О. Генри Из сборника «Коловращение» Перевод И. Гуровой У авторов, желающих привлечь внимание публики, существует излюбленный прием, сначала читателя уверяют, что все в рассказе – истинная правда, а затем прибавляют, что истина неправдоподобнее всякой выдумки. Я не знаю, истинна ли история, которую мне хочется вам рассказать, хотя суперкарго испанец с фруктового парохода «Эль Карреро» клялся мощами святой Гваделупы, что все факты были сообщены ему вице-консулом Соединенных Штатов в Ла Пасе – человеком, которому вряд ли могла быть известна и половина их. А теперь я не без удовольствия опровергну вышеприведенную поговорку, клятвенно заверив вас, что совсем недавно мне довелось прочесть в заведомо выдуманном рассказе следующую фразу: «Да будет так», – сказал полисмен». Истина еще не породила ничего, столь невероятного. Когда X. фергюсон Хеджес, миллионер, предприниматель, биржевик и нью-йоркский бездельник, решал веселиться и весть об этом разносилась «по линии», вышибалы подбирали дубинки потяжелее, официанты ставили на его любимые столики небьющийся фарфор, кэбмены скоплялись перед ночными кафе, а предусмотрительные кассиры злачных мест, завсегдатаем которых он был, немедленно заносили на его счет несколько бутылок в качестве предисловия и введения. В городе, где буфетчик, отпускающий вам «бесплатную закуску», ездит на работу в собственном автомобиле, обладатель одного миллиона не числится среди финансовых воротил.
Но Хеджес тратил свои деньги так щедро, с таким размахом и блеском, как будто он был клерком, проматывающим недельное жалование. В конце концов, какое дело трактирщику до ваших капиталов?
Его интересует ваш счет в баре, а не в банке. В тот вечер, с которого начинается констатация фактов, Хеджес развлекался в теплой компании пяти-шести друзей и знакомых, собравшихся в его кильватере.
Самыми молодыми в этой компании были маклер Ральф Мэррием и его друг Уэйд. Зафрахтовали два кэба дальнего плавания; на площади Колумба легли в дрейф и долго поносили великого мореплавателя, непатриотично упрекая его за то, что он открывал континенты, а не пивные. К полуночи ошвартовались где-то в трущобах, в задней комнате дешевого кафе. Пьяный Хеджес вел себя надменно, грубо и придирчиво.
Плотный и крепкий, седой, но еще полный сил, он готов был дебоширить хоть до утра Поспорили – по пустякам, – обменялись пятипалыми словами, словами, заменяющими перчатку перед поединком. Мэррием играл роль Готспура (1). Хеджес вскочил, схватил стул, размахнулся и яростно швырнул его в голову Мэрриема Мэррием увернулся, выхватил маленький револьвер и выстрелил Хеджесу в грудь. Главный кутила пошатнулся, упал и бесформенной кучей застыл на полу. Уэйду часто приходилось иметь дело с нью йоркским транспортом, поэтому он умел действовать быстро. Он вытолкнул Мэрриема в боковую дверь, завел его за угол, протащил бегом через квартал и нанял кэб.
Они ехали минут пять, потом сошли на темном углу и расплатились. Напротив лихорадочным гостеприимством блестели огни кабачка. – Иди туда, в заднюю комнату, – сказал Уэйд, – и жди. Я схожу узнать, как дела, и вернусь. До моего возвращения можешь выпить, но не больше двух стаканов. Без десяти час Уэйд вернулся. – Крепись, старина, – сказал он.
– Как раз, когда я подошел, подъехала карета скорой помощи. Доктор говорит – умер. Пожалуй, выпей еще стакан.
Предоставь все дело мне. Тебе надо исчезнуть. По-моему, стул юридически не считается оружием, опасным для жизни. Придется навострить лыжи, другого выхода нет. Мэррием раздраженно пожаловался на холод и заказал еще стакан.
– Ты замечал, как у него на руках жилы вздуваются? Не выношу… Не… – Выпей еще, и пошли, – сказал Уэйд.
