Томас Дональд. Маркиз де Сад
Глава третья — Мир ребенка
«Алины и Валькура». Будущий маркиз слыл «заносчивым, злым и страстным» до такой степени, что эти качества могли бы снискать ему дурную репутацию в мировом масштабе, проживи он и половину жизни.
«Со стороны матери я оказался связан с высшей аристократией Франции, а со стороны отца — с наиболее выдающимися семействами Лангедока. Как бы то ни было, я родился в Париже среди необыкновенного богатства и роскоши. Лишь только во мне сформировалась способность во что-то верить, я пришел к заключению, что Природа и Судьба, объединившись, ниспослали на меня свои благодеяния. И я тем сильнее веровал в это, чем настойчивее окружавшие меня люди внушали мне эту мысль».) «месье ле Дюка» в 1740 году в возрасте сорока восьми лет на другой год последовала смерть его жены, принцессы Каролины. Графиня де Сад, оставшаяся во дворце Конде, теперь стала опекуншей и наставницей осиротевшего принца Луи-Жозефа и собственного сына, который по возрасту отставал от принца на четыре года. Хотя Луи-Жозеф де Бурбон был старше, ход событий в детской дворца Конде диктовал не он. У графини и ее компаньонок имелись все основания с беспокойством наблюдать за развитием личности ее сына. У него крепла потребность, как запишет он позже, чтобы все подчинялись его воле и выполняли все детские прихоти. Добившись удовлетворения одних желаний, он тотчас менял свои требования просто из стремления увидеть, как ухаживавшие за ним дамы бросятся выполнять и их. Возможно, все это представлялось не таким уж важным, как он думал. Всегда имелись причины полагать, что ребенок перерастет свое дурное и своенравное поведение. Но летом 1744 года в детской произошел скандал. Сад и принц Луи-Жозеф, бывший в два раза старше, играли вместе. Считалось, что нежное воспитание в преимущественно женском окружении привьет воспитанникам мягкость манер и не позволит проявляться физической агрессивности. В этом состоял серьезный просчет. Сада, напротив, раздражала власть женщин и матриархат, причем, в более глубоком понимании этого слова.) на старшего мальчика и, не помня себя от ярости, начал его избивать. Говорят, Сад в том возрасте имел хрупкое сложение и в некоторой степени даже походил на девочку, но решимость, с которой он атаковал своего товарища по играм, выглядела поразительно. Принц Луи-Жозеф, не будучи в состоянии противостоять подобной атаке, получил, по словам самого Сада, «хорошую трепку». Только после того как визг отпрыска Бурбонов привлек внимание взрослых, юного маркиза оттащили от своей жертвы.) грозил чем-то сродни исключению из школы, поскольку ни одно из возможных наказаний не соответствовало тяжести проступка. Не имея иного выхода, взрослые решили, как это ни печально, отослать четырехлетнего Сада из дворца. Но куда он мог идти? Граф де Сад по долгу службы жил при дворе кельнского курфюрста. Графиня рано или поздно должна была присоединиться к нему.) — сделано. Он простился с родителями и дворцом Конде и в августе 1744 года впервые оказался в Провансе. Деревенский совет Сомана не преминул отправить послание, в котором раболепно приветствовал прибытие в Прованс своенравного ребенка, своего господина и хозяина.) выходке во дворце Конде, она приняла на себя роль утешительницы и ангела-хранителя бедного ребенка, лишенного общества родителей, занятых своей дипломатической работой. Ссылка оказалась приятной. Мальчика окружали во всем потворствовавшие ему тетушки, почтительные кузины и кузены и товарищи по играм, включая Гаспара-Франсуа-Ксавье Гофриди, который впоследствии станет прокурором города Апта, лежащего восточнее Ла-Коста. Кроме того, Гофриди возьмет на себя беспокойный труд стать адвокатом Сада и будет одним из наиболее активных его корреспондентов. Но в 1744 году ничего, кроме гордости по отношению к внуку, престарелая дама не испытывала. Как писал Сад из тюремной камеры четыре десятилетия спустя, ослепленная любовью, бабушка потакала всем его прихотям. «Она преуспела в укоренении всех моих недостатков». На другой год свою ошибку бабка поняла сама. Поведение ребенка стало невозможным, и ее терпение лопнуло. Появилась необходимость найти нового опекуна для маленького деспота.) во многих семьях существовала традиция одного из сыновей «отдавать» Церкви, которая в случае с аббатом де Садом имела все основания с сомнением отнестись к подобной щедрости.)) удаленном южном отроге Воклюза, со своей высоты смотрел на широкие просторы усеянного террасами Прованса, простиравшиеся до туманной синевы Люберона, последнего горного барьера, отделявшего местность от морского побережья. В замок, занимавший северный конец отрога, из деревни вела горная тропа. Сам Соман состоял из одной-единственной улочки с маленькими домишками, сложенными из бледного прованского камня. Она тянулась от квадратной колокольни у подножия замка до церкви, расположенной на противоположном конце. Доступ в селение усложнялся тем, что земля по обе стороны заканчивалась крутыми обрывами, а равнины внизу поросли густыми лесами. Суровый вид скал несколько смягчали окутанные нежным розовым покрывалом тамарисковые деревья и цветущие весной вишни.) Мазана и Сомана, казалось вполне естественным сделать одного из своих членов аббатом, который делил свою жизнь между Провансом и Авиньоном. Несмотря на неприступные стены, вырубленные в камне скал, само строение и прилегающая к нему земля на небольшом плато больше походили на место для отдыха, чем на крепость. Соман обеспечивал владельца замка всем, в чем тот нуждался. Он имел возможность посвящать себя Петрарке, работать в замечательной библиотеке или наслаждаться красотой ухоженного сада и совершенством фонтанов своего дома.
