Громкая слава, предсказанная Козьме Пруткову после первого же появления его имени в печати, как известно, в полной мере выпала на долю этого литератора. Вот уже полтора столетия он пользуется несомненным расположением читателей и критиков, в том числе и в качестве автора знаменитых «Плодов раздумий», пополнивших нашу речь целым рядом «крылатых выражений» и до сих пор провоцирующих исследователей на новые и новые попытки раскрыть секрет прутковской остроумной мудрости, парадоксальным образом рождающейся из очевидной и, казалось бы, наивной дюжинности. Желая обратиться к рассмотрению этого парадокса, сразу же обозначим два принципиально важных для нас положения, а именно: 1) постигнуть тайну Пруткова-афориста можно, на наш взгляд, лишь при учете специфической (двойственной) природы преломляющейся в «Плодах раздумий» авторской установки; 2) разрешение этой проблемы позволит уточнить представление о роли и месте «мыслей и замечаний» директора Пробирной Палатки в истории афористического жанра на русской почве. Как отметил в свое время П.
Н. Берков, пародийная природа литературной продукции, подписанной именем Козьмы Пруткова, была очевидна уже первым ее читателям. Помещенные в откровенно пародийном приложении к «Современнику» — «Литературном Ералаше» и снабженные при первой публикации особым «Предисловием», которое недвусмысленно «давало читателям понять, что перед ними поэт-пародист», практически все сочинения Пруткова, по мнению исследователя, были специфически переакцентированным «подражанием» общей манере либо конкретному произведению того или иного представителя отечественной словесности 40-х- начала 50-х годов XIX века. И в частности, интересующие нас «Плоды раздумий», как считает Берков, «также представляют аналогичное явление. как раз в 1854 году вышли отдельным изданием «Сочинения Петра Каратыгина» и «Мысли о разных предметах» д-ра Ф.
И. Неймана, в которых гротеск «Плодов раздумий» мог найти благодарную почву». Список возможных объектов пародий Пруткова-афориста был пополнен в позднейшем исследовании И. М. Сукиасовой именами К.
Е. Сомогорова, А. П. Протопопова, А.
Анаевского и П. И. Шаликова. Узаконенное таким образом представление об авторе «Плодов раздумий» как о пародисте не вызывает, казалось бы, никаких сомнений. Однако практически каждый из высказывавшихся по данному поводу пытался добавить еще что-то к характеристике Пруткова-афориста, тем самым выводя его творчество за грань собственно пародии, что свидетельствует о самостоятельности и самоценности прутковской афористики.
На это, по сути, указал еще П. Н. Берков, отметив многолетнюю устойчивость «крупного читательского успеха автора «Плодов раздумий»», который «стал в эпоху Sturm und Drang’a шестидесятых годов заметной фигурой в литературе и с тех пор — правда, с периодами «ущерба славы» — вплоть до наших дней (книга Беркова вышла в 1933 году.) занимает прочное и устойчивое место на литературном Олимпе». Подобное неявное признание самостоятельного статуса афористики Пруткова (популярной и за временными пределами актуальности пародируемых образцов) перекликается с высказываниями позднейших исследователей, обращающих внимание на «особый» характер прутковских произведений, обусловленный высоким «уровнем его мастерства в том жанре, на который написана пародия». Именно поэтому она «целит и бьет шире — по определенному литературному направлению, по художественной беспомощности, по несомненной глупости и пошлости, прикрывающейся «канонизированными нормами» того или иного жанра», иными словами является пародией не на какой-либо единичный образец жанра, а на определенный жанровый канон, в том числе «жанр афористики, даже не сам жанр, а его откровенное и потому навязчивое глубокомыслие, серьезно- значительный дидактизм», вследствие чего перерастает статус пародии как таковой.
