По-разному участвовали в войне народы стран, по-разному сложились их военные судьбы. Но для всех них вторая мировая война стала историческим рубежом, за которым остались фашистские, полуфашистские, реакционно-буржуазные режимы «межвоенного двадцатилетия». Будущее этих стран решалось в борьбе против антинародных сил — и чужеземных, оккупационных, и своих, внутренних; в ходе этой борьбы закладывались основы народной власти, предпосылки социалистического переустройства, которое впоследствии объединило их пути; эта общность отчетливо видна в перспективе десятилетий исторического развития. Поэтому, обращаясь к тому времени, литература социалистических стран говорит не просто о войне; она с годами все определеннее говорит о конце старой и о начале новой эпохи, все больше обнаруживая черты типолбгической общности.
Выбор жизненной позиции и героизм антифашистского действия — первые и главные ее темы; но много внимания уделяет она критическому анализу недавнего исторического прошлого своих народов, поскольку становление нового строя повсеместно шло в остром размежевании классовых сил. Эта проблематика в том или ином виде присутствует в творчестве писателей всех социалистических стран. Особо следует сказать о решении ее писателями ГДР, выдвинувшими в своих книгах героя, способного к обновлению, к нравственному росту. Эта литература, правдиво отражая жизненные процессы, шедшие в республике, сумела соединить распавшуюся связь времен, опереться на то понимание человека в его личных и общественных характеристиках, которое свойственно творчеству И. Бехера, А. Зегерс, Б.
Брехта и других писателей-антифашистов старшего поколения. Збигнев Залуский в книге «Пропуск в историю», вышедший в 1963 г.
, когда на Западе особенно громко зазвучали голоса, призывающие забыть «ужасное время», писал: «Память о войне, кроме боли и горечи, связанных с трагизмом переживаний и утратой близких, содержит также положительные, созидательные ценности — моральное и интеллектуальное достояние, мимо которого мы не можем равнодушно пройти» 8. Литература социалистических стран с годами все увереннее говорит о том, как рождалось в людях чувство личной причастности к судьбам своего народа, страны, мира (чувство, которое и отличает в искусстве гражданина от «маленького человека»), как шла «огромнейшая переделка людей»,— такими словами А. Фадеев определял «первую и основную мысль» своего «Разгрома». «Прорыв» Бранко Чопича не похож на «Поколение» Владимира Минача, «Звезды над нами» Павла Вежинова не похожи на «Сентябрь» Ежи Путрамента, «Лелейская гора» Михайло Лали-ча не похожа на «Холодные дни» Тибора Череша, «Табак» Димитра Димова не похож на «Хвалу и славу» Ярослава Ивашкевича, «Героика» Лауренциу Фулги не похожа на книги Дитера Нолля, Франца Фюмана, Макса Вальтера Шульца, Г. де Бройна, Г. Канта и другую литературу «расчета с прошлым» в ГДР; но все эти писатели, как и многие другие их соотечественники, исследуя на своем жизненном материале смысл трагедий и побед в истории своего народа, говорят о том, что человек и в самых бесчеловечных условиях способен сохранять в себе силу сопротивления и брать на себя ответственность за решения и поступки.
В мировом литературном процессе современности Русская литература о Великой Отечественной войне занимает особое место. Оно определяется прежде всего особым характером этой войны, в которой советский народ отстоял первую и единственную в то время страну победившего социализма от сил самой крайней, самой черной империалистической реакции.
Оно определяется и огромным размахом войны, ее гигантскими масштабами, числом жертв и размерами разрушений. Великая Отечественная война русского народа представляет собой звено в истории битв за социализм. Русская литература о ней утверждает высшую справедливость вооруженной защиты социалистического отечества на огромном, разнообразном, невиданном прежде жизненном материале. Эта литература выдвинула немало художников яркой индивидуальности, она знает подлинно большие достижения во всех жанрах — прозе, поэзии, драматургии (которые мы, будучи современниками, не всегда воспринимаем во всем их истинном значении), она вызывает непреходящий читательский интерес и оказывает огромное воздействие на общественное сознание; известность многих книг о Великой Отечественной войне далеко вышла за границы нашей страны. При всей неоднородности, внутренней полемике писателей друг с другом, порой весьма острой, при всех различиях в значении и художественном уровне отдельных произведений, литература о Великой Отечественной войне представляет собой некую, условно говоря, цельность, отмеченную общими чертами Понятие «литература о Великой Отечественной войне» само по себе обладает идеологической определенностью. Именно поэтому сам этот термин отрицается на Западе, где, впрочем, нередко отрицается и понятие «Русская литература», как якобы «чисто политическое» определение.
