«Мемуары» кардинала де Реца
Вторая часть (50)
Источник: Литература Западной Европы 17 века — не знала, кого в ней винить, а министры, кроме Лионна, которого она люто ненавидела, поддерживая с ней постоянные сношения, всеми силами старались ей внушить, будто на самом деле Месьё действует лишь по моему наущению. Но некоторые его поступки показались ей столь непоследовательными и столь противными моим правилам, что она не могла отнести их на мой счет; знаю, что однажды она так написала об этом Сервьену: «Я отнюдь не даюсь в обман коадъютору, но далась бы в обман вам, поверь я всему, что вы мне о нем сегодня сообщаете». Барте рассказывал мне, что она писала это в его присутствии, но он не помнил, по какому поводу. Когда терпение ее истощилось и она решила, следуя советам де Шатонёфа и позволению, полученному из Брюля, атаковать принца де Конде, она была весьма довольна, что может на меня положиться. Она искала подтверждения этому с большим рвением, нежели ранее, и вот вам доказательство. Однажды, в день какого- то праздника ордена кармелиток, она пригласила с собой в их монастырь [386] герцогиню Орлеанскую, по выходе от причастия заставила ту дать клятву, что она правдиво ответит на ее вопрос, а потом спросила, верно ли я служу ей при Месьё. Мадам по чистой совести отвечала Королеве, что во всем, не имеющем касательства до возвращения Кардинала, я служу Ее Величеству не только верно, но и усердно. Королева, которая знала и ценила истинное благочестие герцогини, поверила ее словам, тем более сказанным в такую минуту.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — ее, что Месьё, который до сих пор не слишком твердо исполнял некоторые обещания, ей данные, на сей раз не предал ее, или, по крайней мере, предал не столь безусловно, как в других случаях. Принц де Конде, несмотря на все свои старания, оказался не в силах привести Месьё в Парламент, и Королева приписала моей ловкости то, что я уже в ту пору объяснял и поныне объясняю боязнью Месьё оказаться замешанным в схватку, которой он мог ожидать в скором времени, видя, как разгневана Королева и зная, что я ей теперь обещал. Возвращаюсь, однако, к совещанию, какое по велению Королевы я имел с г- ном де Шатонёфом.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — казалась писанной не чернилами, а желчью. Г- ну де Шатонёфу, как я говорил выше, через несколько недель предстояло стать главой Совета, и к его злобному и необузданному нраву в этом случае примешивался еще и жестокий страх, как бы принц де Конде, примирившись с двором, не сделался помехой его новому назначению. Полагаю, что соображение это усугубило язвительность его стиля. Я откровенно высказал ему свое мнение на сей счет. Президент де Бельевр меня поддержал; тот смягчил некоторые выражения, ничего не изменив в существе послания. Я отнес письмо Королеве, которая нашла его слишком мягким. Она переслала его через меня Месьё, который нашел его слишком резким. Первый президент, которому она вручила письмо через де Бриенна, нашел, что в него переложено уксуса, сам он добавил в него соли, так он выразился, возвращая его де Бриенну, после того как полдня продержал у себя. Вот что вкратце составляло содержание этого документа [387]: упреки дому де Конде, осыпанному милостями двора; неудовольствие поведением принца де Конде со времени его освобождения; перечень поступков, в которых это поведение обнаружилось, заговоры в провинции, укрепление гарнизонов в принадлежащих Принцу крепостях, отъезд герцогини де Лонгвиль и принцессы де Конде в Монрон и пребывание испанцев в Стене; сговор Принца с эрцгерцогом; его отказ присоединить свои войска к войскам Короля. Начало этого послания было украшено торжественным заверением никогда не призывать обратно кардинала Мазарини, а конец венчало обращение к верховным палатам и парижскому муниципалитету, призывающее их хранить верность монархии.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — а после обеда та же церемония была повторена в том же дворце для Счетной палаты, Палаты косвенных сборов и для купеческого старшины.