Боялся, что воздух свободы, которым надышались солдаты и офицеры переднего края, будет кружить им головы и в мирное время. И старался все это пресечь в корне. Был отменен День Победы: прекрасно понимавший, сколь важен ритуал для создания и поддержания казарменного характера (в ту пору — характерный факт многих ведомствах была введена форма) , Сталин пренебрег этим обстоятельством, для него куда важнее было, чтобы в мыслях своих фронтовики пореже обращались к войне, чтобы для этого поменьше было поводов. Трудно приходилось в ту пору писателям для многих война была настоящим потрясением, они были переполнены увиденным и пережитым. Сразу же после окончания войны темы, с ней связанные, официальная критика объявила неактуальными, больше того, отвлекающими от важных современных задач, от строительства мирной жизни.
Произведения о войне вытеснялись с журнальных страниц, вычеркивались из издательских планов. Уничтожающей критике были подвергнуты стихи О. Берггольц, М. Алигер, даже прописанного на вершине официального литературного Олимпа М.
Исаковского. За «грусть», переходящую в «нытье», были осуждены сильные, обратившие на себя внимание стихи начинавших тогда С. Гудзенко, А. Межирова, С. Орлова.
Это о них: «Как плакальщицы, разместились поэты на журнальных страницах и на все лады выводят свои мотивы». Особенно тяжело все это сказалось насудьбе молодых поэтов «фронтового поколения» (следует назвать еще Е. Винокурова, К. Ваншенкина, Ю. Друнину, М. Дудина, Ю. Левитановского, М.
Луконина, М. Львова, С. Наровчатова, Г. Поженяна) — ни о чем другом они писать тогда не могли, у большинства из них просто не было никакого, кроме фронтового, жизненного опыта — одни надолго замолчали, другие занялись переводами, третьи и вовсе сломались — стали писать не то, что их волновало, а то, что от них требовали.
Здесь объяснения того, что такие яркие и крупные звезды, как Б. Слуцкий, Д. Самойлов, Б. Окуджава, появились на поэтическом небосклоне лишь в послесталинские годы, а столь много обещавшим К. Левину и И. Дгину, чьи стихи «Нас хоронила артиллерия» и » Мой товарищ, в смертельной агонии… » несколько десятилетий существовали изустно, без имени авторов, стали легендарными, дорога в литературу вообще оказалась заказана.
В эту мрачную пору, когда после постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» духовная жизнь, казалось, замерла, все-таки появилось несколько прекрасных книг о войне: «В окопах Сталининграда» В. Некрасова, «Возвращение» А. Платонова, «Звезда» и «Двое в степи» Э. Казакевича, «Спутники» В. Пановой, «За правое дело» В. Гроссмана.
Публикация почти каждой из названных вещей стала возможной благодаря стечению счастливых обстоятельств, некоторые из них по непостижимому капризу Сталина были отмечены сталинскими премиями (что спасло «В окопах Сталининграда» и «Спутники» от уже подготовленного разгрома) — об этом надо сказать не только истины ради, но и потому, что каждая такая премия пробивала брешь в идеологической стене, которая по воле того же Сталина была возведена вокруг военной темы (и не только вокруг нее) . Следует еще добавить, что «Возвращение», «Двое в степи» и «За правое дело» были нещадно биты в печати, роман Гроссмана — по прямому указанию Сталина. Но все эти книги были островками в море совершенно иной литературы, образованном произведениями художественно беспомощными, державшимися на плаву лишь благодаря теме, материалу и нередко, если мягко сказать, вполне сознательно пренебрегавшими реальной действительностью. Это от них у читателей возникла оскомина: «А, про войну…
Не буду, сыт по горло… » И самое дурное, такие сочинения — никто их уже давно не помнит задавали тон в литературной жизни, выдвигались идеологическими службами как эталон правды и художественного совершенства.
Они становились трудноодолеваемой преградой — и цензорской, и издательскиредакторской, и даже психологически-творческой — для той правды о войне, которую хотели рассказать ее участники. В. Астафьев в свое время обескуражено отмечал это кричащее расхождение между пережитым им на фронте и книжно-показательной войной: «… Я послужил не в одном полку. Бывал я и в госпиталях, и на пересылках, и на всяких других военных перекрестках встречал фронтовиков. Разные они, слов нет, но есть в них такое, что роднит всех, объединяет, но и в родстве они ничем не похожи на тех, которые кочуют по страницам книг, выкрикивают лозунги, всех бьют, в плен берут, а сами, как Иван-царевич, остаются красивыми и невредимыми.
Нет, не такими были мужики и ребята, с которыми я воевал». Повесть «В окопах Сталининграда» имела принципиальное значение для дальнейшего развития нашей военной литературы (и не только военной, воздействие ее на литературный процесс было куда более широким, литература вообще не делится на автономные, непроницаемые тематические отсеки — завоеванный писателем уровень правды общезначим) . Повесть В. Некрасова поражала непререкаемой достоверностью, несочиненностью, в ней отразился жестокий, дорогой ценой оплаченный опыт солдат и офицеров с «передка». Именно она стояла у истоков столь заметно заявившей о себе на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов литературы фронтового поколения, которую потом называли «лейтенантской литературой». В. Некрасов был признанным ее лидером.
«Все мы вышли из гоголевской шинели», — было сказано в прошлом веке. Столь же высокой формулой обозначили писатели фронтового поколения роль книги В. Некрасова: «Все мы вышли из некрасовских окопов.
» Эти писатели, о которых Твардовский хорошо сказал, что они «выше лейтенантов не поднимались и дальше командира полка не ходили» и «видели пот и кровь войны на своей гимнастерке», составили целую плеяду хорошо известных нынче читателям имен: Г. Бакланов и В. Богомолов, Ю.
Бондарев и А. Ананьев, К. Воробьев и В. Астафьев, В.
Быков и А. Адамович, Д. Гранин и В. Тендряков, В.
Семин и Ю. Гончар, Б. Окуджава и Е. Ржевская, В.
Курочкин и Д. Гусаров, А. Злобин и А.
Генатулин. Замыкал этот неполный (я не всех перечислил) ряд В. Кондратьев, литературный дебют которого повестью «Сашка», сразу же составившей автору громкое имя, состоялся накануне шестидесятилетия писателя.
В конце января сорок пятого И. Эренбург писал: » Будущий историк изучит освобождение Польши и сражение за Восточную Пруссию.
Если нашим детям повезет, будущий Толстой покажет и душу молодого советского офицера, который сейчас умирает под зимними звездами». Слова И. Эренбурга имеют самое непосредственное отношение к писателям фронтового поколения, к их творчеству, о котором они тогда, в дни войны, вряд ли думали.
Конец января сорок пятого вспоминает один из них Г. Бакланов: «Мы брали Секешфехервар, и отдавали, и снова брали, и однажды я даже позавидовал убитым. Мела поземка, секло лицо сухим снегом, мы шли сгорбленные, вымотанные до бесчувствия. А мертвые лежали в кукурузе — и те, что недавно убиты, и с прошлого раза, — всех заметало снегом, равняло с белой землей. Словно среди сна очнувшись, я подумал, на них глядя: они лежат, а ты еще побегаешь, а потом будешь лежать так». Только пережив такое, можно было потом правдиво рассказать о том, что было на душе у молодого офицера, умиравшего на поле боя под зимними звездами.