Реакционная буржуазная критика предпочитает рассматривать книги советских писателей как книги о войне «вообще», противопоставляя их при случае друг другу, и старается не замечать в них общие черты, порожденные характером самой Великой Отечественной войны и отношением к ней советских писателей. Постановка вопроса о сравнительно-типологическом исследовании русской литературы о Великой Отечественной войне в масштабах мирового литературного процесса уже давно назрела, и с каждым годом его актуальность становится все очевиднее.
Конечно, такое исследование исподволь уже ведется. Но все же следует отметить, что мы еще мало и неуверенно занимаемся вопросом о том, какие новые идейно-эстетические качества вносит в литературный процесс современного мира воплощение советскими писателями народного подвига в защиту социалистического отечества, русского человека на войне.
Исследовательница из ГДР Ньота Тун писала в 1975 г.: «Русская проза о второй мировой войне еще недостаточно исследована в ее многообразных взаимных связях с мировой литературой. Это одна из важных задач марксистско-ленинской литературной наукии. Приходится сказать, что и сегодня эти слова остаются в силе. Следует оговорить некоторые исходные методологические принципы такого исследования. Существует ряд родовых признаков, характерных для очень многих книг об армии и о войне, вне зависимости от того, где и когда они появились.
К ним относятся прежде всего приближенность к проблематике насильственной смерти; жизненная «укрупненность» и одновременно «простота» нравственных проблем по сравнению с пестротой их внешних проявлений в «обычных», мирных условиях; жесткая иерархия человеческих отношений, оспованная на служебной, а не на личностной ценностной шкале; непосредственная соотнесенность мыслей и действий героев с общими судьбами — социального движения, государства, народа и т. д. Можно указать и на устойчивые мотивы, своего рода сюжетные константы, которые часто встречаются в самых разных книгах о войнах: солдатская дружба («фронтовое товарищество»), тяжесть походной жизни, дезертирство, оторванность от семьи и близких, бой за мост (или переправу, или высоту) как узел, к которому сходятся основные нити действия, и т. п. Наличие схожих формообразующих элементов (порожденных реальностью военного и казарменного «быта») облегчает непосредственное сопоставление «военных» книг, созданных в разное время и в разных условиях. Этот «тематический» подход неизменно интересен для исследователя, ибо такая древняя и всеобщая «тема» искусства, как война и человек на войне, представляет собой широкое поле для сравнений и сопоставлений. В литературе прошлых веков произведения, мир которых был бы полностью замкнут войной, ее проблематикой, не так уж часты.
Раньше, чем в других, они появляются, судя по всему, в русской литературе, например «Валерик» Лермонтова, построенный как письмо любимой женщине в обрамлении двух обращений к ней в начале и в конце стихотворения. Еще более определенно, подчеркнуто демонстрирует «замкнутое» построение рассказ Гаршина «Четыре дня», который начинается сразу же с описания боя и в котором только одна фраза, последняя, не относится к нему.
Лев Толстой в рассказах кавказского цикла и в «Севастопольских рассказах» часто близок к такому построению, но все же он свободнее, «эпичнее» строит сюжет, без предельной концентрации «боевого» материала, как Гаршин. Можно вспомнить в этой связи «Алый знак доблести» С. Крейна, некоторые рассказы А. Бирса об американской войне Севера и Юга. Европейские войны XIX в. почти не вызвали к жизни заметных произведений таких концентрированных батальных сюжетов.
В литературе XX в. проблематика войны занимает неизмеримо больше места, чем в веке XIX. Само слово «война» так много и непосредственно говорит человеку нашего времени, у столь многих с ней связан личный незабываемый, трагический опыт, что понятие «книга о войне» приобретает особый смысл.