Везде разметаны ее свирепства жертвы —
Два стиха, которые не испортили бы никакого описания моровой язвы в эпической поэме.
Не давит волк овец и смирен, как святой;
Дав курам роздых и покой,
Лиса постится в подземелье,
Здесь рассказ стихотворный забавен и легок, но он не составляет неприятной противоположности с поэтическою картиною язвы. А в следующих трех стихах с простым описанием сливается нежное чувство:
С голубкой голубь врозь живет;
Любви в помине больше нет;
А без любви какое уж веселье!
Это перевод, и самый лучший, прекрасных Лафонтеновых стихов:
Les tourterelles se fuyaient
Plus d amour, partant plus de joie.
Какая разница с переводом Княжнина, который, однако, не дурен:
И горлицы друг друга убегают,
Нет более любви в лесах и нет утех!
Вот еще несколько примеров: мы оставляем заметить в них красоты самим читателям. Пример разговора. Стрекоза пришла с просьбою к Муравью:
—Не оставь меня, кум милой;
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей.
«Кумушка, мне странно это!
Да работала ль ты в лето?» —
Говорит ей Муравей.
—До того ль, голубчик, было;
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило! и проч.
Лягушки просили у Юпитера царя — и Юпитер:
Дал им царя — летит к ним с шумом царь с небес;
И плотно так он треснулся на царство,
Что ходенём пошло трясинно государство.
Со всех лягушки ног
В испуге пометались.
Кто как успел, куда кто мог,
И шепотом царю по кельям дивовались.
И подлинно, что царь на диво был им дан:
Не суетлив, не вертопрашен.
Степенен, молчалив и важен;
Дородством, ростом великан;
Ну, посмотреть, так это чудо!
Одно в царе лишь было худо:
Царь это был — осиновый чурбан.
Сначала, чтя его особу превысоку,
Не смеет подступить из подданных никто;
Чуть смеют на него глядеть они — и то
Украдкой, издали, сквозь аир и осоку.
Но так как в свете чуда нет,
К которому не пригляделся б свет,
То и они — сперва от страха отдохнули,
Потом к царю подползть с преданностью дерзнули;
Сперва перед царем ничком;
А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком,
Дай попытаться сесть с ним рядом;
А там, которые еще поудалей,
К царю садятся уж и задом.
Царь терпит все по милости своей.
Немного погодя, посмотришь, кто захочет,
Тот на него и вскочит.
Можно забыть, что читаешь стихи: так этот рассказ легок, прост и свободен. Между тем какая поэзия! Я разумею здесь под словом поэзия искусство представлять предметы так живо, что они кажутся присутственными.
Что ходенём пошло трясинно государство —
Живопись в самых звуках! Два длинных слова ходенём и трясинно, прекрасно изображают потрясение болота.
Со всех лягушки ног
В испуге пометались,
Кто как успел, куда кто мог
В последнем стихе, напротив, красота состоит в искусном соединении односложных слов, которые своею гармониею представляют скачки и прыганье. Вся эта тирада есть образец легкого, приятного и живописного рассказа. Смеем даже утверждать, что здесь подражание превосходит подлинник; а это весьма много, ибо Лафонтенова басня прекрасна; в стихах последнего, кажется, менее живописи, и самый рассказ его не столь забавен. Еще один или два примера — и кончим.
Жил некто человек безродный, одинакой,
Вдали от города, в глуши.
Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,
А в одиночестве способен жить не всякий;
Утешно нам и грусть, и радость разделить.
Мне скажут: а лужок, а темная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?
Прекрасны, что и говорить!
А все прискучится, как не с кем молвить слова.
Вот истинное простодушие Лафонтена, который, верно, не мог бы выразиться лучше, когда бы родился русским. Заметим, однако, здесь ошибку. Крылов употребил слово одинакой (с кем — или с чем-нибудь совершенно сходный) вместо слова одинокой (не имеющий ни родства, ни связей). Далее, автор описывает пустынника и друга его — медведя. Первый устал от прогулки, последний предлагает ему заснуть:
Пустынник был сговорчив, лег, зевнул,
Да тотчас и заснул.
А Миша на часах, да он и не без дела:
У друга на нос муха села —
Он друга обмахнул —
Взглянул —
А муха на щеке — согнал — а муха снова
У друга на носу.
Здесь подражание несравненно лучше подлинника.
В переводе картина, и картина совершенная. Стихи летают вместе с мухой. Непосредственно за ними следуют другие, изображающие противное: медлительность медведя; здесь все слова длинные, стихи тянутся:
Вот Мишенька, не говоря ни слова,
Увесистый булыжник в лапы сгреб,
Прясел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: «Молчи ж, уж я тебе воструху!»
И у друга на лбу подкарауля муху,
Что силы есть — хвать друга камнем в лоб.
Все эти слова: Мишенька, увесистый, булыжник, корточки, переводит, думает, и у друга подкарауля — прекрасно изображают медлительность и осторожность: за пятью длинными, тяжелыми стихами следует быстрое полустишие:
— Хвать друга камнем в лоб.
Это молния, это удар! Вот истинная живопись, и какая противоположность последней картины с первою!
Но довольно! Читатели сами могут развернуть Басни г. Крылова и заметить в них те красоты, о которых мы не сказали ни слова, за недостатком времени и места. Остается теперь заметить ошибки — их очень немного. Слог г. Крылова кажется нам в иных местах растянутым и слабым (зато мы никогда не заметили принужденности в рассказе). Найдутся три или четыре погрешности против языка; несколько выражений, противных вкусу, грубых и тем более заметных, что слог вообще везде и приятен и легок. Например:
Вещуньина с похвал вскружилась голова;
От радости в зобу дыханье сперло!
Едва ли это неприятное выражение — в зобу дух сперло — понравится людям, привыкнувшим к языку хорошего общества.
Дуб говорит тростинке:
Ведь тебе овсянка уж тяжка!
Не приличнее ли тяжесть овсянки выразить легким, а не тяжелым стихом? Такая подражательная гармония не слишком ли подражательна?
Чем любоваться тут?
Твой хор Горланит вздор!
Нельзя, если не ошибаюсь, говоря о музыке, употребить слово: любоваться. Любуешься тем, что видишь.
А ты, так ты еще не уклонил лица,
Как сдерживал порывы их ужасны.(II басня)
И как открыть его, никак не догадался. (VI басня)
А все, за все спасибо мне. (XVI басня)
Сразмерна ль с крепостью твоей такая гордость? (XVII)
Лакеи, гуторя, плетутся вслед шажком,
Учитель с барыней болтают вздор тишком.(XXI басня)
Для твари глупой, подлой толь. (VII басня)
Вероятно, что при втором издании г. Крылов не оставит этих стихов без поправки.
Орел под небесью летал. (XX басня)
Надобно, если не ошибаюсь, сказать: по поднебесью; в русском языке едва ли есть слово: небесье,
В лесу кого набресть
Кроме волков или медведей?
И это кажется нам ошибкою против языка. Говорится: на кого набресть, а не кого набресть.
И рада, рада уж была,
Что вышла за каляку.
Автор для рифмы поставил каляка, вместо: калека. Эта ошибка тем более чувствительна, что она единственная в такой басне, которая от первого стиха до последнего {если включить еще одно неправильное выражение: одинаку) прекрасна.