Над стенами ступенями поднимались зеленые верхушки зонтичных сосен. Замок представлял собой эффектное зрелище и в то же время обладал той роскошью, которая сделает возможным появление Силлинга, описанного в «120 днях Содома» племянником, проведшим там юные годы. Окружение Сомана еще более усиливало тягу Садов к удовольствиям и способствовало престижу их семьи. В нескольких милях оттуда лежало романтическое ущелье уединения Петрарки с переливающимися зелеными водами Фонтана де Воклюз. Отделенный даже от суеты единственной улицы селения, аббат де Сад предпочитал не соблюдать утомительный обет безбрачия, который, впрочем, он никогда не давал своему господину. Когда в 1777 году он умер, семья Садов обнаружила, что одиночество аббата развевали одна испанская дама и ее дочь, в благодарность за услуги которых священнослужитель по сходной цене продал им часть земель поместья. Племяннику пришлось немало потрудиться, чтобы вернуть утраченное.
В возрасте пяти-шести лет юный маркиз де Сад жил в окружении природы, романтизм которой мог поспорить с дикой красотой низко нависающих скал и пенящейся воды картин Сальватора Розы, пейзажами, предваряющими повествование готических произведений. Подобное описание встречается в одном из его собственных произведений, когда в «Жюстине» героиня рассказывает о крепости Роланда.
«К четырем часам пополудни мы добрались до подножия гор. Дорога к этому моменту стала почти непроходимой. Мы вошли в ущелье, и Роланд сказал погонщику мула, чтобы в случае несчастья тот не оставил меня. На протяжении более десяти миль мы только и делали, что карабкались вверх или спускались вниз, и так далеко удалились от человеческого жилья и протоптанных троп, что нам представлялось, мы находимся на краю вселенной. Я против собственной воли испытывала некоторое беспокойство. Роланд не мог не видеть это, но ничего не говорил, и его молчание еще больше тревожило меня. Наконец на горном кряже мы увидели замок. Он возвышался над ужасной пропастью, куда, казалось, вот-вот упадет. Ни одной дороги, ведущей к нему, нам не удалось увидеть. Та, по которой мы теперь двигались, годилась разве что для коз. Ее сплошь усеивали камни. Но, в конечном счете, тропа вывела нас к этому жуткому логову, больше походившему на прибежище разбойников, чем на жилище добропорядочного люда».
Для ребенка с богатым воображением местность, в которой располагался Соман, неминуемо должна была ассоциироваться с образами, связанными с разбоем и другими темными делами, которые с легкостью приходили на ум чувствительной душе, жившей в восемнадцатом веке. Добавив в описание подобной деятельности эротические сцены и отдав своих героинь разбойникам, Сад перешел за черту дозволенного, перед которой большинство авторов готического романа благочестиво останавливались. Прибытие героини в замок Роланда как раз и являет собой пример такого нарушения.
«Я привез тебя для обслуживания моих фальшивомонетчиков, у которых являюсь главным, — сказал Роланд и, схватив меня за руку, потащил по мостику, который опустили перед нами и снова подняли, как только мы им воспользовались.
— Ты все хорошо разглядела? — спросил он, когда мы оказались внутри, и показал мне большую, глубокую пещеру в конце двора с колесом, к которому были прикованы четыре нагие женщины, крутившие его.
