Михаил Эпштейн, профессор теории культуры и русской литературы университета Эмори (Атланта, США)
4. Будущее письма
Скриптизация бытия – это не только индивидуальное занятие, но это и поступательное движение всего человечества, которое все более переносит свое бытие в разнообразные формы записи, прежде всего электронные. Скрипторика – самосознание и самоутверждение пишущего класса, к которому начинает принадлежать большая часть человечества. Быть – значит писать, т. е. производить знаки, выводящие за пределы собственного тела и включающие скриптора в глобальную семиосферу. Человек, проводящий все большую часть своей жизни у компьютера, становится по роду занятий скриптором своего бытия. Все становится частью виртуальной реальности, которая по существу есть психофизическая проекция письмен, знаков. Виртуальные города, магазины, банки, университеты, книги, издательства, клубы, профессиональные и досуговые сообщества – все это, впечатанное буквами и цифрам во всемирную сеть, становится субстанцией и горизонтом нашего бытия.
Но разве и сами мы не впечатаны в этот мир по правилам генетического кода? Не здесь ли исток и первичная мотивация письменной деятельности человека, все более разрастающейся, превращающей мир в универсум письмен? Может быть, это обусловлено письменным источником всего живого – генетическим кодом, согласно науке, или миротворящим и животворящим словом, согласно Библии? Мы бессознательно ощущаем свою собственную написанность, словность – и пытаемся ословить и обуквить наше собственное бытие, т. е. перевести его в систему знаков, каким-то образом соотнесенную с теми знаками, из которых оно само возникло. Стоит ли удивляться тому, что организм написанный (генетически) становится в лице человека организмом пишущим (текстуально), т. е. претворяет мир в письмена, из которых он сам и выходит на свет? Не есть ли человек своего рода гено-скриптный словарь, точнее, сам процесс перевода, природно-культурное существо, предназначенное переводить с языка на язык, с языка генов на язык письмен? Не есть ли инстинкт и интенция письма, в высшей степени развитая у человека, — трансформация тех записывающих устройств, которые создали его самого? Постигая себя, в глубине своего тела, как сообщение, переданное другим поколениям, он и в душевно-умственном своем основании постигает некое слово, логос, сотворивший сначала мир, а затем и его самого. От гена до Логоса (или от Логоса до гена), человек – это письмо, в двойном смысле: как результат и как процесс писания, как написанное и как пишущее.
Парадокс в том, что чем больше разрастается мир письмен, особенно ускоренно – с компьютерной революцией, тем теснее сжимается мир человека в физическом измерении. Почти вся информация о мире умещается уже в маленький ящик, где скриптор получает вселенную как текстуальное сообщение – и по-своему переписывает его, посылает сообщение от себя. Причем письмо и печать все более становятся прямыми производительными силами, приводящими в действие индустрию (так называемая трехмерная печать, 3 prin). Если верить технологическим проекциям не столь отдаленного будущего, заводы и фабрики в перспективе нескольких десятков лет превратятся в принтеры, точнее, нанопринтеры, изотовляющие любые материалы и объекты с заданными свойствами по их описаниям. Пока что трехмерная печать еще не по карману частным пользователям, но вскоре и на домашний принтер можно будет выводить из компьютера трехмерные объекты, распечатывая их в качестве предметов реального мира, превращая виртуальную реальность в часть окружающей среды. Производить – значит печатать. Можно будет напечатать любое изделие: от нарядов и мебели до роботов. Можно будет напечатать дом, улицу, город, а если угодно – и целую планету, был бы лишь заказчик и адрес для отправления. В компьютер впечатывается полная информационная матрица желаемого объекта, а на выходе из принтера получается сам объект, сработанный из любой материи, из воздуха, земли, из мусора и пыли, поскольку сборка производится на уровне частиц и атомов.
Но это процесс двусторонний: по мере того, как письмо разрастается в своем миробъемлющем могуществе, мир сжимается до размеров письмен, которые занимают все меньшую часть мира. Я ношу с собой в кармане флэшку (flsh rive) на 4 гигабайта. Все, что я написал, занимает половину этого драйва, да еще там по нескольку вариантов всего. Все, что я еще успею написать (если успею), уместится на этот же драйв, размером с мой мизинец. Удивительно: мой мозг, работая в течение 40 лет, произвел всего лишь нечто размером с мизинец, а ведь мозговое вещество весьма компактно, это чудо укладки, плотной упаковки. Есть некоторая неловкость и насмешка в том, чтобы уложить в карман все достояние своей мысли и слышать, как оно там брякает между ключами. Но и дальше носители информации будут сокращаться в размере, и кончится тем, что вся продукция мозга уложится в драйв размером с булавочную головку. А со временем и все, написанное когда-либо на всех языках, весь коллективный разум человечества, можно будет засунуть в карман каждого из его представителей. Каждый человек со всем человечеством в кармане.
