«Мемуары» кардинала де Реца
Вторая часть (53)
Источник: Литература Западной Европы 17 века — Принцу длительный срок для выбора дальнейшего пути. Предложения такого рода отвергнуть отнюдь не легко, в особенности если делают их как раз тогда, когда тебя вынуждают вступить на путь, которому противится твое сердце. А я уже говорил вам, что Принцу были вовсе не по душе заговор и междоусобица, да и все те, кто его окружали, охотно отказались бы от них, сумей они договориться между собой об условиях соглашения Принца с двором. Каждый желал найти в нем свою личную выгоду, но ни один не надеялся этого достигнуть, ибо ни один не имел на Принца такого влияния, чтобы оттеснить от переговоров всех прочих. Все они хотели войны, ибо ни один из них не верил, что сумеет извлечь пользу из мира; это всеобщее расположение, подкрепленное желанием герцогини де Лонгвиль находиться подальше от мужа, образовало неодолимое препятствие соглашению.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — его благородство нередко, а его осторожность почти всегда действуют заодно с ними против него самого. Круасси рассказывал мне, что в этом случае друзья Принца в своем недовольстве зашли так далеко, что даже уговорились между собой в Монроне, куда Принц прибыл, чтобы повидаться со своей сестрой, герцогиней, покинуть его и образовать третью партию под водительством и главенством принца де Конти, в случае если Принц примирится с двором на условиях, предложенных ему герцогом Орлеанским. Я не поверил бы словам Круасси, хотя он клялся, что это правда, столь беспомощен и нелеп был этот фантастический заговор, если бы сам я не оказался свидетелем сходных попыток сразу после освобождения Принца. Описывая события того времени, я забыл упомянуть, что четыре или пять дней спустя после своего возвращения из Стене герцогиня де Лонгвиль спросила меня в присутствии г- на де Ларошфуко, не пожелаю ли я предпочесть интересы принца де Конти интересам принца де Конде. Раскол вот что ведет к гибели почти все партии и почти всегда он бывает плодом того рода хитроумия, которое отличается свойствами, несовместными с осмотрительностью. Итальянцы зовут это comoedia iИсточник: Литература Западной Европы 17 века — торжественно отпразднованного 7 сентября [412], двор отбыл из Парижа в Берри и Пуату и герцог Орлеанский занят был там посредничеством между Королевой и принцем де Конде, подмостки Дворца Правосудия оказались куда менее оживленными, нежели обыкновенно; можно сказать, что со дня совершеннолетия Короля, которое, как я уже упоминал, торжествовали 7 сентября, до 20 ноября, когда по миновании Святого Мартина открылась сессия, разыгрались лишь две важные сцены 7 и 14 октября, когда Месьё объявил Парламенту, что Король предоставил ему всю полноту власти для ведения переговоров с принцем де Конде, и когда он избрал себе для сопровождения и помощи в этом деле членов Государственного совета Алигра и Ла Маргери, а также представителей Парламента господ де Мема, Менардо и Кюмона. Депутации этой так и не пришлось отправиться к Принцу, ибо Принц, которого герцог Орлеанский пригласил встретиться с ним для совещания в Ришельё [413], отверг предложение двора как ловушку, с умыслом расставленную ему, дабы охладить рвение его приверженцев. Принц прибыл в Бордо 12 октября; 26 октября о том стало известно в Париже; в тот же день Король выехал в [427] Фонтенбло, где, впрочем, оставался всего два или три месяца. Г- н де Шатонёф и маршал де Вильруа всячески уговаривали Королеву не давать партии принцев времени укрепиться.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — сдалась без единого выстрела. Паллюо с трех или четырехтысячным войском оставлен был осаждать Монрон, обороняемый Персаном; принц де Конти с герцогиней де Лонгвиль бежали в Бордо. Сопровождал их герцог Немурский, который за время этого путешествия предался герцогине де Лонгвиль более, нежели того желали бы г- жа де Шатийон и г- н де Ларошфуко [415]. Принц де Конде полагал, что после совещания в Три с герцогом де Лонгвилем он завербовал его в свою партию, однако толку от этого не было никакого, ибо герцог продолжал спокойно отсиживаться в Руане. Действия, предпринятые в Стене войсками под командованием графа де Таванна по приказу, данному Принцем тотчас после того, как он удалился от двора, также не принесли плодов, поскольку граф де Гранпре, покинувший службу у Принца, нагнал страху на противника под Вильфраншем и в другой раз под Живе.