– Можешь рассчитывать на меня. Уэйд сдержал свое слово: уже в одиннадцать часов следующего утра Мэррием с новым чемоданом, набитым новым бельем и щетками для волос, не привлекая ничьего внимания, прошел по одной из пристаней Восточной реки и поднялся на борт пятисоттонного фруктового пароходика, который только что доставил первый в сезоне груз апельсинов из порта Лимон и теперь возвращался обратно. В кармане у Мэрриема лежали его сбережения – две тысячи восемьсот долларов крупными банкнотами, а в ушах звучало наставление Уэйда – оставить как можно больше воды между собой и Нью-Йорком.
Больше ни на что времени не хватило. Из порта Лимон Мэррием, направляясь вдоль побережья к югу сначала на шхуне, затем на шлюпе, добрался до Колона.
Оттуда он переправился через перешеек в Панаму, где устроился пассажиром на грузовое судно, шедшее курсом в Кальяо с остановками во всех портах, какие могли привлечь внимание шкипера. Мэррием решил высадиться в Ла-Пасе, в Ла Пасе. Прекрасном, маленьком городке без порта, полузадушенном буйной зеленой лентой, окаймляющей подножье уходящей в облака горы Там пароходик застопорил машины, и капитан в шлюпке отправился на берег пощупать пульс кокосового рынка.
Захватив чемодан, Мэррием поехал с ним и остался в Ла-Пасе. Колб, вице-консул, гражданин Соединенных Штатов греко-армянского происхождения, родившийся в Гессен-Дармштадте и вскормленный в избирательных участках Цинциннати, считал всех американцев своими кровными братьями и личными банкирами Он вцепился в Мэрриема, перезнакомил его со всеми обутыми обитателями Ла-Паса, занял десять долларов и вернулся в свой гамак. На опушке банановой рощи расположилась деревянная гостиница с видом на море, приспособленная к вкусам тех немногих иностранцев, которые ушли из мира в этот перуанский городишко Под выкрики Колба «Познакомьтесь с » Мэррием покорно обменялся рукопожатиями с доктором немцем, торговцем-французом, двумя торговцами-итальянцами и тремя или четырьмя янки, которых здесь называли «каучуковыми» людьми, «золотыми», «кокосовыми» – только не людьми из плоти и крови. После обеда Мэррием, устроившись в углу широкой веранды, курил и пил шотландское виски с Биббом, вермонтцем, поставлявшим гидравлическое оборудование на рудники.
Залитое лунным светом море уходило в бесконечность, и Мэрриему казалось, что оно навсегда легло между ним и его прошлым. Впервые с того момента, как он, несчастный беглец, прокрался на пароход, он мог без мучительной боли подумать об отвратительной трагедии, в которой сыграл столь роковую роль Расстояние приносило ему успокоение. А Бибб тем временем открыл шлюзы давно сдерживаемого красноречия. Возможность изложить свежему слушателю свои всем давно надоевшие взгляды и теории приводила его в восторг. – Еще год, – заявил Бибб, – и я отправлюсь домой, в Штаты. Здесь, конечно, очень мило, и doice fr niente в неограниченном количестве, но белому человеку в этом краю долго не прожить Нашему брату нужно и в снегу иногда застрять, и на бейсбол посмотреть, и крахмальный воротничок надеть, и ругань полисмена послушать.
Хотя и Ла-Пас – неплохое местечко для послеобеденного отдыха. Кроме того, тут есть миссис Конант.
Чуть только кто-нибудь из нас всерьез захочет утопиться, он мчится к ней в гости и делает предложение. Получить отказ от миссис Конант приятнее, чем утонуть, а говорят, что человек, когда тонет, испытывает восхитительное ощущение. – И много здесь таких, как она? – осведомился Мэррием.
– Ни одной, – блаженно вздохнул Бибб. – Это единственная белая женщина в Ла – Пасе. Масть оста льных колеблется от серой в яблоках до клавиши си бемоль.
Она здесь год. Приехала из… ну знаете эту женскую манеру. Просишь их сказать «бечевка», а в ответ слышишь «силки» или «прыгалки».
