«Народ» и «толпа», Наполеон и Кутузов — часть 1

Толстой спорит в Войне и мире с распространенным в России и за рубежом культом выдающейся исторической личности. Этот культ в значительной степени опирался на учение немецкого философа Гегеля. По Гегелю, ближайшими проводниками Мирового Разума, который определяет судьбы народов и государств, являются великие люди, которые первыми угадывают то, что дано понять только им и не дано понять людской массе, пассивному материалу истории. Великие люди у Гегеля всегда опережают свое время, а потому оказы-(*111)ваются гениальными одиночками, вынужденными деспотически подчинять себе косное и инертное большинство. Толстой видит в таком учении что-то безбожно-бесчеловечное, в корне противное русскому нравственному идеалу. У Толстого не исключительная личность, а народная жизнь в целом оказывается наиболее чутким организмом, откликающимся на скрытый смысл исторического движения.

Призвание великого человека заключается в умении прислушиваться к воле большинства, к коллективному субъекту истории, к народной жизни. Толстому чуждо гегелевское возвышение великих личностей над массами, и Наполеон в его глазах – индивидуалист и честолюбец, вынесенный на поверхность исторической жизни темными силами, овладевшими на время сознанием французского народа. Наполеон – игрушка в руках этих темных сил, и Толстой отказывает ему в величии потому, что нет величия там, где нет простоты, добра и правды.

В художественном мире романа-эпопеи сталкиваются и спорят друг с другом два состояния общей жизни: народ как целостное единство, скрепленное нравственными традициями жизни миром, и людская толпа, наполовину утратившая человеческий облик, одержимая агрессивными, животными инстинктами. Такой толпой в романе оказывается светская чернь во главе с князем Василием Курагиным. В толпу превращаются и люди из низов в эпизоде зверской расправы с Верещагиным. Такой же воинственно настроенной толпой оказывается в эпоху революционных потрясений значительная часть французского народа.

Народ, по Толстому, превращается в толпу и теряет чувство простоты, добра и правды, когда он лишается исторической памяти, а значит, и всех культурных, нравственных традиций, которые были выработаны тысячелетиями его истории. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению. И по мере того как разлагается народ и формируется утратившая нравственные предания толпа, приготовляется тот человек, который должен стоять во главе буду-(*112)щего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.

Толпе нужен человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз. И вот он продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место. Толстой поэтизирует в Войне и мире народ как целостное духовное единство людей, основанное на прочных, вековых культурных традициях, и беспощадно обличает толпу, единство которой держится на агрессивных, индивидуалистических инстинктах. Человек, возглавляющий толпу, лишается у Толстого права считать себя героем. Величие человека определяется глубиною его связей с органической жизнью народа.

В романе-эпопее Война и мир Толстой дает универсальную русскую формулу героического. Он создает два символических характера, между которыми располагаются в различной близости к тому или иному полюсу все остальные. На одном полюсе – классически тщеславный Наполеон, а на другом – классически демократичный Кутузов. Два эти героя представляют соответственно стихию индивидуалистического обособления (войну) и духовные ценности мира, или единения людей. Простая, скромная и потому истинно величественная фигура Кутузова не укладывается в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.

В литературе о Войне и мире долгое время существовало мнение, что Толстой сделал Кутузова мудрым фаталистом, вообще отрицающим роль личности в истории. Такой взгляд основан на абсолютизации отдельных высказываний писателя, извлекаемых из художественного контекста романа-эпоиеи и рассматриваемых вне тех связей, в которых они там находятся. Толстой пишет, например, о Кутузове: Долголетним военным опытом он знал…

что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска… Если истолковать эти слова буквально, можно и впрямь подумать, что автор отрицает роль военной науки и военной техники.

Но разумно ли приписывать артиллерийскому офицеру, участнику оборины Севастополя, такое отрицание? Нетипичный ли это в художественном произведении прием парадоксального заострения мыслей со своей полемической сверхзадачей?

Толстому важно показать, что пренебрежение полководцев, а вслед за ними и официаль-(*113)ных историков моральным духом войск, невнимание их к мельчайшим дифференциалам истории, простым солдатам, от коллективных усилий которых зависит результат сражения, порождает мертвящий формализм или авантюризм как в руководстве военными действиями, так и в понимании их исхода будущими историками. Толстовское произведение, вобравшее в себя демократический дух эпохи 60-х годов, полемически заострено против исторических личностей, руководствующихся в своих решениях ничем не контролируемым произволом. Пафос толстовской философии истории демократичен до утопического максимума. До тех пор,- заявляет автор,- пока пишутся истории отдельных лиц,…а не история всех, без единого исключения всех людей, принимающих участие в событии,- нет никакой возможности описывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людей направлять свою деятельность к одной цели.

Этой силой и оказывается выдающаяся историческая личность, которой приписываются сверхчеловеческие способности и своеволие которой решительно отрицает Толстой. Для изучения не мнимых, а подлинных законов истории, считает он, должно изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров, генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Известно, что живой человеческий характер Толстой представлял в виде дроби, в числителе которой были нравственные качества личности, а в знаменателе ее самооценка.

Чем выше знаменатель, тем меньше дробь, и наоборот. Чтобы становиться совершеннее, нравственно чище, человек должен постоянно увеличивать, наращивать числитель и всячески укорачивать знаменатель. Лучшие герои Войны и мира приобщаются к жизни в миру и миром, изживая себялюбивые мотивы в сознании и поведении. Ценность человеческой личности в книге Толстого определяется полнотою связей человека с окружающим миром, близостью его к народу, глубиною врастания в общую жизнь.

Это только кажется, что Кутузов в романе-эпопее Толстого – пассивная личность. Да, Кутузов дремлет на военных советах под Аустерлицем и в Филях, а в ходе Бородинского сражения одобряет или порицает то, что делается без его участия. Но во всех этих случаях внешняя пассивность Кутузова – форма проявления его мудрой человеческой активности. Кутузовская инертность – это вызов тем общественным деятелям, которые мнят себя персонажами герои-(*114)ческой поэмы и воображают, что их произвольные соображения определяют ход исторических событий.

Кутузов-полководец действительно велик и гениален, но его величие и гениальность заключаются в исключительной чуткости к собирательной воле большинства. Кутузов по-своему мудр и по-особому героичен. Более всех героев Войны и мира он свободен от действий и поступков, диктуемых личными соображениями, тщеславными целями, индивидуалистическим произволом. Он весь проникнут чувством общей необходимости и наделен талантом жизни миром с многотысячным коллективом вверенных ему людей.

Мудрость Кутузова заключается в умении принять необходимость покорности общему ходу дел, в таланте прислушиваться к отголоску общего события и в готовности жертвовать своими личными чувствами для общего дела. Во время Бородинского сражения Кутузов бездействует лишь с точки зрения тех представлений о призвании гениальной исторической личности, которые свойственны формуле европейского героя. Нет, Кутузов не бездействует, но он действует подчеркнуто иначе, чем Наполеон.

Кутузов не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему, то есть делал выбор и своим согласием или несогласием направлял события в нужное русло в меру тех сил и возможностей, которые отпущены на земле смертному человеку. Духовный облик и даже внешний вид Кутузова-полководца – прямой протест против тщеславного прожектерства и личного произвола в любых его формах.