Можно далее представить, как пророчит выдающийся киберизобретатель и футуролог Рэй Курцвайл, что постепенно такому материальному сокращению поддастся и само человеческое тело, так что можно будет в кармане носить полное его описание и инструкцию по сборке. Ведь человек, по Курцвайлу, не субстанция, а информационная модель, матрица (pern), которая сохраняет свою устойчивость на протяжении всей жизни, хотя материальный состав организма непрерывно меняется; соответственно, она может быть перенесена в другую субстанцию, например, на диск, в память компьютера, откуда может далее передаваться по коммуникационным сетям и размножаться на принтерах в любом числе копий. «…В конце концов мы сможем загрузить эту матрицу, чтобы реплицировать мое тело и мозг с достаточно высокой степенью точности, чтобы копия была неотличима от оригинала» 11]. Человек, несущий в кармане информационную матрицу самого себя… Впрочем, тогда отпадет и нужда в кармане. Стоит ли печатать тело, если его матрица хранится уже даже не на диске, а в квантовом микрочипе? Зачем все это тело, с его громоздкой, уязвимой, болеющей и смертной субстанцией, если его информационную матрицу можно носить в одной клеточке, уже не просто как «мой текст», но как «текст меня»? Он никогда не сотрется и не исчезнет во вторичном, «посторганизменном» гене, куда организм в конечном счете свернется так же, как развернулся из первичного, биологического гена. Зачем вообще тела возникают из генов – не для того ли, чтобы сжаться заново в искусственный ген, в языковую молекулу, в информационно заряженную частицу? Или роскошь обладать своим телом – это гедонизм, который в будущем будет позволен очень немногим? Ведь на них нужна еда, тепло, энергия, транспорт, большие материальные ресурсы. Не лучше ли для сверхразумного человечества, если большая часть его разумов будет компактно обретаться в языковых молекулах?
Такова жутковатая перспектива самодостаточного письма как абсолютного будущего цивилизации, которая теoретически предвосхищена грамматологией. Со взрывным развитием письменной вселенной и сокращением телесно-материальной субстанции письма становится очевидным, что грамматология может порождать не только свою (анти)метафизику, но и свою (анти)эсхатологию. Если письмо становится «(перво)началом (перво)начала» (Ж. Деррида), если оно само производит пишущего или даже способно без него обойтись, не приведет ли это к практическому исчезновению человека и растущей дегуманизации знаковой вселенной? По определению Р. Барта, скриптор «рождается одновременно с текстом и у него нет никакого бытия до и вне письма, он отнюдь не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом» 12]. Скорее наоборот, скриптор рассматривается как предикат текста. Не «автор пишет текст», а «текст пишет скриптора»; скриптор рождается из текста, как фигура подчиненная и зависимая, вплетенная в буквенную ткань, «в лоно которой он чувствует себя не просто погруженным, но именно появившимся в нем» (Мишель Бютор 13]).
Таковы аксиомы грамматологии, которые становятся императивами «постчеловеческой» технологической эволюции, приобретающей поистине эсхатологический масштаб. Речь уже не о традиционной, до-дерридеанской эсхатологии, мыслившей предел истории как воплощение, обытийствование всех знаков, всех письмен и предначертаний, которые станут явью, обретут полноту бытия. Указанная грамматологией перспектива, напротив, ведет к тому, что все бытие свернется в знаки, которым уже не нужны будут означаемые (предметы) и означающие (человек), — знаки, играющие между собой, как волны в океане безличного, внесубъектного разума. По предсказанию Р. Курцвайла, к концу 21 в. мир будет населен преимущественно искусственными интеллектами в форме мыслящих компьютерных программ, способных двигаться от одного компьютера к другому через электронные сети. Эти компьютерные программы способны манифестировать себя в физическом мире в виде роботов, а также одновременно управлять множеством своих программируемых тел. Индивидуальные сознания постоянно смешиваются и разделяются, так что уже невозможно определить, сколько «людей» проживает на Земле. Новая пластичность сознания и способность перетекания из интеллекта в интеллект серьезно изменят природу личной идентичности. Физические, технологически неопосредованные встречи между двумя людьми в реальном мире – для разговора или по делу – станут исключительно редкими 14].
Иными словами, то, что традиционно понимается под субъектом, растворится в информационных потоках, в электронных сетях. Самоуправляемые компьютерные программы, как тютчевские «демоны глухонемые», будут вести беседу между собой. Нет ли прямой теоретической связи между грамматологией, исходящей из отсутствия человека в письме, и футурологией самодействующих компьютерных программ? Грамматология, помноженная на мощь электронных и нанотехнологий, представляет человека как исчезающий субъект в грядущем мире машин письма.
И смешно, и грустно… Примеры того, как не нужно писать, настоящие «жемчужины» речи «знатоков» русского языка. Выдержки из письменных работ абитуриентов и школьников, фрагменты интернет-ресурсов — в рубрике