» — Вот — твои подруги, и вот — твоя работа. При условии, что будешь работать по десять часов в день, вращая это колесо, и, подобно другим девушкам, удовлетворять те желания, о которых я тебе скажу, ты ежедневно будешь получать шесть унций черного хлеба и миску бобов. Что касается твоей свободы — забудь о ней…»)»Королевой ужаса» Анны Радклиф. Это произведение встречалось в публичных библиотеках Лондона и Брайтона, Бата и Челтенхема. Но готический роман английского среднего класса, предназначенный для домашнего и школьного чтения, не имел даже намека на сексуальность, которой сквозят мелодрамы маркиза. Его героиня, к примеру, описывает судьбу Сюзанны и других молодых женщин, прикованных Роландом к колесу. «Голыми мы были не только из-за жары, а потому что так лучше прилегали удары кожаной плетки, которыми время от времени потчевал наш свирепый хозяин. Зимой нам выдавали штаны и жилеты, плотно облегающие тело, чтобы ничто не мешало нам чувствовать плеть этого негодяя, единственное удовольствие которого заключалось в нещадном избиении нас».
В своих произведениях Сад демонстрирует удивительное знание географии Франции, от Нормандии до Марселя, от Бордо до Рейна. Путешествуя во время исполнения воинской обязанности и в качестве беженца, он записывал свои впечатления о городах и ландшафтах, и эти записи позже сослужили ему добрую службу. Его путешествия начались в Сомане, еще в детском возрасте. Летом аббат со своим юным племянником совершили паломничество на запад, на другую сторону Роны, в Овернь. Священник отправился проверять состояние дел своего церковного прихода аббатства Сен-Лежер в Эбреи. Маленький городок располагался между Клермон-Фераном и Виши, в пределах видимости высот Пюи-де-Дом. Сен-Лежер представляла собой квадратную провансальскую церковь, с интерьером, все еще украшенным фресками с изображением первоапостолов и епископов. В отличие от Сомана, она стояла в окружении лугов и ручьев, сразу за первым ущельем Оверня в Шовиньи, где начиналась страна рек, темных холмов и древних одиноких мельниц, разбросанных вдоль берегов реки то здесь, то там. Ландшафт, как водится, отражал настроение наблюдателя. В садовском случае подобные пейзажи служили плодородной почвой для его воображения в создании образов женщин у колеса Роланда.) в Эбрей могли с легкостью лечь в основу описания дороги в замок Силлинг, куда вместе со своими жертвами удалились герои, чтобы провести 120 дней в зимней изоляции от внешнего мира. Оказавшись дома с дядей, он вновь испытал на себе суровость природы, сочетавшуюся с роскошной жизнью в пределах замка, что нашло отражение на страницах романа. В зимнее время года Соман тоже превращался в изолированный район, но аббат де Сад своевременно мог позаботиться о собственном удобстве, чтобы, ни в чем не нуждаясь, предаваться своим увлечениям. На протяжении многих лет он самозабвенно работал над старинными документами и семейными записями, с интересом склоняясь над рукописями, которые в один прекрасный день отразятся в его замечательном труде о жизни Петрарки, в котором аббат бесспорно докажет преданность Петрарки Лауре де Сад.
Несколько лет, проведенных в относительной бездеятельности, разовьют у ребенка чувство связи окружения с происходящими событиями. Горный хребет, обрывистые, поросшие лесом ущелья, стремительные реки Воклюза словно пронизаны ощущением восторга и обещанием радости, деспотизма и бесконтрольного потворства своим желаниям, которому в отдаленных замках предавались разбойники для удовлетворения своих самых низменных страстей. Недели зимней изоляции, проводимые в компании аббата и его гостей, стали весьма подходящим временем для самых изощренных мечтаний. Действительно, архитектура замка в Сомане с его сводчатым подземельем, изумительными лестницами, галереей, апартаментами, выходящими на долину створчатыми окнами в толще стен, стала характерной чертой романов Сада.
Все эти годы, проведенные в компании аббата, специально формальным образованием мальчика никто не занимался. Но он жил в доме, где царила атмосфера учения и интереса к древности. Более того, его знакомство с сельской жизнью Прованса дало свои плоды в коротких рассказах, написанных им в более поздние годы. Это были повести, как он говорил, рожденные отдаленными селениями горных районов типа Сомана и Ла-Коста, отдельные из которых известны не менее, чем традиционный народный юмор. Он писал о людях, живших в местах, где скалистые склоны так обрывисты, а каменные тропы столь круты, что карабкаться по ним даже козы порой не рисковали, а сексуальное поведение этих людей почти не отличалось от упомянутых животных.
