Еще в 1882 г. Пушкин заметил: «Точность и краткость — вот первые достоинства прозы». На этих принципах строится проза Чехова, который сумел точно и кратко передать правду самой обычной, будничной жизни, увидеть, как проявляются трагические коллизии во внешне спокойном течении действительности, в ее мелочах, как может быть ужасна жизнь внешне вполне благопристойная и мирная, если она далека от нормы, лишена «общей идеи». Повествовательная манера Чехова отнимается ярким своеобразием, Писатель почти полностью отказывается от лирических отступлений или прямых высказываний, которые помогли бы сделать выводы об авторском отношении к тем или иным событиям и лицам.. Его отношения к героям нигде прямо не декларируются. По мысли Чехова, выводы должен делать читатель. Однако выводы эти вытекают из того художественного материала, который осмыслен прежде всего писателем.
Писатель подводит читателя к определенному восприятию тех проблем, которые поставлены в художественном произведен и и. У Чехова сочетаются объективность и тенденциозность (только скрытая), авторское невмешательство и авторская оценка (обычно косвенная, но тем не менее ощутимая). Иными словами, Чехов, создавая свои рассказы и повести, ориентируется на сотворчество читателей. Авторская мысль, авторская концепция находят выражение во всей художественной структуре произведения, но вовсе не «выносятся» на поверхность текста. Либеральная и народническая критика 80—90-х годов далеко не сразу поняла и приняла принцип объективности повествования, последовательно проводившийся Чеховым. Ориентируясь на образцы народнической литературы, с которой Чехов вел идейно-художественный спор, критики искали у него привычные и общепонятные идеи и, не найдя их в виде четких авторских формулировок, обвиняли писателя в аполитичности, безыдейности и т.
д. Между тем проза Чехова, отличающаяся строгой объективностью, включает в себя и определенный эмоциональный подтекст. Для него характерен косвенный способ оценки. Достаточно вспомнить, как в «Ионыче» Вера Иосифовна Туркина читает свой роман о том, «чего никогда не бывает в жизни». Писательская ирония в этом эпизоде вполне ощутима: чтение романа перебивается запахом жареного лука; шаблонная фраза «Мороз крепчал» резко контрастирует с теплым летним вечером; на читателей оказывает огромное эстетическое воздействие вовсе не роман, а доносящаяся до слушателей народная песня «Лучинушка», потому что в ней передано было то, «чего не было в романе и что бывает в жизни». Так проявляется важнейшее требование эстетики Чехова: в искусстве нужна только правда. Ложь в искусстве убивает прежде всего само искусство; ложь никогда не может быть красивой, несмотря на любые старания приукрасить ее фальшивыми украшениями или сюжетами о молодой, красивой графине, полюбившей странствующего художника.
В зрелом творчестве Чехова отступает па задний план сюжетная острота повествования, неожиданность или парадоксальность концовок/ Трагическая судьба многих его персонажей является следствием не каких-то из ряда вон выходящих событий, а причин будничных, повседневных, обыденных. Они гибнут незаметно, неощутимо даже для них самих, нередко даже не ощущая ужаса того, что с ними происходит.
Чехов видит трагедию в жизненных мелочах, в ежедневных событиях — таких незаметных, рядовых, что их, собственно, и событиями-то даже назвать нельзя. В этом смысле антиподом Чехова в русской литературе был Достоевский, «изображавший в своих романах невероятные и катастрофические события, в также сюжетные ситуации, исключительные по остроте и напряженности. Достоевский ставил в своих романах жесткий эксперимент, сводя героев друг с другом на нож, погружая их в чрезвычайные обстоятельства — в атмосферу преступлений и убийств, чтобы они обнаружили свою истинную сущность, скрытую до поры до времени. А Чехов полагал, что самый жестокий эксперимент ставит над человеком гадкая обыденная, действительность, терзая его однообразием впечатлений и пошлостью». Чехов вошел в русскую литературу как замечательный мастер новых жанровых форм. Его рассказы и повести, сравнительно небольшие по объему, были построены на строгом отборе жизненного материала, на использовании новых приемов сюжетосложения, новых принципов художественного повествования. Эпизодичность, фрагментарность, сюжетная незавершенность становятся не приемом, а структурным принципом чеховской прозы, особенно в зрелый период его творчества.
Художественная манера Чехова строится в известной степени на монтажном принципе. Он широко использует так называемую смену разных планов: общего, среднего и крупного (то, что в XX в. стало основой кинематографа). В дочеховской литературе чаще вёего можно было встретить чередование общего и среднего планов, а Чехов показал принципиальную важность использования и крупного плана. Поэтому он и детали подает «крупно», чтобы они были заметны. Детали в творчестве Чехова становятся структурообразующим фактором, они всегда значимы, иногда даже превращаются в символ (как шинель у Очумелова в «Хамелеоне» галоши и зонтик у Беликова и т. д.
). У Чехова вещи, предметы, конкретные детали обычно помогают понять человека, несут на себе отпечаток личности владельца (в данном случае можно отменить развитие гоголевских традиций). В детали может проявиться самая суть характера или ситуации. Упоминание о лошадях Старцева («Ионыч») —не просто информация. Так обозначены узловые моменты повествования. В «Учителе словесности» в одном семантическом ряду появляются, казалось бы, совершенно несоизмеримые понятия, но они передают в общей сложности нарастание ужаса у героя рассказа от обывательского существования, страшной, оскорбительной пошлости: «Скучные, ничтожные люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины… » Чеховский пейзаж отличается лаконизмом, сжатостью описания. 2 апреля 1895 г.
Чехов писал одному из своих корреспондентов: «Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу же мог вообразить себе изображаемый пейзаж… » Для самого Чехова пейзаж — органическая, неотъемлемая часть всего повествования, важнейшее средство выражения авторской мысли. При этом гораздо чаще, чем его предшественники, писатель прибегает к «крупному плану», широко используя конкретные детали и делая тем самым пейзаж более предметным, ощутимым и как следствие более эмоциональным.