Рассматривая отображение народа в «Мертвых душах», легко видеть, что оно не было однокачественным, однолинейным. В поэме находили свое воплощение разные стороны народной жизни в ее связях и противоречиях с жизнью всего общества. Изображая поместных владетелей, их паразитизм, их косность, Гоголь вскрывал губительное влияние социального строя на развитие творческих сил народа.
Еще в рецензии на книгу «Обозрение сельского хозяйства удельных имений», написанной в 1336 году для пушкинского «Современника», Гоголь указывал, что природные условия России необычайно благоприятствуют развитию земледелия, и, тем не менее, оно, по словам писателя, находится в поистине младенческом состоянии. Уделяя в рецензии особое внимание «работящим силам людей», Гоголь отмечал, что «усилия рук без сравнения малы относительно пространства земли. Орудия еще много не облегчены; привычка и давность обыкновения еще держит место испытующего опыта» (VIII, 207). Одну из главных причин застоя в земледелии писатель видел в бедственном положении русского крестьянина. «Что же такое русский крестьянин? Он раскинут, или, лучше сказать, рассеян нечасто, как семена, по обширному полю, из которого будет густой хлеб, но только не скоро… Лишенный живого, быстрого сообщения, он еще довольно груб, мало развит и имеет самые бедные потребности.
Возьмите земледела северной и средней полосы. У него пища однообразна: ржаной хлеб и щи, один и те же щи, которые он ест каждый день. Возле дома его пет даже огорода» (VIII, 207—208). Далее в рецензии Гоголь заявлял о том, что русский крестьянин «способен переменить тотчас свою жизнь, но только, когда вокруг его явятся улучшения» (VIII, 208). Это высказывание определяло непосредственную связь между общими условиями существования крестьянства и характером его материальных и духовных запросов. И когда русский крестьянин освобождается от стеснительных условий своей жизни, «тут вдруг развивается его деятельность и оказывается его живая хлопотливая природа» (VIII, 208), его живость и сметливость.
Эти суждения писателя подводили к выводу о необходимости изменений в общем положении русского крестьянства. В «Мертвых душах» Гоголь глубоко показал то страшное воздействие, которое оказывала на народ зависимость его от «хозяев».
Именно в этом плане и нужно рассматривать образы дяди Митяя и дяди Миняя, крепостного слуги Плюшкина — Прошки, девчонки Пелагеи, не умевшей различать, «где право, где лево». Все эти действующие лица поэмы-романа несут на себе печать своего рабского состояния. Социальная подавленность, приниженность определяет их духовную неразвитость.
Находящиеся под властью коробочек и Плюшкиных, они являются живым воплощением того гнета, который испытывают на себе крестьяне, обреченные на нечеловеческое существование. Черты духовной неразвитости мы видим и в образах Петрушки и Селифана. Петрушка «имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг»,. В котором, однако, его привлекало «не то, о чем читал он, но больше самое чтение, пли, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит».
В отличие от молчаливого Петрушки, словоохотливый Селифан склонен к длинным рассуждениям и сентенциям, но они вращаются и весьма тесном кругу его ограниченных интересов. В образах Петрушки и Селифана раскрываются инертность, неподвижность, порожденные условиями их жизни.
К этому добавляется развращающее влияние той среды, в которой Петрушка и Селифан постоянно пребывают. Для характеристики народных образов важное значение имеют размышления Чичикова о жизненной судьбе приобретенных им крепостных душ. В статье «Объяснение на объяснение…
» Белинский верно указал на то, что Гоголь «неосновательно заставляет Чичикова расфантазироваться о быте простого русского народа при рассматривании реестра скупленных им мертвых душ… Здесь поэт явно отдал ему свои собственные благороднейшие и чистейшие слезы, незримые и неведомые миру, свой глубокий, исполненный грустной любовью юмор, и заставил его (Чичикова) высказать то, что должен был выговорить от своего лица». Справедливость этого замечания была вполне оценена автором «Мертвых душ». Как выражение авторских раздумий, как художественное обобщение действительности картины народной жизни, развернутые в седьмой главе поэмы, представляют громадный интерес. Все они проникнуты мыслью о богатой одаренности русского народа, о неизведанных силах, скрытых в его недрах, и одновременно мыслью о незавидной, горькой судьбе, выпавшей на его долю./Почти каждый из этих образов, которые нарисованы здесь, отмечен яркими индивидуальными чертами, какой-то особой незаурядностью.
Тут и Степан Пробка, «тот богатырь, что в гвардию годился бы», исходивший все губернии с топором за поясом и сапогами на плечах, тут и Максим Телятников, который мог бы быть чудо-сапожником, если бы; не увлекся легкими успехами, тут и Григорий Доезжай-не-доедешь, о необычной судьбе которого высказываются разные предположения, одинаково неутешительные. Выражение авторских раздумий в поэме «Мертвые души» Запечатлевая образы и картины народной жизни, Гоголь не обошел тему борьбы против социального угнетения.
Уже в рассказах о беглых крестьянах Плюшкина она выражена с большой отчетливостью. Само по себе бегство крестьян было формой стихийного протеста пригни помещичьего произвола и насилия. Рисуя в главе о Плюшкине разорение крестьянства, указывая па большое число беглых крепостных, писатель отмечал этот стихийный протест, нашедший свое конкретное выражение в образе Абакума Фырова с его жаждой вольной жизни.
Остроту социальных противоречий эпохи мы ощущаем и в рассуждениях чиновников о средствах, которые могут предупредить бунт крестьян, купленных Чичиковым, и в живых зарисовках крестьянских «возмущений». В девятой главе писатель рассказывает о бунте крестьян сельца Вшивая Спесь, которые соединились с крестьянами сельца Боровки и снесли с лица земли земскую полицию, прикончив земное существование заседателя Дробяжкина.
«Земскую полицию нашли на дороге, мундир или сюртук на земской полиции был хуже тряпки, а уж физиогномики и распознать нельзя было». Причиной расправы с Дробяжкиным было то, что он «повадился уж чересчур часто ездить в их деревню, что в иных случаях стоит повальной горячки», но он не только часто наведывался в деревню — «в показаниях крестьяне выразились прямо, что земская полиция был-де блудлив, как кошка, и что уже не раз они его оберегали и один раз даже выгнали нагишом из какой-то избы, куда он было забрался». Завершая этим образом первый том «Мертвых душ», Гоголь с необыкновенной силой противопоставлял Россию подлинную, живую, народную мертвенному облику тех, кто считал себя солью русской земли. Образ РОССИИ не только не сливается с картинами жизни привилегированных слоев общества, но резко контрастирует с ними.
Здесь все соизмеряется в плане глубокого внутреннего противоречия: замкнутость существования владельцев крепостных душ и беспредельная ширь России, ее могучий простор; духовное убожество обитателей усадеб и богатство творческих сил русского народа; неподвижность, застои мира коробочек, Плюшкиных, собакевичей и стремительное движение России вперед, в котором писатель видел залог ее процветания. Образ России также резко противостоит образу Чичикова, который, несмотря на свою кипучую деятельность, совершенно чужд широким общественным идеям, народным началам жизни. Пламенно веря в великое будущее России, Гоголь, однако, ясно не представлял себе тот путь, который должен был привести страну к могуществу, славе и процветанию.
«Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа». Писатель не знал, не видел реальных способов преодоления противоречия между состоянием подавленности страны и взлетом национального гения, расцветом России. «Где же тот, — писал Гоголь, — кто бы на родном, языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово вперед?
кто, зная все силы и свойства и всю глубину нашей природы, одним чародейным мгновеньем мог бы устремить нас на высокую жизнь?»