Сегодня думаешь, что она из Ошкоша, или из Джексонвилля, штат Флорида, а завтра – что с мыса Код. – Тайна? – рискнул Мэррием. – Мм… возможно, хотя говорит она достаточно ясно. Но таковы женщины По-моему, если сфинкс заговорит, то звучать это будет примерно так: «Боже мой, к обеду опять гости, а на стол подать нечего, кроме этого песка». Но вы забудете об этом, Мэррием, когда познакомитесь с ней.
Вы ей тоже сделаете предложение. И действительно, Мэррием познакомился с ней и сделал ей предложение.
Он увидел женщину в черном, чьи волосы отливали бронзой, как крыло индейки, а загадочные помнящие глаза могли принадлежать… ну, хотя бы акушерке, наблюдавшей за сотворением Евы. Однако ее слова и манеры были ясны, как выразился Бибб. Она говорила – несколько неопределенно – о друзьях в Калифорнии, а также в южных округах Луизианы.
Ей нравится здешний тропический климат и неторопливая жизнь; она подумывает о покупке апельсиновой рощи; короче говоря, она очарована Ла – Пасом. Мэррием ухаживал за Сфинксом три месяца, хотя ему и в голову не приходило, что он ухаживает. Миссис Конант служила ему лекарством от угрызений совести, и он слишком поздно заметил, что без этого лекарства не может жить. Все это время Мэррием не получал из Нью-Йорка никаких известий Уэйд не знал, что он в Ла-Пасе, а он не помнил точного адреса Уэйда и боялся писать. Он пришел к заключению, что пока ничего предпринимать не следует. Однажды они с миссис Конант наняли лошадей и отправились на прогулку в горы. У ледяной речки, стремглав несущейся с гор, они остановились напиться, и тут Мэррием заговорил: как и предсказал Бибб, он сделал предложение.
Миссис Конант поглядела на него с пылкой нежностью, но затем ее лицо выразило такую муку, что Мэррием мгновенно отрезвел. – Простите меня, Флоренс, – сказал он, выпуская ее руку, – но я должен взять назад часть того, что сказал. Само собой, я не могу просить вас выйти за меня замуж. Я убил человека в Нью-Йорке – моего друга; насколько помню, застрелил его, как подлый трус. Я был пьян, но это безусловно не извинение.
Я не мог больше молчать и никогда не откажусь от своих слов. Я скрываюсь здесь от правосудия – и, полагаю, на этом наше знакомство кончается.
Миссис Конант старательно обрывала листья с нависшей ветки лимонного дерева. – Полагаю, что так, – произнесла она тихим, странно-прерывистым голосом, – но это зависит от вас.
Я буду так же честна, как и вы. Я отравила моего мужа. Я сама сделала себя вдовой. Нельзя любить отравительницу. Так что, полагаю, на этом наше знакомство кончается.
Она медленно подняла глаза. Мэррием был бледен и тупо глядел на нее, как глухонемой, который не понимает, что происходит вокруг. Вспыхнув, она быстро шагнула к нему.
– Не смотрите на меня так! – вскрикнула она, словно от невыносимой боли. – Прокляните меня, отвернитесь от меня, только не смотрите так! Он бил меня – меня!
Если бы я могла показать вам рубцы – на плечах, на спине, а с тех пор прошло уже больше года, – следы его зверской ярости. Святая, и та убила бы его. Да, я его отравила. Каждую ночь в ушах у меня звучит та грязная, гнусная ругань, которой он осыпал меня в последний день. А потом – побои, и мое терпение кончилось.
В тот день я купила яд. Каждый вечер перед сном он пил в библиотеке горячий ромовый пунш. Только из моих прекрасных рук соглашался он принять стакан – потому что знал, что я не выношу запаха спиртного.
В этот вечер, когда горничная принесла мне пунш, я отослала ее вниз с каким-то поручением. Перед тем как идти к мужу, я подошла к моей личной аптечке и влила в стакан чайную ложку настойки аконита. Этого, как я узнала, было бы достаточно, чтобы убить троих. Еще утром я забрала из банка свои шесть тысяч долларов. Я взяла эти деньги и саквояж и незаметно ушла из дому.