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — что полагаться на него нельзя, и послали приказ интенданту его арестовать. Освободили его тотчас после освобождения принца де Конде и даже возвратили в должность. Когда Принц, выйдя из тюрьмы, удалился от двора и направился в Гиень, Королева решила склонить Марсена на свою сторону и послала ему патент вице- короля Каталонии, о котором он давно мечтал, пообещав к тому же всевозможные милости в будущем. Но поскольку Марсена еще прежде уведомили о том, когда и куда направился принц де Конде, он побоялся, что с ним снова обойдутся так же, как уже однажды обошлись. Не зная о посулах Королевы, он вместе с Бальтазаром, Люсаном, Мон- Пуйаном, Ла Маркусом и той частью войск, какую ему удалось увлечь, успел бежать из Каталонии в Лангедок. Отпадение Марсена дало испанцам в этих краях заметный перевес и, можно сказать, стоило Франции потери Каталонии.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — всецело обязанный герцогу де Брезе, почел своим долгом выказать благодарность принцессе де Конде, сестре своего благодетеля.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — взявший Берг- Сен- Винокс, со своей стороны принял меры, которые впоследствии стоили Франции Дюнкерка и Гравлина[ 418,] а в эту пору вынудили двор держать на границе часть войск, которые были бы весьма необходимы в Гиени. Тучи эти, однако, не сотворили, по крайней мере внутри страны, всех тех бед, каких можно было ждать, видя, сколь они густые и черные. Соратники Принца служили ему вовсе не так, как подобало служить особе его звания и достоинств. В частности, маршал де Ла Форс в этих обстоятельствах не обнаружил твердости, достойной прежней его жизни. Крепость Ла Рошель, бывшая в руках графа Доньона, лишь недолго сопротивлялась графу д’Аркуру, командовавшему королевской армией. От испанцев, которым он передал Бур, крепость по соседству с Бордо, Принц не получил почти никакой помощи. Его Высочество одержал победы лишь в Ажене и Сенте. Он принужден был снять осаду с Коньяка; во всех этих битвах величайший из всех полководцев мира познал или, лучше сказать, показал, что доблесть, самая геройская, и дарования, самые выдающиеся, лишь ценой неимоверных усилий могут помочь новобранцам выстоять против обстрелянных солдат.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — необходимо о них знать, ибо они тесно связаны с тем, что я наблюдал в Париже, и с тем, что мне удалось выведать при дворе и о чем я вам сейчас расскажу.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — переговорами (дворцовая партия уверяла, хотя, по- моему, лживо, что к ним удалось склонить Гурвиля), с Принцем перестали церемониться и направили в Парламент декларацию, которой обвиняли его в оскорблении Величества, и прочая и прочая.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — в интригах, которые якобы плелись при дворе в пользу и против поездки Короля. Это глубочайшая ошибка: поездка предпринята была с общего согласия. Королева сгорала от нетерпения почувствовать себя свободной и оказаться там, куда она в любую минуту могла призвать г- на Кардинала. Министры своими письмами укрепляли ее в этой мысли. Месьё, более чем кто- либо другой, желал, чтобы двор находился подальше от Парижа, ибо преобладавшие в его натуре черты всегда побуждали его находить усладу во всем, что могло сузить круг ежедневных обязанностей, какие налагало на него присутствие Короля. Де Шатонёф не только желал новой схватки Принца с двором, чтобы тем еще затруднить их примирение, но и рассчитывал за время путешествия приобрести влияние на Королеву, ибо отсутствие Кардинала и отставка министров внушали ему надежду, что он может стать для нее лицом как более приятным, так и более нужным. Первый президент всеми силами содействовал поездке потому, что находил ее полезной для дел государственных, но также потому, что ему сделалось нестерпимо высокомерие, с каким с ним обходился де Шатонёф. Г- н де Ла Вьёвиль, как мне показалось, в первые дни отнюдь не спешил возложить на себя тяготы суперинтендантства; его ближайший наперсник, Бордо, повел со мной такие речи, что я почувствовал: Ла Вьёвилю просто не терпится, чтобы Король оказался уже вне Парижа. Нетерпение фрондеров было не меньшим во- первых, они и в самом деле понимали, сколь важно не дать укрепиться Принцу на другом берегу Луары, во- вторых, они куда более полагались на Месьё, когда двор был в отдалении, нежели когда он был рядом. Вот как, на мой взгляд, относились все без изъятия к поездке Короля, и я не могу уразуметь, на чем основаны толки и писания, в которых, утверждалось, будто в Совете на сей счет существовали мнения противоречивые [420].