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — в глазах Королевы; если его найдут виновным, он готов понести наказание, но если признают невинным, он требует наказать наветчиков; и поскольку ему не терпится поскорее оправдаться, он просит корпорацию не мешкая послать депутатов к герцогу Орлеанскому, дабы просить его пожаловать в Парламент. Принц полагал, что Месьё не сможет устоять перед торжественным приглашением Парламента, он ошибся; Менардо и Дужа, которых тотчас к нему послали, в ответ сообщили только, что Его Королевскому Высочеству отворили кровь и он не знает, когда здоровье позволит ему присутствовать в заседаниях. По выходе из Парламента принц де Конде отправился к Месьё. Он говорил с ним тоном почтительно- высокомерным, и Месьё, конечно, испугался, ибо более всего на свете боялся оказаться среди тех, на кого, как на тайных пособников Мазарини, обращен гнев Принца. Он подал Принцу надежду, что, быть может, завтра явится в ассамблею. Я заподозрил это в полдень по случайно о6ро- ненному им замечанию. Я принудил Месьё изменить решение, убедив его, что после такого шага все попытки умилостивить Королеву будут бесполезны, и, главное, как бы невзначай дав ему понять, что находиться в Парламенте опасно, ибо там в нынешних обстоятельствах неминуемо возникнут стычки и схватки.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — Правда, к одиннадцати вечера домогательства Гула вынудили Месьё подписать записку, которой он объявлял, что отнюдь не одобряет послания, читанного по повелению Королевы представителям верховных палат и обращенного против принца де Конде, в особенности ту его часть, где Принца обвиняют в сговоре с Испанией. В этой же записке Месьё отчасти находил оправдания тому, что испанцы все еще находятся в Стене и войска Принца не присоединились до сих пор к армии Короля. Месьё подписал записку, уговаривая самого себя, что это безделица, и на другой день объявил Королеве, что надо, мол, было дать потачку Принцу в такой малости, поскольку в нынешних обстоятельствах Королеве самой выгодно, чтобы Месьё не порывал окончательно с Принцем, и таким образом мог содействовать примирению, когда она сочтет его уместным. Королева, весьма довольная происшествиями, свершившимися утром того самого дня, пожелала отнестись к речам Месьё благосклонно, когда после обеда он обратился к ней с этими словами, и мне и в самом деле показалось вечером, что записка, писанная Месьё, нисколько ее не разгневала. Между тем, на мой взгляд, он никогда не давал ей большего повода к неудовольствию. Но я уже не в первый раз замечаю, что люди не склонны сердиться, когда обстоятельства им благоприятствуют. Обстоятельства же, которые повлекла за собой ассамблея, состоявшаяся в субботу 19 числа, были следующими.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — бумага, писанная герцогом Орлеанским и совершенно его оправдывающая; к этому он прибавил еще несколько слов, также в свое оправдание, и, объявив, что будет весьма обязан палатам, если они соблаговолят почтительно просить Королеву назвать по именам тех, кто его обвиняет, представил Парламенту записку Месьё и другую бумагу, гораздо более пространную, подписанную им самим. Это был весьма красноречивый ответ на послание Королевы. Принц сдержанно и скромно перечислял в нем заслуги покойного своего отца и свои собственные. Указывал на то, что награды, ему дарованные, не идут в сравнение с теми, какие дарованы были Кардиналу. Объяснял свое требование удалить министров тем, что видел в этом естественное и неизбежное следствие отставки кардинала Мазарини. На обвинения в том, что его супруга и сестра удалились в Берри, отвечал, что вторая находится в Бурже в монастыре кармелиток, а первая в том из своих замков, в котором ей было назначено пребывать, когда сам он находился в тюрьме. Утверждал, призывая в свидетели герцога Орлеанского, что от одной Королевы зависело, чтобы испанцы покинули Стене и войска, собранные под его знаменем, присоединились к армии Короля. Требовал суда над своими клеветниками, а на упрек Королевы, будто он сразу после своего освобождения почти силой вынудил ее произвести изменения в Совете, отвечал, что не имеет к этому делу никакого касательства, если не считать того, что он помешал коадъютору и Монтрезору раздать оружие народу и силой отнять печати у Первого президента.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — коадъютор, и сочинение это достойно человека, который в своем умоисступлении мог дать совет вооружить Париж и вырвать печати из рук того, кому их вверил сам Король. Я ответил принцу де Конде, что оказал бы непочтение Месьё, пытаясь промолвить хоть слово в свою защиту, когда речь идет о деле, которое происходило на глазах у герцога Орлеанского. Принц возразил на это, что присутствующие здесь господа де Бофор и де Ларошфуко могут подтвердить его слова, а я на это ответил, что осмеливаюсь почтительно просить Его Высочество по уже упомянутой мной причине призвать в свидетели и судьи моего поведения одного лишь Месьё; тем временем я могу заверить Парламент, что в этом случае я не сказал и не сделал ничего такого, что не пристало бы человеку благородному, и, главное, никто не может оспорить у меня чести и права гордиться тем, что я еще ни разу не был обвинен в нарушении данного мною слова [388].