Проходя мимо библиотеки, я услышала, как он с трудом поднялся и тяжело упал на диван. Ночным поездом я уехала в Новый Орлеан, а оттуда отплыла на Бермуды. В конце концов я бросила якорь в Ла-Пасе. Ну, что вы теперь скажете? Что у вас, язык отнялся? Мэррием очнулся.
– Флоренс, – сказал он серьезно, – вы нужны мне. Мне все равно, что вы сделали. Если мир… – Ральф, – прервала она рыдающим голосом, – будь моим миром! Лед в глазах ее растаял, она вся чудесно преобразилась и качнулась к Мэрриему так неожиданно, что ему пришлось прыгнуть, чтобы подхватить ее.
Боже мой! Почему в подобных ситуациях всегда выражаются так высокопарно?
Но что поделаешь! Всех нас подсознательно влечет сияние рампы. Всколыхните душевные глубины вашей кухарки, и она разразится тирадой во вкусе Бульвер-Литтона. Мэррием и миссис Конант были очень счастливы. Он объявил о своей помолвке в отеле «Orill del Mr» (2Восемь иностранцев и четверо туземных Асторов похлопали его по спине и прокричали неискренние поздравления. Педрильо, бармен с манерами кастильского гранда, настолько оживился под градом заказов, что его подвижность заставила бы бостонского продавца фруктовых вод полиловеть от зависти. Они оба были очень счастливы.
Тени, омрачавшие их прошлое, при сложении не только не стали гуще, но, наоборот, согласно странной арифметике бога родственных душ, наполовину рассеялись. Они заперли дверь на засов, оставив мир снаружи. Каждый стал миром другого.
Миссис Конант снова начала жить. «Помнящее» выражение исчезло из ее глаз. Мэррием старался проводить с ней как можно больше времени. На маленькой лужайке, под сенью пальм и тыквенных деревьев, они собирались построить волшебное бунгало. Они должны были пожениться через два месяца. Много часов они проводили вместе, склонившись над планом дома.
Их объединенные капиталы, вложенные в экспорт фруктов или леса, обеспечат приличный доход. «Покойной ночи, мир мой», – каждый вечер говорила миссис Конант, когда Мэрриему пора было возвращаться в отель. Они были очень счастливы. Волей судеб их любовь приобрела тот оттенок грусти, который, по-видимому, необходим, чтобы сделать чувство поистине возвышенным. И казалось, что их общее великое несчастье – или грех – связало их нерушимо.
Однажды на горизонте замаячил пароход. Весь босоногий, полуголый Ла-Пас высыпал на берег: прибытие парохода заменяло здесь Кони-Айленд, цирк, день Свободы и светский прием. Когда пароход приблизился, люди сведущие объявили, что это «Пахаро», идущий из Кальяо на север, в Панаму. «Пахаро» затормозил в миле от берега. Вскоре по волнам запрыгала шлюпка. Мэррием лениво спустился к морю посмотреть на суету.
На отмели матросы-караибы выскочили в воду и дружным рывком выволокли шлюпку на прибрежную гальку. Из шлюпки вылезли суперкарго, капитан и два пассажира и побрели к отелю, утопая в песке. Мэррием посмотрел на приезжих с тем легким любопытством, которое вызывало здесь всякое новое лицо. Походка одного из пассажиров показалась ему знакомой. Он поглядел снова, и кровь клубничным мороженым застыла в его жилах. Толстый, наглый, добродушный, как и прежде, к нему приближался X. Фергюсон Хеджес, человек, которого он убил.
Когда Хеджес увидел Мэрриема, лицо его побагровело. Потом он завопил с прежней фамильярностью: – Здорово, Мэррием! Рад тебя видеть. Вот уж не ожидал встретить тебя здесь.
Куинби, это мой старый друг Мэррием из Нью-Йорка. Знакомьтесь. Мэррием протянул Хеджесу, а затем Куинби похолодевшую руку. – Бррр!
– сказал Хеджес. – И ледяная же у тебя лапа! Да ты болен! Ты желт, как китаец. Малярийное местечко? А ну-ка доставь нас в бар, если они здесь водятся, и займемся профилактикой. Мэррием, все еще в полуобморочном состоянии, повел их к отелю «Orill del Mr».