Источник: Литература Западной Европы 17 века — более затруднительном, нежели в Париже, ибо де Шатонёф стал чинить препятствия возвращению Кардинала. Министров обуял смертельный страх, как бы привычка и необходимость в конце концов не утвердили над Королевой, которую осаждают Вильруа и командор де Жар и которой наскучили их советы, власть де Шатонёфа, а тот, в свою очередь, увидел, что надежды, лелеемые им на сей счет, не оправдываются, ибо Королева действует, как прежде, в тесном согласии с Кардиналом и со всеми теми, кто истинно ему привержен. Месьё очень скоро стал предаваться не столько радостям свободы, какую мог вкушать в отсутствие двора, сколько тревогам, каковые вдруг овладели им, когда распространились слухи, будто ведутся тайные переговоры, а они казались ему тем более опасными, что происходили вдалеке. Ла Вьёвиль, более других страшившийся возвращения Кардинала, две недели спустя после отъезда Короля объявил мне, что все мы попали впросак, не воспротивившись отъезду двора. Я признал справедливость его слов в отношении меня самого и всех фрондеров. Я и сегодня всей душой признаю, что это была одна из тягчайших ошибок, какую совершил в ту пору каждый из нас, я имею в виду каждого из тех, кто не желал возвращения кардинала Мазарини, ибо несомненно те, кто поддерживал его интересы, сделали верный ход. Ошибку эту должно объяснить присущей человеку склонностью всегда искать спасения от того, что причиняет ему неудобства сегодня, а не стараться предупредить то, что причинит ему их когда- нибудь в будущем. Я совершил оплошность наравне с прочими, но пример чужих ошибок не избавляет меня от стыда. Промах наш тем более непростителен, что мы предвидели его злосчастные следствия, которые, правду сказать, бросались в глаза; однако ради того, чтобы избежать беды небольшой, мы неосмотрительно встали на путь, грозивший бедой гораздо большей. Для нас куда менее опасно было позволить принцу де Конде укрепиться в Гиени, нежели предоставить Королеве, как это сделали мы, полную свободу вернуть своего фаворита. Эта ошибка принадлежит к числу тех, которые, помнится, уже не раз побуждали меня заметить: люди чаще всего совершают промахи оттого, что пекутся о настоящем более, нежели о будущем. Вскоре нам пришлось узнать и почувствовать, что важные ошибки, совершаемые партиями, противостоящими королевской власти, вносят в эти партии совершенное расстройство и почти неизбежно обрекают на неудачу тех, кто в них участвует, какой бы образ действий они потом ни избрали. Изъясню свою мысль.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — дать согласие на его возвращение, второй воспротивиться этому в союзе с принцем де Конде, и третий создать в государстве третью партию. Первое было бы постыдно после тех публичных заверений, какие он дал. Второе ненадежно, ибо беспрерывные распри в партии Принца неминуемо толкали ее участников то и дело заводить переговоры с двором. Третье было опасно для государства, да и невозможно для Месьё, ибо было ему не по плечу.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — кабинета. Первое было гибельно, ибо в тогдашних обстоятельствах надежда эта могла сбыться слишком скоро для того, чтобы можно было рассчитывать оставить ее втуне. Второе несбыточно, принимая во внимание расположение духа и упрямство Королевы.
Как же в этом случае мог поступить я сам какой разумный и верный шаг сделать? Мне должно было или повиноваться Королеве, содействуя возвращению Кардинала, или воспротивиться ему вместе с Месьё, или стараться угодить обоим. Мне должно было также либо примириться с принцем де Конде, либо оставаться с ним в ссоре. Но какой из этих выходов сулил мне безопасность? Если бы я поддержал Королеву, это невозвратно погубило бы меня во мнении Парламента, народа и в глазах Месьё, а порукой моей безопасности была бы лишь добрая воля Мазарини. Если бы я поддержал Месьё, не прошло бы и четверти часа, как по законам, которые правят миром, у меня отняли бы обещанную кардинальскую шапку. Мог ли я оставаться в ссоре с Принцем, если Месьё вдруг затеет в союзе с ним войну против Короля? Мог ли я примириться с Принцем, когда Королева объявила мне, что не отменит своего решения рекомендовать меня в кардиналы лишь в том случае, если я дам ей слово с ним не примиряться? Оставайся Король в Париже, Королева принуждена была бы действовать с оглядкой, что устранило бы многие из этих опасностей, а другие смягчило бы. Мы содействовали отъезду двора вместо того, чтобы чинить ему препятствия, почти невидимые, а у нас было для этого множество способов. И случилось то, что всегда случается с теми, кто упустил важную и решительную минуту в деле. Поскольку ни один выход не казался нам хорош, все мы, кто во что горазд, взяли от каждого из них то, что посчитали в нем наименее дурным; это не могло не принести плачевные плоды, ибо такая, с позволения сказать, мешанина выкладок и решений всегда только все запутывает и помочь распутать этот клубок может одна лишь счастливая случайность. Я объясню вам свою мысль, применив ее к обстоятельствам; о которых идет речь, но сначала расскажу вам о некоторых весьма любопытных и знаменательных происшествиях, совершившихся в это время.