Источник: Литература Западной Европы 17 века — и это отнюдь не укрылось от глаз окружающих даже подтолкнул брата, как бы привлекая его внимание к моим словам, однако сдержался, что могло быть лишь следствием величия его души и его доблести. Хотя со мной в этот день была большая свита, Принц был несравненно сильнее меня, и можно не сомневаться: если бы в эту минуту в ход пошли шпаги, все преимущества оказались бы на его стороне. У него достало благоразумия этого не допустить, мне не хватило благоразумия быть ему за это признательным. Поскольку я держался с наружным хладнокровием, а друзья мои с величайшей храбростью, я возблагодарил за наш успех тех, кто был со мной рядом, и думал лишь о том, чтобы назавтра явиться в Парламент с большими силами. Королева была вне себя от радости, что нашлись люди, готовые вступить в единоборство с принцем де Конде. Она даже пришла в умиление, раскаиваясь в том, что несправедливо подозревала меня в соумышлении с ним. Она наговорила мне множество самых ласковых слов [389], какие гнев против партии Принца подсказывал ей в отношении того, кто как мог старался Принцу противодействовать. Она приказала маршалу д’Альбре отрядить тридцать офицеров роты тяжелой конницы, чтобы расставить их там, где я пожелаю. Маршалу де Шомберу был отдан такой же приказ насчет легкой конницы. Прадель[ 390] прислал мне шевалье де Раре, капитана гвардии и моего близкого друга, в сопровождении сорока человек, отобранных среди нижних чинов и самых храбрых солдат полка. Не был забыт Аннери с дворянами из Вексена. Господа де Нуармутье, де Фоссёз, де Шатобриан, де Баррада, де Шаторено, де Монтобан, де Сент- Мор, де Сент- Обан, де Лег, де Монтегю, де Ламе, д’Аржантёй, де Керьё и шевалье д’Юмьер разделили между собой людей и посты. Офицеры городской милиции Керен, Бригалье и Л’Эпине созвали многих именитых горожан, которые все пришли с пистолетами и кинжалами под плащами. Поскольку я был в добрых отношениях с держателями парламентских буфетов, я еще с вечера отправил к ним множество своих людей, которые незаметно для окружающих облегли почти со всех сторон зал Парламента. Решив разместить большую часть моих друзей слева от зала, если подняться в него по большой лестнице, я оставил в одной из казначейских камер тридцать дворян из Вексена, которые в случае схватки со сторонниками Принца должны были атаковать их с фланга и с тыла. Шкафы в буфете Четвертой апелляционной палаты, выходившей в Большую палату, были заполнены гранатами; словом, я взял столь надежные меры и внутри Парламента и снаружи, где мосты Нотр- Дам и Сен- Мишель, совершенно мне преданные, готовы были действовать по первому моему знаку, что, судя по всему, я не должен был оказаться побежденным. Месьё, который дрожал от страха, хотя и находился в надежном укрытии у себя дома, по своему похвальному обыкновению пожелал на всякий случай оградить себя с обеих сторон. Он согласился, чтобы состоявшие у него на службе Раре, Белуа и Валон сопровождали принца де Конде, а виконт д’Отель и маркизы де Саблоньер и де Жанлис, также ему служившие, отправились со мной. У обеих сторон на подготовку ушло все воскресенье.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — я позволю себе рассказать вам для того лишь, что порой надобно оживить серьезное смешным. Маркиз де Руйак, известный своими чудачествами и при том большой храбрец, явился предложить мне свои услуги; одновременно с ним явился весьма похожий на него своим нравом маркиз де Канийак. Увидев Руйака, Канийак отвесил мне глубокий поклон, но при этом попятился. «Я пришел, сударь, объявил он мне, заверить вас в своей преданности, но было бы несправедливо, если бы два величайших сумасброда в королевстве оказались в одной партии: поэтому я удаляюсь в Отель Конде». Вообразите, он так и поступил.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — знати, что было и естественно и справедливо. Я не пожелал, чтобы те, кто состоял при дворе и охотно явились бы со мной, желая угодить Королеве, сопровождали меня, не пожелал из опасения, чтобы на, меня не легла хотя бы тень мазаринизма или, лучше сказать, хотя бы малейшее подозрение в нем; таким образом, если не считать трех или четырех особ хотя и преданных Королеве, но слывших моими личными друзьями, меня окружали лишь дворяне- фрондеры, которые числом уступали дворянам из свиты Принца. Невыгоду эту, на мой взгляд, с лихвой выкупали, во- первых, мое несравненно большее влияние над народом, во- вторых, занятые мной позиции. Шатобриан, который оставался на улице, чтобы следить за передвижением принца де Конде, объявил мне в присутствии многих свидетелей, что Принц через четверть часа будет во Дворце и людей у него никак не меньше, чем у нас, но мы уже заняли посты, и это дает нам важное преимущество. «Занять посты, лучшие, нежели принц де Конде, мы можем, без сомнения, лишь в зале Дворца Правосудия», ответил я ему. Произнося эти слова, я почувствовал сам, что их исторг у меня стыд, вызванный тем, что меня сравнивают с Принцем столь высокого рождения и столь великих достоинств, как принц де Конде. Рассудок не опроверг порыва чувства. Вы увидите из дальнейшего, что я поступил бы куда благоразумнее, если бы подольше сохранил способность здраво рассуждать.