– Мы с Куинби, – объяснил Хеджес, пыхтя по песку, – ищем на побережье, куда бы вложить деньги. Мы побывали в Консепсьоне, в Вальпарайзо и Лиме.
Капитан этой посудины говорит, что здесь можно заняться серебряными рудниками. Вот мы и слезли. Так где же твое кафе, Мэррием?
А, в этой портативной будочке? Доставив Куинби в бар, Хеджес отвел Мэрриема в сторону. – Что с тобой? – сказал он с грубоватой сердечностью.
– Ты что, дуешься из-за этой дурацкой ссоры? – Я думал, – пробормотал Мэррием, – я слышал… мне сказали, что вы… что я… – Ну, и я – нет, и ты – нет, – сказал Хеджес.
– Этот молокосос из скорой помощи объявил Уэйду, что мне крышка, потому что мне надоело дышать и я решил отдохнуть немножко. Пришлось поваляться месяц в частной больнице, и вот я здесь и на здоровье не жалуюсь. Мы с Уэйдом пытались тебя найти, но не могли. Ну-ка, Мэррием, давай лапу и забудь про это.
Я сам виноват не меньше тебя, а пуля мне пошла только на пользу: из больницы я вышел крепким, как ломовая лошадь. Пошли, нам давно налили. – Старина, – начал Мэррием растерянно, – как мне благодарить тебя?
Я… Но… – Брось, пожалуйста! – загремел Хеджес. – Куинби помрет от жажды, пока мы тут разговариваем.
Было одиннадцать часов. Бибб сидел в тени на веранде, ожидая завтрака. Вскоре из бара вышел Мэррием. Его глаза странно блестели. – Бибб, дружище, – сказал он, медленно обводя рукой горизонт. – Ты видишь эти горы, и море, и небо, и солнце – все это принадлежит мне, Бибси, все принадлежит мне.
– Иди к себе, – сказал Бибб, – и прими восемь гран хинина. В здешнем климате человеку не годится воображать себя Рокфеллером или Джеймсом О’Нилом (3). В отеле суперкарго развязывал пачку старых газет, которые «Пахаро» собрал в южных портах для раздачи на случайных остановках. Вот так мореплаватели благодетельствуют пленников моря и гор, доставляя им новости и развлечения. Дядюшка Панчо, хозяин гостиницы, оседлав свой нос громадными серебряными nteojos (4), раскладывал газеты на меньшие кучки. В комнату влетел muchcho, добровольный кандидат на роль рассыльного.
– Vien venido (5), – сказал дядюшка Панчо. – Это для сеньоры Конант; это – для эль доктор С-с-шлегель Dios! Что за фамилия! Это – сеньору Дэвису, а эта – для дона Альберта.
Эти две – в Cs de Huespedes, Numero 6, en l clle de ls Buens Grcis (6И скажи всем, muchcho, что «Пахаро» отплывает в Панаму сегодня в три. Кто хочет писать письма, пусть поторопится, чтобы они успели пройти через correo (7). Миссис Конант получила предназначенную ей пачку в четыре часа. Доставка запоздала, ибо мальчик был совращен с пути долга встречной игуаной, за которой он немедленно погнался. Но для миссис Конант эта задержка не играла никакой роли – она не собиралась писать письма. Она лениво покачивалась в гамаке в патио дома, где она жила, сонно мечтая о рае, который ей и Мэрриему удалось создать из обломков прошлого.
И пусть горизонт, замкнувший это мерцающее море, замкнет и ее жизнь. Они закрыли дверь, оставив мир снаружи.
Мэррием пообедает в отеле и придет в семь часов. Она наденет белое платье, накинет кружевную мантилью абрикосового цвета, и они будут гулять у лагуны под кокосовыми пальмами.
Она удовлетворенно улыбнулась и наугад вытащила газету из пачки, принесенной мальчиком. Сперва слова одного из заголовков воскресной газеты не произвели на нее никакого впечатления, они только показались ей смутно знакомыми. Крупным шрифтом было напечатано: «Ллойд Б. Конант добился развода». Затем более мелко – подзаголовки: «Известный фабрикант красок из Сент-Луиса выигрывает процесс, ссылаясь на отсутствие жены в течение года».