С этими суждениями трудно не согласиться, однако заметим, что все они вступают в противоречие с известным образом Пруткова-литератора «типического, самодовольного, тупого, добродушного и благонамеренного», который явственно ощутим в подборках сочинений будущего директора Пробирной палатки, появлявшихся на страницах «Литературного Ералаша» и «Искры», а также позднейшего «Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова» (1884). Противоречие это настолько очевидно, что современный исследователь «Плодов раздумий» считает возможным рассматривать данный образ исключительно как «маску», точнее — «маскировку», скрывающую подлинного Козьму Пруткова, который «стремится говорить о серьезном и вечном с улыбкой, подвести читателя к обобщенно- философским, возвышенным сентенциям через показ шаржированно обыденной реальности». Так, по мысли исследователя, в прутковском суждении «Издание некоторых газет, журналов и даже книг может приносить выгоду» лишь в первый момент слышится голос «грибоедовского Фамусова, который, как известно, считал: «Уж коли зло пресечь: Забрать все книги бы и сжечь»», ибо «скрытый смысл прутковского афоризма перекликается с афоризмом римского ученого Плиния Старшего: «Нет такой плохой книги, из которой нельзя было бы извлечь пользы»». Добавив ко всем вышеперечисленным характеристикам Козьмы Пруткова- афориста (литератора) его собственные суждения на этот счет, мы получим удивительный портрет, который, словно в фокусе калейдоскопа, то распадается на отдельные разнородные фрагменты, то складывается в некое дробное целое: «…Я совсем не пишу пародий! Я никогда не писал пародий!
Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех; этот анализ привел меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещенными во мне едином!.. Придя к такому сознанию, я решился писать. Решившись писать, я пожелал славы.
Пожелав славы, я избрал вернейший к ней путь: подражание именно тем поэтам, которые уже приобрели ее в некоторой степени . Между моими произведениями не только нет пародий, но даже не все подражание; а есть настоящие, неподдельные и крупные самородки!.. » Наивное самодовольство, пародия на таковое, либо ни то, ни другое, а лукавая игра с читателем, позволяющая создать некий сложный, неоднозначный художественный образ, — все эти интерпретации допускает процитированный фрагмент известного прутковского «Письма» к рецензенту «Санкт- Петербургских ведомостей». Как и само литературное творчество Пруткова, в том числе его афористика. Более пристальное прочтение «Плодов раздумий» позволяет убедиться в том, что подобная неоднозначность программируется самими прутковскими текстами и является необходимым условием их жизнестойкости. Если посмотреть на любую из четырех подборок афоризмов Пруткова в «Современнике» (1854) и «Искре» (1860), можно заметить, что отдельные фрагменты каждой из них распадаются на две группы в зависимости от характера рецепции отечественной традиции чувствительно-моралистических «мыслей и замечаний», которая, как уже было сказано, являлась «ориентиром» для Пруткова-афориста.
В первом случае воспроизводящие данную традицию фрагменты вне афористического макротекста «Плодов раздумий» вполне могли бы быть восприняты как совершенно «нейтральные», не имеющие никакого пародийного коннотата. Именно такими афоризмами открывается первая подборка «раздумий» Пруткова (первая тетрадь «Литературного Ералаша»): «Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни»; 18 «Никто не обнимет необъятного» (С. 18); «Нет столь великой вещи, которую не превзошла бы величиною еще большая. Нет вещи столь малой, в которую не вместилась бы еще меньшая» (Там же); «Лучше скажи мало, но хорошо» (Там же); «Наука изощряет разум; ученье вострит память» (Там же). Не представляя в пределах первой публикации «плодов раздумий» (как и в трех последующих) абсолютного большинства, афоризмы этого типа тем не менее периодически появляются и далее. Например: «Влюбленный в одну особу страстно — терпит другую токмо по расчету» (Там же); «Скрывая истину от друзей, кому ты откроешься?
» (С. 9); «Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную» (Там же); «Первый шаг младенца есть первый шаг его к смерти» (Там же); «Ничего не доводи до крайности: человек, желающий трапезовать слишком поздно, рискует трапезовать на другой день поутру» (Там же). Подобного рода «нравственные мысли» и «правила жизни» мы без труда обнаружим, раскрыв наудачу практически любой журнал или альманах середины 1810-1820-х годов.