Уроки любви повели за собою тяжелые последствия в душе Базарова. Они привели к кризису его односторонние, вульгарно-материалистические взгляды на жизнь. Перед героем открылись две бездны: одна – загадка его собственной души, которая оказалась сложнее, глубже и бездоннее, чем он предполагал; другая – загадка мира, который его окружает. От микроскопа героя потянуло к телескопу, от инфузорий – к звездному небу над головой, вопреки уже беспомощным нигилистическим бравадам: Я гляжу на небо только тогда, когда хочу чихнуть! Черт знает, что за вздор! – признается Базаров Аркадию.
— Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь. За восхищением стойкостью человеческого духа тут проглядывает то же самое внутреннее смущение нигилиста перед неудержимой силой нравственных чувств и страстей.
К чему придумывать человеку поэтические тайны, зачем тянуться к утонченным переживаниям, если он – всего лишь жалкий атом во Вселенной, слабое биологическое существо, подверженное неумолимым естественным законам увядания и смерти? Базаров скептичен, но заметим, что теперь его скептицизм лишен непоколебимой уверенности. Рассуждения о бессмысленности жизни при внешнем отрицании заключают в себе тайное удивление высокими человеческими надеждами и ожиданиями.
Положение песчинки, атома, находящегося во власти безличных стихий природы, Базарова, по-видимому, не удовлетворяет. Гордая сила человеческого возмущения поднимает его над равнодушным муравьем, не обладающим чувством сострадания.
Не умея ответить на роковые вопросы о драматизме любви, о смысле жизни, о таинстве смерти, Базаров по-прежнему хочет с помощью современного естествознания заглушить в себе ощущение трагической серьезности этих вопросов. Масштаб притязаний Базарова здесь головокружительно смел и значителен. Но как незаурядный человек, герой не может с самим собою справиться: данные естественных наук его от этих тревог уже не оберегают. Он склонен, как нигилист, упрекать себя в отсутствии равнодушия к презренны (*121) аристократам, к несчастной любви, поймавшей его на жизненной дороге.
В минуты отчаяния, когда тайными тропами к нему подбирается романтизм, он негодует, топает ногами, грозит себе кулаком. Но в преувеличенной, отчаянной дерзости этих упреков скрывается другое: и любовь, и поэзия, и сердечное воображение прочно живут в его душе. Возникшие перед Базаровым вопросы о смысле жизни, опровергающие его прежний, упрощенный взгляд на человека и мир,- не пустяки. Так начинается глубокий кризис веры героя в неизменную, биологизированную сущность человека. Старое убеждение, что люди подобны деревьям в лесу, давало Базарову возможность смотреть на мир оптимистически.
Оно вселяло уверенность, что нет нужды революционеру вникать в душу каждого человека в отдельности. Люди все одинаковы: исправьте общество – болезней не будет. Любовь к Одинцовой пробудила в Базарове тревожные сомнения: может быть, точно всякий человек загадка? Ненавидеть! – восклицает он.
— Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа,- она такая славная, белая,- вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать… А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора…
Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше? По существу, здесь с предельной остротой ставится вопрос о неповторимой ценности каждой человеческой личности и подвергаются критике идеи прогресса.
Стоит ли будущая белая изба, будущее материальное благоденствие смерти хотя бы одного человеческого существа? Такие же вопросы будут преследовать и героев Достоевского – от Раскольникова до Ивана Карамазова. Стоит ли будущая мировая гармония одной лишь слезинки ребенка, упавшей в ее основание? Кто оправдает бесчисленные человеческие жертвы, которые совершаются во благо грядущих поколений?
Могут ли считаться нравственными цветущие и благоденствующие будущие поколения, если они, упиваясь гармонией, забудут, какой жестокой и бесчеловечной ценой она куплена? А если не забудут – значит, не будут благоденствовать и не будет никакой гармонии…
Тревожны и глубоки те вопросы, к которым пробивается смятенный Базаров. И эти вопросы делают его душевно богаче, щедрее и человечнее. Слабость Базарова в другом, в усиленном стремлении уйти от них, в презрительной оценке их как чепухи и гнили, в попытках согласиться на малое, втис-(*122)нуть себя и окружающее в узкие рамки научных закономерностей. Делая это, Базаров раздражается, все более и более надламывается, становится непоследовательным и вздорным в общении с Аркадием. Он грубо обходится с ним, как бы вымещая на друге свою внутреннюю тревогу и боль: Ты нежная душа, размазня…
Ты робеешь, мало на себя надеешься. Ну, а у самого Базарова нет нежности в душе и робости перед красотой Одинцовой? Ты говоришь, как твой дядя.
Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! Но разве у Базарова с некоторых пор не появилось принципа, во имя которого он решил сладить с собою, со своим романтизмом?