В «Женатом проповеднике» он описывает монастырь неподалеку от Ла-Косты, который повсеместно считался прибежищем пьяниц, бабников, развратников и игроков. Одним из «святых» этого уединенного приюта считался отец Габриель, который влюбился в молодую замужнюю женщину из деревни, мадам Роден, «маленькую брюнетку двадцати восьми лет от роду, с вызывающим видом и круглым задом». Сей святоша обратился к ее мужу с клятвенными заверениями, что в селении есть человек, собирающийся его покинуть, не вернув священнику долг. И если Габриель не пойдет к нему немедленно, то будет поздно. Но, к несчастью, ему предстоит отслужить еще одну обедню. Роден, хотя и не был священником, латынь немного знал. Не мог бы он оказать отцу Габриелю услугу и прочитать мессу вместо него? Самые горячие заверения развеяли сомнения Родена относительно уместности такой подмены. Пока муж служил обедню, кюре отправился к его молодой жене и удовлетворил ее «больше одного раза». Сад замечает, что священник, «имея оснащение не хуже, чем у жеребца», не испытал трудности в обольщении «молодой шлюхи такого горячего южного темперамента».
Когда супруг вернулся, Габриель заверил его в получении долга и упомянул, что поставил у своей жертвы на лбу отметку. Как только пара осталась наедине, Роден, тем не менее, сказал своей жене о репутации кюре как соблазнителя, который наставляет рога то одному мужу, то другому. Он верил, что ветвистое украшение на сей раз тот «подарил» своему должнику, и от всего сердца посмеялся над глупостью женатых мужчин. Потом он рассказал супруге о службе, которую отслужил вместо Габриеля. Жена в ответ сообщила о пережитом утром религиозном отправлении, намекнув Родену, чтобы он готовился к тому, что вследствие этого небесного визита она забеременела, наподобие девы Марии.
Если мальчику Саду и не доставало формального образования, то он быстро наверстывал упущенное за счет знакомства с древней культурой и светскими удовольствиями Сомана и Эбрея. Позже стало ясно, что под ненавязчивым присмотром аббата де Сада исподволь проросли семена литературных амбиций и вольнодумства.
своевременно. Господский двор в Сомане в скором времени публично признали местом сомнительных удовольствий и определенного нравственного цинизма. Учитывая черты жестокости и своеволия в характере ребенка, жесткие рамки морального воспитания должны стать благотворным противовесом годам, проведенным в Провансе.
Для этого нужно вернуться в Париж и поступить в колледж Людовика Великого. В данном случае удача в какой-то степени изменила семье Садов, и сын стал для своих родителей еще более чужим, чем это могло быть в обычном случае. В 1743 году граф де Сад поссорился с кельнским курфюрстом, когда тот обвинил его в том, что Жан-Батист не дорожил его благосклонностью. Обвинение вполне могло оказаться справедливым. С другой стороны, курфюрст любил азартные игры, причем, обожал выигрывать. Дипломатам советовали вежливо проигрывать ему. Граф де Сад, скорее всего, проявил бестактность — откровенная продажность как будто не была свойственна его характеру.
После возвращения графа де Сада во Францию графиня решила поселиться в монастыре кармелиток на улице де Л’Анфер, где она прожила до своего смертного дня. Когда ее сын в возрасте десяти лет вернулся в Париж, он уже не мог находиться под непосредственным влиянием ни одного из своих родителей. Расположенный неподалеку от дворца Конде, колледж Людовика Великого считался престижным учебным заведением, как с точки зрения социальной, так и интеллектуальной. Находился он в ведении Ордена иезуитов. Среди его выдающихся учеников в восемнадцатом веке числились Вольтер и Дидро, и Бодлер в девятнадцатом.