«Обстоятельства ее таинственного исчезновения». «С тех пор о ней ничего не известно». Миссис Конант мгновенно вывернулась из гамака и быстро пробежала глазами заметку в полстолбца, которая заканчивалась следующим образом: «Как помнят читатели, миссис Конант исчезла однажды вечером, в марте прошлого года. Ходили слухи, что ее брак с Ллойдом Б. Конантом был очень несчастен. Утверждали даже, что его жестокость по отношению к жене неоднократно приобретала формы оскорбления действием. После отъезда миссис К.
в ее спальне в маленькой аптечке был обнаружен пузырек смертельного яда – настойки аконита. Это наводит на предположение, что она помышляла о самоубийстве. Считают, что, вместо того чтобы привести в исполнение это намерение, если таковое у нее было, она предпочла покинуть свой дом».
Миссис Конант уронила газету и медленно опустилась на стул, судорожно сжав руки. – Как же это было?.. боже мой!..
как же это было, – шептала она. – Я унесла пузырек… Я выбросила его из окна вагона… Я… В аптечке был другой пузырек…
Они стояли рядом – аконит и валерьянка, которую я принимала от бессонницы… Если нашли пузырек с аконитом, значит… значит, он безусловно жив – я дала ему безобидную дозу валерьянки… Так я не убийца!.. Ральф, я… Господи, сделай, чтобы это не оказалось сном.
Она прошла в ту половину дома, которую снимала у старика-перуанца и его жены, заперла дверь и в течение получаса лихорадочно металась но комнате. На столе стояла фотография Мэрриема.
Она взяла ее, улыбнулась с невыразимой нежностью – и уронила на нее четыре слезы. А Мэррием находился от нее только в ста метрах!
Затем миссис Конант десять минут стояла неподвижно, глядя в пространство. Она глядела в пространство через медленно открывавшуюся дверь. По эту сторону были материалы для постройки романтического замка: любовь; Аркадия колышащихся пальм; колыбельная песня прибоя; приют спокойствия, отдыха, мира; страна лотоса, страна мечтательной лени; жизнь без опасностей и страха, полная поэзии и сердечного покоя. Как по-вашему, Романтик, что увидела миссис Конант по ту сторону двери? Не знаете? Ах, не хотите сказать?
Очень хорошо. Тогда слушайте. Она увидела, как она входит в универсальный магазин и покупает пять мотков шелка и три ярда коленкора на передник кухарке. «Записать на ваш счет, мэм?
» – спрашивает продавец. А выходя, она встречает знакомую даму, та сердечно здоровается с ней и восклицает: «Ах, где вы достали выкройку этих рукавов, дорогая миссис Конант?» На углу полисмен помогает ей перейти улицу и почтительно прикасается к шлему. «Кто-нибудь заходил? » – спрашивает она горничную, вернувшись домой. «Миссис Уолдрон, – отвечает горничная, – и обе мисс Иженкинсон».
– «Прекрасно, – говорит она. – Принесите мне, пожалуйста, чашку чаю, Мэгги». Миссис Конант подошла к двери и позвала Анджелу, старуху-перуанку. – Если Матео дома, пошли его ко мне.
Матео – метис, волочащий ноги от старости, но еще исполнительный и бодрый, явился на зов. – Я хочу уехать отсюда сегодня или завтра. Не знаешь, нет ли сейчас поблизости парохода или какого-нибудь другого судна? Матео задумался. – В Пунта Реина, в тридцати милях южнее, сеньора, маленький пароход грузится хиной и красильным деревом. Он уходит в Сан-Франциско завтра на рассвете.
Так говорит мой брат, он сегодня утром проходил на своем шлюпе мимо Пунта Реина. – Ты должен отвезти меня на этом шлюпе к пароходу сегодня же. Согласен? – Может быть… – Матео красноречиво повел плечом. Миссис Конант достала из ящика несколько монет и протянула ему.
– Подведи шлюп в бухту за мысом, к югу от города, – приказала она, – собери матросов и будь готов отплыть в шесть часов. Через полчаса приготовь в патио тележку с соломой. Ты отвезешь на шлюп мой сундук. Потом получишь еще. Ну, быстрее.
