Почему Онегин так уверен, что иного «семейного счастья» быть не может?

Потому что слишком много подобных примеров он видел в свете: Что может быть на свете хуже Семьи, где бедная жена Грустит о недостойном муже И днем и вечером одна; Где скучный муж, ей цену зная (Судьбу однако ж проклиная) , Всегда нахмурен, молчалив, Сердит и холодно-ревнив! Когда-то, в ранней юности, Онегин верил, вероятно, в возможность высокой любви на всю жизнь. Но свет убил эту веру — и даже надежду на ее возвращение: Мечтам и годам нет возврата; Не обновлю души моей… Вот она — главная трагедия Онегина: «не обновлю души моей»! Конечно, с его точки зрения, он прав, он поступает благородно: не веря в возможность любви, отказывается от нее, да еще и воспитывает попутно наивную Татьяну. Ночью, во сне, разворачивается в «Евгении Онегине» эпизод, который обыкновенно с трудом поддается комментарию.

В самом деле, зачем внутри вполне реалистической «энциклопедии русской жизни» (В. Белинский) потребовался такой странной, так явно и резко выпадающей из «нормального» повествования «сон Татьяны»? Сон этот прочитывается и по языческому, и по христианскому символическому словарю, но — неодинаково. С позиции язычества сон, сновидение — это всегда перемещение в иномирие. В таком смысле для язычества сны не менее реальны, чем повседневная явь, — скорее более, ибо они обязательно вещие, пророческие: как раз потому, что они переносят героев в повышенно значимое пространство. По всем законам языческой пространственной символики иномирие во сне Татьяны представлено дремучим лесом, его центр (средоточие его сил) — лесной избушкой (см. избу Бабы Яги) , его граница — ручьем (река как граница двух миров) .

«Проводник» Татьяны в это иномирие, медведь, — тоже традиционный хозяин лесного царства не только в славянской, но и во всей индоевропейской мифологии. Для христианства — в высшем, абсолютном понимании — нет иномирия зла, нет и людей из этого иномирия зла по-христиански — лишь духовная пустота, зона отсутствия света и добра, его вселенская «тень». У зла нет и быть не может своего, законного, постоянного места в мироздании: зло коренится в мире духовном, в душе человека. При этом ни один человек не имеет «злой души» (как скажет Пушкин даже о старухе графине из «Пиковой дамы») . Но человек может исказить, извратить природу своей души, если сделает из нее «игралище» страстей и эгоизма.