Согласно традициям возраста и класса, Сад имел не только личные апартаменты, но и частного наставника, аббата Амбле. Священник должен был стать его ментором и во взрослой жизни. Ему также выпала неприятная обязанность препроводить своего подопечного в тюрьму для отбывания первого заключения. В зрелые годы маркиз напишет, что считает аббата Амбле своим первым настоящим учителем, обладавшим недюжинным умом и собственными принципами.) к требованиям расписания. Его не без справедливости называли одним из наиболее начитанных французских авторов. Следует сказать, что школьный режим не прошел бесследно для воображения юного маркиза и три десятилетия спустя нашел отражение в его творчестве. История снабдила де Сада материалом, а математика стала навязчивой структурой, дававшей основу гротескному миру таких произведений, как «120 дней Содома». В своих письмах из тюрьмы он пользовался личным шифром, в котором цифры стали информационными и завуалированными символами. В его вымышленных гаремах количество распутных героев будет равняться квадратному корню числа прислуживающим им мальчиков и девочек или числа жен, шлюх и жиголо, помогающих в оргиях.)»Жюстине». Несмотря на то, что в его дворцах удовольствий предавались занятиям извращенным сексом, они в значительной мере походили на строго организованные школы, а к характеру местных рабынь предъявлялись претензии сродни требованиям к благовоспитанным школьницам. Подобно Суинберну и многим другим последователям Сада девятнадцатого века, маркиз предлагал сардонический бурлеск морального воспитания.
Но колледж Людовика Великого сулил также удовольствия, которых не существовало в Сомане и Эбрее. Одним из главных видов отдыха в школе была постановка спектаклей. Любовь к театру у Сада проснулась рано и продолжалась всю его жизнь. Успеха в качестве драматурга он не добьется. Судя по дошедшим до наших дней откликам, особым талантом или оригинальностью маркиз тоже не обладал. Но во время своего продолжительного заключения он утешал себя чтением пьес, в надежде, что может стать последователем Корнеля, Расина и великих трагических драматургов Франции семнадцатого века. Хотя какими-либо талантами Сад не обладал, его честолюбивые помыслы подогревались героической драмой и тщательно подобранным списком комедий, которые учителя-иезуиты рекомендовали для постановки своим ученикам.) происхождение с перечислением предков. Вооруженный необходимыми бумагами, он приобретал право поступить в Версальскую школу легкой кавалерии. Сад выбрал эту карьеру, несмотря на то, что в Европе после окончания в 1748 году войны, связанной с австрийским престолонаследием, восстановился мир. Как и его отец, свой жизненный путь он хотел начать со службы в армии.
Графу де Саду год учебы сына в военной академии стоил три тысячи ливров. 5 декабря 1755 года мальчика со звания энсина произвели в младшие лейтенанты Королевской гвардейской пехоты. Назначение это не оплачивалось, но освобождало графа де Сада от дальнейших расходов, связанных с образованием отпрыска. Словом, было сделано все возможное для самого Донатье-Альфонса-Франсуа и его дальнейшей жизни. Несмотря на хрупкое телосложение и довольно нежный облик, скрытой за обманчивой внешностью ярости оказалось достаточно, чтобы помочь ему выдержать с полдюжины сражений. На войне он показал себя с лучшей стороны. Господин де Кастера, бывший свидетелем этого, писал графу де Саду, что его сына скорее нужно останавливать, чем толкать на действия. Такого же мнения придерживались и старшие офицеры Сада, один из которых заметил о нем: «Совершенно сдвинутый, но храбрый».
Когда в декабре 1755 года маркиз стал младшим лейтенантом, обстановка в Европе формально оставалась мирной. Но британский командующей военно-морскими силами адмирал Боскауэн, проявлявший активность в районе Ньюфаундленда, начал уже вмешиваться в дела французского флота в северо-западной Атлантике. Заявив протест, Людовик XV отозвал послов из Англии и Ганновера. К весне 1756 года поползли слухи о возможной войне, поскольку французские полки двинулись в южном направлении в сторону Тулона, порта дислоцирования кораблей на Средиземноморье, и в восточном, чтобы оказать поддержку австрийскому союзнику в борьбе против Фридриха Прусского.
Видя такие приготовления, Англия в мае 1756 года официально объявила Франции войну, выделив финансовые субсидии и снарядив для участия в прусской кампании ганноверские войска. Но инициатива уже находилась во французских руках. Не прошло и несколько дней после объявления Англией начала военных действий против Франции, как французский флот нанес поражение эскадре адмирала Бинга из Гибралтара, потом захватил Менорку, а через некоторое время — британскую военно-морскую базу в Порт-Мейоне. 16 июня Франция заявила о состоянии войны с Англией.