Заняв свое место в палате, Принц объявил собравшимся, что не может прийти в себя от изумления, ибо парламентский Дворец видом своим напоминает скорее боевой лагерь, нежели храм правосудия: повсюду расставлены часовые, образованы отряды, условлен пароль [391]; он не в силах поверить, что в королевстве нашлись люди столь дерзкие, что они вознамерились стать ему поперек дороги. Эту последнюю фразу он повторил дважды. Я отвесил Принцу глубокий поклон и просил Его Высочество извинить меня, если я осмелюсь сказать, что не думаю, чтобы в королевстве нашелся дерзновенный, вознамерившийся заступить ему дорогу, но, мол, я уверен: есть лица, которые в силу своего сана могут и должны сходить с дороги только перед Королем. Принц возразил, что заставит меня сойти с дороги. Я ответил, что ему это будет нелегко. Поднялся шум. Молодые советники из обеих партий с любопытством следили за началом спора, которое, как видите, было довольно крутым. Президенты бросились между мной и Принцем, заклиная его помнить о том, что здесь храм правосудия и не допустить гибели города. Его умоляли позволить удалить из зала всех вооруженных людей дворян и прочих лиц. Он согласился и даже попросил г- на де Ларошфуко пойти объявить это от его имени его друзьям, такое выражение он употребил. В устах Принца оно прозвучало благородно и скромно только дальнейшие события помешали ему оказаться смешным в моих. Таким оно, однако, остается в моей памяти, и я до сих пор сожалею, что этим испортил впечатление от моего первого ответа Принцу насчет лиц, стоящих ему поперек дороги, ответа, который был справедливым и разумным. Когда Принц попросил г- на де Ларошфуко удалить его друзей, я встал и весьма опрометчиво заметил: «А я попрошу выйти моих». «Вы, стало быть, вооружены?» спросил меня молодой д’Аво, нынешний президент де Мем, который в ту пору поддерживал принца де Конде. «Кто может в этом усомниться?» ответил я. И это было второй глупостью, совершенной мной за четверть часа. Низшему по званию не должно равняться в речах с тем, кому он обязан почтением, пусть даже он равняется с ним в делах; столь же мало пристало священнослужителю признаваться в том, что он вооружен, даже если при нем оружие. Есть предметы, в которых люди несомненно желают быть обманутыми. Обстоятельства зачастую оправдывают в общем мнении того, кто совершает поступки, не приличествующие его званию, но я еще ни разу не видел, чтобы они оправдали того, кто ведет не приличествующие его званию разговоры.
Выйдя из Большой палаты, я встретил в отделении судебных приставов г- на де Ларошфуко, который возвращался в палату. Я не обратил на это внимания и вышел в зал, чтобы просить моих друзей удалиться. Поговорив с ними и намереваясь возвратиться, я уже ступил на порог комнаты приставов, как вдруг услышал в зале громкий шум и крик: «К оружию!» Я хотел было обернуться, чтобы посмотреть, что случилось, но не успел шея моя оказалась зажатой между двумя створками двери, которую захлопнул де Ларошфуко, крича Колиньи и Рикуссу: «Заколите его!» Первый просто не поверил своим ушам, второй возразил: «Принц не давал такого приказания». Монтрезор, находившийся в комнате приставов вместе с преданным мне молодым горожанином по имени Нобле, придержал одну из створок, которая, однако, продолжала меня душить. Г- н де Шамплатрё, прибежавший на шум в зале и увидев меня этой крайности, с силой оттолкнул де Ларошфуко; он сказал ему, что подобного рода убийство позорно и чудовищно, и, распахнув двери, пропустил меня в них. Вы увидите, что это была еще не самая грозная опасность, какой я подвергся в этом случае [392]; о самой грозной я расскажу варм, объяснив сначала, что ее породило и что пресекло.