим, так сказать, официальным воззрениям, он также считался сторонником парламентского и конституционного доктринаризма, хотя; в действительности никогда не держался никакого определенного направления, ни к одному не примыкал открыто, опасаясь повредить себе в общественном мнении. Он не столько заботился o благе и просвещении народа, сколько o том, чтобы сохранить за собой положение правящего им, a для этого избрал самый удобный и легкий способ: служить интересам привилегированных классов, прибегая в то же время к лже-либеральным приемам.
Это тип, давно, известный во Франции и особенно процветавший в средине текущего столетия. Прибавьте еще к таким умственным и моральным качествам постоянную изысканность формы, и вы получите довольно точное понятие o государственном деятеле, который наиболее способствовал восстановлению конституционной монархии в Испании, после удаления из нее принца Амедея Савойскаго. Сочинения Кановаса дэль Кастильо (Литературные этюды, Речи, произнесенные в Исторической Академии и проч.
) точно также могут свидетельствовать об отсутствии y автора строго-определеннаго характера. Он не принадлежит к числу тех стойких, непоколебимых натур, которые работают без затаенных целей, ничего не имея в виду, кроме торжества своих идей. Кановас владеет блестящим, неиссякаемым красноречием, наклонен к терпимости и горячо стремится приобрести всеобщее одобрение, это все-таки, пожалуй, недюжинные качества, но легко понять, что при настоящих критических обстоятельствах Испании нужны иные государственные деятели, более энергичные и более крепкого закала.