Страна жила надеждой, что победа в этой кампании, получившей впоследствии название Семилетней, станет спасением Франции, Людовика XV и аристократического уклада жизни. На смену нравственному цинизму, поиску удовольствий и тенденции к политическому анархизму, проявившимся после смерти Людовика XIV в 1715 году, пришли жестокие испытания войны, ведущейся на трех континентах. Ярость сражений подогревалась обещаниями скорого триумфа. Новости, приходившие со Средиземноморья, звучали успокаивающе. Сообщения из Северной Америки — и того лучше. Несмотря на неприятности, приносимые адмиралом Боскауэном, французские сухопутные силы и их индейские союзники настолько деморализовали английских колонистов, что, как заметил один британский офицер, французам ничего не стоило бы занять всю Вирджинию и Мэриленд, если бы только они высадились там. Но и этого оказалось мало. Следовавшее через океан подкрепление из Англии потеряло две тысячи человек, ставших жертвами «тюремной лихорадки» — тифа, распространившегося на переполненных народом транспортных кораблях от мелких преступников, мобилизованных на войну в качестве солдат.
В Европе дела англичан также складывались не самым лучшим образом. Они дважды пытались высадиться на французском побережье, но в обоих случаях их отбрасывали назад. Главный театр военных действий находился в Германии, где Пруссия сражалась с Австрией. Французская армия действовала в районе Рейна. Сада перевели в пехотный полк маркиза де Пуайянна. Великолепный в своем ярко-синем мундире с алыми нашивками, младший офицер вместе со своими солдатами пересек Рейн и вышел на равнины северной Европы.
Полк, в котором служил Сад, являлся составной частью армии, находившейся под командованием графа д’Эстре. Армия получила приказ сразиться с защитниками Ганновера, возглавляемыми сыном Георга II, герцогом Камберлендским, «Мясником», разбившим якобитов в Куллодене в 1746 году. Эстре пересек Везен и 26 июля 1757 года всю силу французской армии обрушил на полки герцога в Хастенбеке. Атаки на позиции Камберленда продолжались три дня и закончились одной из самых решительных побед французской армии в этой продолжительной войне. «Мясник» признал поражение и в Клостерцевене подписал акт о капитуляции, эвакуировав из Ганновера отцовского наместника. Описывая отчаяние Георга II, узнавшего о поражении в Ганновере, Гораций Уолпол 4 августа 1757 года писал своему другу сэру Томасу Манну: «Какой печальный вид являет собой престарелый монарх в Кенсингтоне, доживший до таких бесславных и роковых дней!»
Правда, как описывал сам Сад германскую кампанию, увиденную собственными глазами, задор победы 1757 года в следующем году померк. В январе 1757 года он получил чин лейтенанта. Но более важным стало то, что командование французской армией на Рейне перешло герцогу Ришелье, а затем, вследствие дворцовых интриг мадам де Помпадур — графу де Клермону, дальнему родственнику Садов по семейству Конде. В стратегии этот «вояка» разбирался слабо. Существовала и худшая сторона данного назначения: граф оказался подобен подушке, носящей следы последнего человека, который на ней сидел; он легко поддавался влиянию извне. 23 июня 1758 года в Крефелде Клермон сразился с Фердинандом Брунсвиком.) ганноверцев. Все этого скорее походило на забаву, чем на сражение. Но утром 23 июня, когда маркиз и его солдаты проснулись, они увидели, что происходящее мало напоминает игру. Их атаковали главные ганноверские силы, и времени им хватило лишь для того, чтобы организовать профессиональную оборону. Едва французы успели подготовиться, как подверглись артиллерийскому обстрелу с фронта и обоих флангов. Когда солдаты Сада занимали свои позиции, уже грохотали выстрелы и над ними проплывали облака дыма. От близких разрывов снарядов в воздух взлетали комья земли, и после каждого полета шипящих пушечных ядер в стройных солдатских рядах появлялись невосполнимые провалы. Словом, шло одно из жесточайших сражений, ничего общего не имевшее с битвой при Фонтеное в 1745 году, когда французские офицеры, якобы выступая перед противником, говорили: «Будь мы на месте англичан, то сначала бы открыли огонь».
Атаку ганноверцев Сад имел возможность наблюдать по фронту и с правого фланга. Среди погибших в том бою оказался граф де Жисор, сын графа де Бель-Иля, маршала Франции. Только тогда Сад вдруг понял, что все это является всего лишь прелюдией, а настоящее наступление готовилось на левом фланге, где на оборонительных позициях стояли его собственные карабинеры. Последовала свирепая рукопашная схватка, исход которой могла решить только грубая физическая сила. Войска противников сошлись в ближнем бою и, как писал Сад, нещадно рубили друг друга саблями. Ряды французов к этому времени еле держались. Ожидали подмогу, но она, хоть ее и обещали, в суете сражения так и не пришла. Свежие ганноверские войска, появившиеся из ближайших лесных зарослей, предприняли новую атаку на французские оборонительные укрепления. Сад утверждает, что его линия обороны выстояла, а солдаты дрались, как львы, и успешно отразили удары элитной силы вражеской пехоты. Позиция удерживалась до наступления ночи. Потом под покровом тьмы, «тень армии», как охарактеризовал своих солдат Клермон, начала медленное отступление к Рейну.
