Тяжело переживал Тургенев уход из Современника: он принимал участие в его организации, сотрудничал в нем пятнадцать лет; с журналом была связана память о Белинском, дружба с Некрасовым, литературная слава, наконец. Но решитель-(*103)ное несогласие с Чернышевским и Добролюбовым, нараставшее с годами, достигло кульминации. Что же раздражало Тургенева в добролюбовских статьях? В рецензии на труд казанского философа Берви Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни Добролюбов утверждал: Ныне в естественных науках усвоен положительный метод, все выводы основываются на опытных, фактических знаниях, а не на мечтательных теориях… Ныне уже не признаются старинные авторитеты… Молодые люди…
читают Молешотта… Фохта, да и тем еще не верят на слово… Зато г. Берви очень остроумно умеет смеяться над скептиками, или, по его выражению, нигилистами. В другой рецензии Добролюбов-нигилист так обличал писателей, любящих поидеальничать: Кто не убирал розовыми цветами идеализма – простой, весьма понятной склонности к женщине?…
Нет, что ни говорите, а… врачи и натуралисты имеют резон. Получалось, что чувство любви вполне объясняется физиологией, врачами и натуралистами.
В первом номере Современника за 1838 год Тургенев с нарастающим чувством возмущения прочел добролюбовскую рецензию на седьмой, дополнительный том Собрания сочинений Пушкина, подготовленный П. В.
Анненковым. Пушкину приписывался взгляд на жизнь весьма поверхностный и пристрастный, слабость характера, чрезмерное уважение к штыку. Утверждалось, что поздний Пушкин окончательно склонялся к той мысли, что для исправления людей нужны бичи, темницы, топоры. Пушкин обвинялся в подчинении рутине, в генеалогических предрассудках, в служении чистому искусству.
Так бесцеремонно обращался молодой критик с творчеством поэта, которого Тургенев боготворил. По зрелом размышлении можно было в какой-то мере оправдать такие полемические выпады молодым задором критика, возмущенного дружининскими статьями о Пушкине, проповедующими чистое искусство. Но с какой стати за Дружинина должен расплачиваться Пушкин? И откуда у Добролюбова развивается столь пренебрежительное отношение к художественному слову? Наконец, во втором и четвертом номерах Современника за 1859 г.
появилась статья Добролюбова Литературные мелочи прошлого года, явно полемическая по отношению к общественным и литературным взглядам Тургенева. По Добролюбову, современная прогрессивная молодежь видела в поколении сверстников Тургенева едва (*104) ли не главных своих врагов. Люди того поколения, писал Добролюбов,- проникнуты были высокими, но несколько отвлеченными стремлениями. Они стремились к истине, желали добра, их пленяло все прекрасное; но выше всего был для них принцип… Отлично владея отвлеченной логикой, они вовсе не знали логики жизни…
На смену им идет молодое поколение – тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением, отличающийся от фразеров и мечтателей спокойствием и тихой твердостью. Молодое поколение не умеет блестеть и шуметь, в его голосе преобладают звуки очень сильные, оно делает свое дело ровно и спокойно. И вот с позиции этого поколения реалистов Добролюбов с беспощадной иронией обрушивался на либеральную гласность, на современную печать, где обсуждаются общественные вопросы. Для чего же с таким опрометчивым радикализмом надо губить на корню благородное дело гласности, для чего же высмеивать пробудившуюся после тридцатилетней спячки николаевского царствования живую политическую мысль? Зачем же недооценивать силу крепостников и бить по своим?
Тургенев не мог не почувствовать, что из союзников либеральной партии молодые силы Современника превращались в ее решительных врагов. Совершался исторический раскол, предотвратить который Тургенев был не в силах.
Летом 1860 года Тургенев обратился к изучению немецких вульгарных материалистов, на которых ссылался Добролюбов. Он усердно читал труды К.
Фогта и писал своим друзьям: Ужасно умен и тонок этот гнусный матерьялист! Чему же учат российских нигилистов эти умные немцы, их кумиры? Оказалось, тому, что человеческая мысль – это элементарные отправления мозгового вещества.
А поскольку в процессе старения человеческий мозг истощается – становятся неполноценными как умственные, так и психические способности человека. Со времен классической древности старость была синонимом мудрости: римское слово сенат означало собрание стариков. Но гнусный матерьялист доказывает, что молодое поколение вообще не должно прислушиваться к опыту отцов, к традициям отечественной истории, а верить только ощущениям своего молодого мозгового вещества. Дальше – больше: утверждается, что вместимость черепа расы по мере развития цивилизации мало-помалу увеличивается, что есть расы полноценные – арийцы, и неполноценные – негры, например. В дрожь бросало Тургенева от таких откровений.