Матео удалился, впервые за много лет не волоча ноги. – Анджела! – вскричала миссис Конант в лихорадочном возбуждении. – Помоги мне уложиться. Я уезжаю. Тащи сундук.
Сначала платья. Пошевеливайся же! Сперва эти черные. Быстрее. С самого начала она ни минуты Не колебалась.
Ее решение было твердым и окончательным. Ее дверь открылась, и через эту дверь ворвался мир.
Любовь ее к Мэрриему не уменьшилась, но стала теперь чем-то нереальным и безнадежным. Видения их будущего, которое недавно казалось столь блаженным, исчезли. Она пыталась убедить себя, что отрекается только ради Мэрриема. Теперь, когда с нее снят ее крест – по крайней мере формально, – не слишком ли тяжко ему будет нести свой? Если она не покинет его, разница между ними будет медленно, но верно омрачать и подтачивать их счастье.
Так она убеждала себя, а все это время в ее ушах едва заметно, но настойчиво, как гул отдаленных машин, звучали тихие голоса – еле слышные голоса мира, чей манящий зов, когда они сольются в хор, проникает сквозь самую толстую дверь. Один раз за время сборов на нее пал легкий отсвет мечты о лотосе. Левой рукой она прижала к сердцу портрет Мэрриема, а правой швырнула в сундук туфли. В шесть часов Матео вернулся и сообщил, что шлюп готов. Вдвоем с братом они поставили сундук на тележку, закутали соломой и отвезли к месту посадки, а оттуда в лодке переправили на шлюп. Затем Матео вернулся за дальнейшими распоряжениями. Миссис Конант была готова.
Она расплатилась с Анджелой и нетерпеливо ждала метиса. На ней был длинный широкий пыльник из черного шелка, который она обычно надевала, отправляясь на прогулку, если вечер был прохладен, и маленькая круглая шляпа с накинутой сверху кружевной мантильей абрикосового цвета.
Короткие сумерки быстро сменились мраком. Матео вел ее по темным, заросшим травой улицам к мысу, за которым стоял на якоре шлюп. Повернув за угол, они заметили в трех кварталах справа туманное сияние керосиновых ламп в отеле «Orill del Mr». Миссис Конант остановилась, ее глаза наполнились слезами.
– Я должна, я должна увидеть его еще раз перед отъездом, – пробормотала она, ломая руки. Но она и теперь не колебалась в своем решении. Мгновенно она сочинила план, как поговорить с ним и все же уехать без его ведома. Она пройдет мимо отеля, попросит кого-нибудь вызвать Мэрриема, поболтает с ним о каких-нибудь пустяках, и когда они расстанутся, он по-прежнему будет думать, что они встретятся в семь часов у нее. Она отколола шляпу, дала ее Матео и приказала: – Держи ее и жди здесь, пока я не вернусь. Закутав голову мантильей, как она обычно делала, гуляя после захода солнца, миссис Конант направилась прямо в «Орилла дель Mp».
На веранде белела толстая фигура дядюшки Панчо. Она обрадовалась, увидев, что он один. – Дядюшка Панчо, – сказала она с очаровательной улыбкой. – Не будете ли вы так добры попросить мистера Мэрриема спуститься сюда на минутку? Я хочу поговорить с ним. Дядюшка Панчо поклонился с грацией циркового слона.
– Buens trdes (8), сеньора Конант, – произнес он с учтивостью истого кабаллеро и продолжал смущенно: – Но разве сеньора не знает, что сеньор Мэррием сегодня в три часа отплыл на «Пахаро» в Панаму? 1) – Прозвище сэра Генриха Перси, забияки и задиры, в драме Шекспира «Генрих IV». 2) – Берег моря (испанск.). 3) – Актер, прославился исполнением роли графа Монте-Кристо. 4) – Очки (испанск.). 5) – Добрый день (испанск.). 6) – В гостиницу, номер шесть, на улице Буэнас Грациас (испанск.). 7) – Почта (испанск. ). 8) – Добрый вечер (испанск.).