Источник: Литература Западной Европы 17 века — и де Вильруа поняли, что, судя по обороту событий, надежды, ими лелеемые, тщетны [422]. Успех графа д’Аркура в Гиени; действия парижского Парламента, который, не желая и слышать о Кардинале, запрещал, однако, под страхом смерти, вербовать солдат для принца де Конде [423], намеревавшегося помешать возвращению Мазарини; гласный, откровенный раздор среди приближенных Месьё между приверженцами Принца и моими друзьями, придали храбрости тем, кто защищал при Королеве интересы ее первого министра. Сама она обладала храбростью в преизбытке, когда речь шла о том, чтобы исполнить свою прихоть. Окенкур, совершивший тайное путешествие в Брюль, объявил Кардиналу, что восьмитысячная армия готова встретить его на границе и с триумфом проводить до Пуатье. Человек, бывший при этом разговоре, рассказывал мне, что воображение Кардинала в особенности пленила надежда увидеть целую армию, носящую его цвет [424] (ибо Окенкур в его честь нацепил на себя зеленую перевязь), и все заметили его слабость. Однако в ту самую минуту, когда Королева строила планы начать войну, она продолжала вести переговоры. Гурвиль то и дело ездил к Принцу и обратно. Барте отправился в Париж, чтобы заручиться поддержкой герцога Буйонского, г- на де Тюренна и моей. Сцена эта заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее.
Я уже говорил вам, что герцог Буйонский и виконт де Тюренн покинули принца де Конде и вели в Париже жизнь совершенно уединенную, не принимая почти никого, кроме самых близких друзей. Я принадлежал к их числу, и поскольку мне как, может быть, никому другому известны были достоинства и влияние обоих братьев, я приложил все старания, чтобы Месьё понял это и оценил, а братья приняли бы его сторону. Неприязнь, какую он, сам не зная почему, всегда питал к старшему из них, помешала Месьё поступить согласно его собственной выгоде, а презрение, какое по причине, хорошо ему известной, питал к Месьё младший из братьев, отнюдь не содействовало успеху моих переговоров. В переговоры же, какие поручено было вести Барте, как раз в это время прибывшему в Париж, мы оба с герцогом Буйонским оказались вовлечены принцессой Пфальцской, общей нашей приятельницей, именно к ней Барте имел приказание обратиться.
Она пригласила нас троих к себе между полуночью и часом и представила нам Барте, который, излив на нас сначала поток гасконского бахвальства, объявил, что Королева, приняв решение призвать обратно [432] кардинала Мазарини, не пожелала, однако, исполнить его, не спросив вперед нашего мнения и прочая, и прочая. Герцог Буйонский, который часом позже поклялся мне в присутствии принцессы Пфальцской, что до сей минуты двор ничего ему не предлагал, во всяком случае не предлагал ничего определенного, казался смущенным, но вышел из затруднения на свой обычный лад, то есть как человек, не знающий себе равных в умении быть особенно велеречивым, когда он желает сказать как можно меньше. Виконт де Тюренн, бывший более скупым на слова и, правду сказать, куда более искренним, заметил, оборотясь в мою сторону: «Мне сдается, господин Барте намерен дергать на улице за полу всех прохожих в черных плащах, чтобы спросить у них, как они относятся к возвращению господина Кардинала, ибо, на мой взгляд, задавать этот вопрос нам с братом так же бессмысленно, как и тем, кто прошел сегодня по Новому мосту». «Еще меньше смысла спрашивать меня, сказал я, ибо среди сегодняшних прохожих на Новом мосту есть люди, которые могут рассуждать об этом предмете, но Королева знает, что я этого сделать не могу». «А что же будет с вашей шапкой, сударь?» без раздумий и напрямик спросил Барте. «Будь что будет», ответил я. «Но что же вы предлагаете Королеве в обмен на шапку?» упорствовал он. «То, что я предлагал ей сотни раз, отвечал я. Если рекомендация останется в силе, я не пойду на мир с Принцем, если будет отозвана, я завтра же с ним примирюсь. Даже если мне лишь пригрозят его отменой, я надену светло- желтую перевязь». Спор сделался громче, однако закончился он довольно миролюбиво, ибо герцог Буйонский, как и я, заметил, что Барте имел предписание, в случае если ему не удастся добиться большего, довольствоваться тем, что я уже прежде тысячу раз обещал Королеве.