После этого поводов для восторгов в дальнейшей кампании у Сада не возникало. Хотя случались еще ночные атаки на врага, одна из которых принесла четыре сотни пленных, настоящих побед больше не случалось. Кроме того, исчезли причины надеяться на личное продвижение в армии. Сад сообщил отцу, что ему недостает малодушия, чтобы лебезить перед влиятельными людьми или льстить глупцам, с тем, чтобы снискать к себе расположение. Только однажды или дважды маркизу удалось обратить на себя внимание своего начальства. Один случай был связан с тем, что он спас от казни дезертира, когда весь полк бросил человека на произвол судьбы. В другой раз Сад выделился из общей массы по иному поводу, приказав дать залп торжественного салюта в знак ознаменования победы французов в Зондершаузене. Но ствол оружия оказался настолько неумело направлен, что снаряд пробил крышу соседнего помещичьего дома. Лейтенанту Саду пришлось принести публичные извинения местному муниципалитету. Извиняясь, он бестактно заметил, что местная знать, возможно, и расстроившаяся из-за случившегося, поймет и простит его, когда осознает естественную радость по поводу победы его нации над их.
Другие новости о Саде пришли во Францию от его спутника Кастеры, который сообщал: молодой маркиз при встрече с местными красотками оказался «легко воспламеняющимся». Подробности дела неизвестны, но, в любом случае, влияние, которое оказывали на него немецкие девушки, вскоре потеряло свое значение. В 1779 году Сад сказал, что лучший способ выучить язык — завести любовницу, прекрасно говорящую на нем. Именно таким образом он и поступил, когда выбрал толстую веселую баронессу, гораздо старшую его по возрасту. По мере того, как ход кампании изменялся явно не в пользу Франции, а число погибших возрастало, во многих полках появлялись вакансии. В апреле 1759 года Сад купил себе чин капитана в Бургундской кавалерии. Но после этого война для него, если не считать регулярные верховые дозоры, стала ничем. Приезжая в Париж и держась в стороне от своего отца и детских наставников, он быстро пристрастился к жизни, полной сексуальных открытий. Такое существование в конечном счете представилось ему унылым и безрадостным. «Друзья, как и женщины, часто оказываются фальшивыми», — сделал маркиз горький вывод. По его собственному замечанию, он слишком много спал и слишком поздно вставал. Каждое утро Сад отправлялся на поиски девушки, которую можно бы нанять на один день. К вечеру, когда его интерес к ней как будто затухал, он порой чувствовал себя неловко. В конце концов, маркиз пока еще оставался благовоспитанным молодым человеком. Но проснувшись поутру, он обнаруживал, что его страсть разгоралась с новой силой, и день снова начинался с поиска новой партнерши.
Известие о его поведении в скором времени достигло семьи де Садов, чему вряд ли стоит удивляться: в ту пору самый большой в Европе город можно было с легкостью обойти пешком. Вследствие этого Сад испытал всю полноту мучительных угрызений совести. Он написал аббату Амбле, признавшись ему в своей глупости и бездумности. Молодой человек заметил, что не любил ни одной из тех девушек — это, несомненно, соответствовало действительности, — и теперь понимает, что ни одна из них не могла составить счастье его жизни. Данные сожаления вполне могли быть всего лишь формальным выражением раскаяния, принесенного с целью успокоения аббата Абмле и графа де Сада. Но каких-либо свидетельств той поры, указывающих на то, что молодой человек предавался более предосудительным удовольствиям, которые в скором времени станут причиной его дурной репутации, не имеется.)»добрейшему из отцов и лучшему из друзей», молодой маркиз производит впечатление действительно приличного молодого человека, которого своевременно удалось спасти от неминуемой погибели. На какое-то время он возвращается на войну, где ищет славы.