Ведь в итоге получалось: нет любви, а есть лишь физиологическое влечение; нет красоты в природе, а есть лишь вечный круговорот химического вещества; нет духовных наслаждений искусством – есть лишь физиологическое раздражение нервных окончаний; нет преемственности в смене поколений, и молодежь должна с порога отрицать ветхие идеалы старичков. Материя и сила!
И в сознании Тургенева возникал смутный образ героя, убежденного, что естественнонаучные открытия объясняют в человеке и обществе буквально все. Что стало бы с таким человеком, если бы он попытался осуществить свои взгляды на практике? Мечтался русский бунтарь, разбивающий все авторитеты, все культурные ценности без жалости и без пощады. Словом, виделось какое-то подобие интеллектуального Пугачева. Отправившись в конце июля 1860 года в городок Вентнор на английском острове Уайт на морские купания, Тургенев уже обдумывал план нового романа.
Именно здесь, на острове Уайт, был составлен Формулярный список действующих лиц новой повести, где под рубрикой Евгений Базаров Тургенев набросал предварительный портрет главного героя: Нигилист. Самоуверен, говорит отрывисто и немного, работящ. (Смесь Добролюбова, Павлова и Преображенского.) Живет малым; доктором не хочет быть, ждет случая.
— Умеет говорить с народом, хотя в душе его презирает. Художественного элемента не имеет и не признает… Знает довольно много – энергичен, может нравиться своей развязанностью. В сущности, бесплоднейший субъект – антипод Рудина – ибо без всякого энтузиазма и веры…
Независимая душа и гордец первой руки. Добролюбов в качестве прототипа здесь, как видим, указывается первым. За ним идет Иван Васильевич Павлов, врач и литератор, знакомый Тургенева, атеист и материалист. Тургенев относился к нему дружески, хотя его часто смущала и коробила прямота и резкость суждений этого человека. Николай Сергеевич Преображенский – приятель Добролюбова по педагогическому институту с оригинальной внешностью – маленький рост, длинный нос и волосы, стоящие дыбом, несмотря на все усилия гребня.
Это был молодой человек с повышенным самомнением, с бесцеремонностью и свободой суждений, которые вызывали восхищение даже у Добролюбова. Он называл Преображенского парнем не робкого десятка. Нельзя не заметить, что в первоначальном замысле фигура Базарова выглядит очень резкой и угловатой. Автор отказывает герою в душевной глубине, в скрытом художественном элементе.
Однако в процессе работы над романом характер Базарова настолько увлекает Тургенева, что он ведет дневник от лица героя, учится видеть мир его глазами. Работа продолжается осенью и зимою 1860/61 года в Париже. Писатель-демократ Николай Успенский, путешествующий по Европе, обедает у Тургенева и бранит Пушкина, уверяя, что во всех своих стихотворениях наш поэт только и делал, что кричал: На бой, на бой за святую Русь!
Еще один образчик базаровского типа берется на заметку, еще одна русская натура при широком взмахе без удара, как говаривал Белинский. Но в Париже работа над романом шла медленно и трудно.
В мае 1861 года Тургенев вернулся в Спасское, где ему суждено пережить утрату надежд на единство с народом. Еще за два года до манифеста Тургенев завел ферму, то есть перевел своих мужиков на оброк и перешел к обработке земли вольнонаемным трудом.
Но никакого нравственного удовлетворения от своей хозяйственной деятельности Тургенев теперь не почувствовал. Мужики не хотят подчиняться советам помещика, не желают идти на оброк, отказываются подписывать уставные грамоты и вступать в какие бы то ни было полюбовные соглашения с господами. В такой тревожной обстановке писатель завершает работу над Отцами и детьми. 30 июля он написал блаженное последнее слово.
По пути во Францию, оставляя рукопись в редакции Русского вестника, Тургенев попросил редактора журнала, М. Н.
Каткова, обязательно дать прочесть ее П. В. Анненкову. В Париже он получил сразу два письма с оценкой романа: одно от Каткова, другое от Анненкова.
Смысл этих писем во многом совпадал. И Каткову, и Анненкову показалось, что Тургенев слишком увлекся Базаровым и поставил его на очень высокий пьедестал. Поскольку Тургенев почитал за правило в любом, даже самом резком замечании видеть долю истины, он сделал ряд дополнений к роману, положил несколько штрихов, усиливающих отрицательные черты в характере Базарова. Впоследствии многие из этих поправок Тургенев устранил в отдельном издании Отцов и детей.