Болтовня Барте с герцогом Буйонским и г- ном де Тюренном продолжалась куда дольше я называю ее болтовней, ибо смешно было видеть, как жалкий и ничтожный баск пытался убедить двух славнейших мужей совершить неслыханную глупость: объявить себя сторонниками двора, не потребовав при этом никаких гарантий. Они ему не поверили, и вскоре им предложены были надежные гарантии. Виконту де Тюренну обещали должность главнокомандующего, а герцогу Буйонскому посулили щедрое возмещение за Седан, позднее им полученное[ 425]. Оба доверили мне условия своего примирения, хотя я принадлежал к враждебной партии, и вышло так, что впоследствии доверенность эта спасла их от тюрьмы.
Месьё, предупрежденный о том, что братья намерены перейти на службу к Королю и в такой- то день и час собираются покинуть Париж, объявил мне, когда я, нанеся им прощальный визит, явился к нему, что их надобно арестовать и он даст на сей счет приказ капитану своей гвардии виконту д’Отелю. Посудите сами, в какое я пришел замешательство; меня по справедливости могли заподозрить в том, будто я выдал тайну моих друзей; мне надо было найти средство помешать Месьё исполнить его умысел. Сначала я стал уверять его, что сведения, полученные им, ложны. Я убеждал его, что опасно оскорбить на основании одних лишь подозрений людей столь знатных и доблестных, но, видя, что он не сомневается в справедливости слухов (он был прав) и упорствует в своем намерении, я переменил тон и теперь старался лишь выиграть время, чтобы братья успели бежать. Судьба мне благоприятствовала. Виконта д’Отеля, за которым послали, нигде не могли найти. Месьё отвлекся, занявшись медалью, которую весьма кстати ему принес Брюно, и я успел сообщить г- ну де Тюренну через Варенна, чудом подвернувшегося мне под руку, чтобы он спасался, не теряя ни минуты. Братья опередили виконта д’Отеля на два или три часа. Месьё горевал не многим долее. Пять или шесть дней спустя, застав его в хорошем настроении, я рассказал ему, как было дело. Он на меня не разгневался и даже простер свою милость до того, что уверил меня: откройся я ему вовремя, он пренебрег бы своими интересами ради моих, куда более важных, ибо речь шла о доверенной мне тайне. Приключение это, понятное дело, еще укрепило узы старой дружбы, связывавшей меня с виконтом де Тюренном.
Зато, как вы могли судить по многим страницам моего повествования, на дружеские чувства г- на де Ларошфуко полагаться мне следовало куда меньше. Вот пример, заслуживающий упоминания. Однажды утром, когда я еще лежал в постели, ко мне в спальню явился г- н Талон, ныне секретарь кабинета [426], а в ту пору союзник Кардинала; произнеся приветствие и назвав свое имя (ибо я не знал его в лицо), он объявил мне, что, не принадлежа к числу моих сторонников, он, однако, не может не сообщить об угрожающей мне опасности; отвращение, внушаемое ему всякой низостью, и почтение к моей особе побуждают его рассказать мне, что Гурвиль и приверженный г- ну де Ларошфуко заместитель коменданта Дамвилье, Ла Рош- Кошон [427], едва не убили меня вчера на набережной против Малого Бурбонского дворца. Само собой разумеется, я поблагодарил г- на Талона, к которому и впрямь до конца моих дней сохраню живейшую признательность, но, привыкши получать уведомления подобного рода, я не придал его словам значения, коего заслуживали имя и достоинства того, от кого они исходили, и на другой же вечер не преминул отправиться к г- же де Поммерё один в свой карете, в сопровождении всего лишь двух пажей и трех или четырех лакеев.