Но за время его отсутствия очередь за славой значительно увеличилась, а жизненных удобств стало значительно меньше. Война, так удачно начавшаяся для Франции, теперь грозила обернуться национальной катастрофой. Атаковав в 1759 году Квебек, британцы в Северной Америке нанесли французским силам удар в самое сердце. В Европе военная инициатива из рук Франции перешла к армиям Пруссии и Ганновера. Действующая французская армия все решительнее уклонялась от сражений. Но такое положение вещей едва ли можно считать удивительным, поскольку герцог де Шуазель, премьер-министр Людовика XV, уже начал с англичанами секретные мирные переговоры, которые не проходили настолько тайно, как ему хотелось бы. Причин и сил для войны больше не было. Когда в 1763 году она закончилась, Сад покинул армию, хотя случилось это только после того, как майор из его полка рассказал другу семьи, господину де Сен-Жермену, об «ужасных вещах», которые молодой офицер вытворял в интимной жизни.
Если граф де Сад на обвинения, выдвинутые против сына, на этот раз обратил внимания меньше, чем следовало, то это обуславливалось лишь тем, что ему приходилось заниматься скандалом более серьезным. Гроза, от которой фривольное поведение аббата де Сада защищали стены его уединенного замка в Сомане, обрушилась на него в Париже. В его игре на религиозном поприще как будто все шло хорошо, и он успешно продвигался вверх, став генеральным викарием Нарбонны и Тулузы. Но его знакомые, включая Вольтера, замечали, что интерес священника к молодым женщинам не ограничивался одной духовностью. С особым энтузиазмом относился он к своим редким путешествиям из Прованса в Париж; возможно, новое чувство престижа в Церкви взяло верх над его природной осторожностью. Аббат не учел повышенную бдительность со стороны полиции. В начале 1762 года он нанес визит мадам Пирон, многоопытной в сексуальном плане даме, известной своей моральной неустойчивостью. В этом тоже состоял один из его просчетов. Но аббату де Саду хотелось испробовать таланты мадам де Пирон в компании с ее девушкой Леонорой с репутацией проститутки. Когда агенты полиции ворвались на вечеринку, пятидесятилетнего генерального викария Нарбонны и Тулузы они нашли в весьма недвусмысленном положении в компании с двумя молодыми женщинами. Возможно, каким-то образом он привлек к себе внимание полиции, но более вероятным представляется неблагоприятное для него стечение обстоятельств, когда священник оказался в заведении в ночь обыска.
Но случилось так, что срок тюремного заключения аббата де Сада оказался кратким, и его репутация дворянина и священнослужителя не пострадала. Предложения лишить его должности генерального викария или прихода церкви Сен-Леже в Эбрее не приняли во внимание, так как они могли рассматриваться как акт мщения. В то же время ему порекомендовали на время удалиться в Прованс и не показываться в Париже до тех пор, пока пересуды не умолкнут, а впредь во время своих визитов в столицу и к мадам Пирон быть более осмотрительным. Вольтер предвидел скандал такого рода и свое представление о церковной карьере друга изложил в письме в стихотворной форме.
Взгляни на идеального святошу!
Любить готов и ублажать,
И без трудов особых церкви ношу
С мирскою радостью мешать.) предаваться обуревавшим его страстям. Этому также способствовала задумка графа де Сада уйти из мира, как это сделала графиня, и предаться мыслям о бренности жизни. Для принятия этого решения, как выяснилось, у него имелись довольно веские причины. У него уже начали проявляться первые признаки водянки. Сбои в работе жизненно важных органов не обеспечивали своевременного вывода из организме жидкости. Не надеясь на выздоровление, он искал облегчения своим страданиям на водах Пломбьера. В более легких случаях врачи, возможно, помогали избавиться от водянки. Графу де Саду предложили подвергнуться «пункции». С помощью острого троакара, введенного в брюшную полость, у него могли откачать от десяти до пятнадцати кварт {мера объема жидкости, равная в Англии 1,14 л.} жидкости, но такое лечение приносило лишь кратковременное облегчение. Проводить его с каждым разом приходилось бы все чаще, а состояние пациента продолжало бы явно ухудшаться.) не обошедшее стороной даже высших служителей Церкви. Волна перемен нравственных устоев наступала с такой скоростью, что верования и понятия, казавшиеся непреложными, сметались ею, как моды минувшего летнего сезона. Публичные дома терпимости и частные petite maiso) домов терпимости в Париже получили предупреждение насчет него от Луи Марэ, инспектора полиции, отвечавшего за нравы общества в городе. Инспектор посетил мадам Бриссол, хорошо известную владелицу публичных домов в Барьер-Блакш и на рю Тир-Бурден. Зная, что Сад в Париже, Марэ записал: «Этой Бриссол, не вдаваясь в дальнейшие подробности, я настоятельно порекомендовал, чтобы никаких девушек ему для сопровождения в petite maiso