Белинский — критик, но прежде всего он творец этико-социологического мировоззрения. Критиком он был поневоле, особенно в эпоху сороковых годов; он сознавал в себе способности и силы пламенного проповедника, трибуна. «Природа осудила меня лаять собакой и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи» — это его собственное признание. Только в своих письмах Белинский был тем «неистовым Виссарионом», каким он был в жизни; письма Белинского — драгоценнейшие литературные документы тридцатых и сороковых годов минувшего века, и выше мы обильно пользовались ими для характеристики воззрений и этой эпохи, и самого Белинского. Одно из этих писем сыграло громадную роль в истории русского сознания; мы имеем в виду знаменитое письмо Белинского к Гоголю (из Зальцбрунна, от 15 июля 1847 г. ), являющееся уничтожающим ответом на «Выбранные места из переписки с друзьями» последнего. Совмещение социологического индивидуализма с этическим антииндивидуализмом — Такова характерная черта не только мировоззрения Чернышевского, но и всех шестидесятых годов; это совмещение, невозможное по существу, возможное только при механическом смешении, а не при органическом соединении частей мировоззрения, — это совмещение оказалось тем внутренним противоречием, которое погубило системы и теории шестидесятых годов, мировоззрения и Чернышевского, и Писарева.
Когда Писарев довел воззрения Чернышевского до их логического конца, то перед русской интеллигенцией оказалось поле, покрытое мертвыми костями… Когда мы называем Добролюбова литературным критиком, то слово это надо понимать настолько же широко, как и при наименовании критиком Белинского или романистом — Достоевского: это только внешняя форма. Добролюбов разрабатывал в своих критических статьях все насущные вопросы современной ему эпохи — о роли интеллигенции и роли личности в истории, о воспитании, о значении лишних людей для эпохи официального мещанства и шестидесятых годов, о мещанстве и его значении и т. п.
— большая часть его была затронута Чернышевским только мимоходом. С этой точки зрения деятельность Чернышевского и Добролюбова представляется как бы взаимно дополнительной.
Подобно Белинскому и Чернышевскому, Добролюбов не был литературным критиком, по крайней мере не был исключительно. Это был прежде всего публицист и общественный деятель, и главная его сила заключается именно в том, за что его так часто упрекали: он писал не О Литературных произведениях, а только По поводу Их.
Вследствие этого он, конечно, не мог измерять художественные явления эстетическим критерием — и потому он не был критиком; но вследствие этого самого он умел широко охватить вопрос, из эстетической области перенести его в общественную; а если прибавить к этому его громадный талант страстного изложения, то вполне понятно обаяние, которым окружено его имя. И вот эта-то идея общей пользы и заставляет Писарева не только не признавать какого-либо эстетического критерия, но и совершенно отрицать всю эстетику. Эстетические эмоции должны быть, уничтожены на основании этических соображений: вопрос о голодных и раздетых заслоняет собою искусство; только филистер и эстетик посмеет сказать: «пускай беднота голодает и зябнет; моя потребность наслаждаться искусством нормальна и законна»… Нет, «долой эстетику!» (это новый клич и новый девиз Писарева), долой те стороны культуры и прогресса, которые не отвечают на главные вопросы: «Как Накормить голодных людей?
Как Обеспечить всех вообще? »… долой те стороны прогресса, которые не отвечают «общему идеалу» — идеалу общей пользы!
Итак, долой всю эстетику! Эстетика, безотчетность, рутина, привычка — это все синонимы… И Писарев ведет атаку на эстетику одновременно с самых разных сторон: этические соображения — это его тяжелая артиллерия, чаще же он пользуется вылазками против абсолютных норм эстетики — и в этом его существеннейшая ошибка. Конечно, опровергать все ошибки Писарева в настоящее время — довольно праздное занятие, но на указанную выше ошибку мы обращаем внимание потому, что некоторые впадают в нее и до настоящего дня. Писарев побивает эстетику тем, что она якобы считает себя постоянной величиной, стремящейся в одной теории примирить взгляды всех людей, между тем как «у каждого отдельного человека образуется своя собственная эстетика, и, следовательно, общая эстетика, приводящая личные вкусы к обязательному единству, становится невозможной »… В.
В. Розанов