Глубину душевных мук Раскольникова суждено разделить другой героине – Сонечке Мармеладовой. Именно ей, а не Порфирию решает поведать Раскольников свою страшную, мучительную тайну. Заметим, что герой испытывает при этом уже знакомые нам противоречия между своими мыслями и поступками, между головой и сердцем. Само желание открыться перед Сонечкой у Раскольникова получает двойственную мотивировку. Сознательно он так определяет цель своего визита к Сонечке: Он должен был объявить ей, кто убил Лизавету. Объявить!
Этот вариант признания Раскольников рассматривает как вызов безропотной героине, дрожащей твари, как попытку пробудить и в ней гордый протест и найти союзницу по преступлению. Но одновременно что-то сопротивляется в душе героя такой вызывающей форме признания, он тут же отталкивается от принятого решения, точно отмахиваясь от него руками: Надо ли сказывать, кто убил Лизавету?. И тут подхватывает героя другое, странное, необъяснимое чувство, что не только нельзя не сказать, но даже и отдалить эту минуту…
невозможно. Он еще не знал, почему невозможно. Но мы-то уже знаем, почему. В его душе нарастает желание признаться по иным, не совсем ясным, подсознательным мотивам: Раскольников больше не может держать в себе мучительное чувство преступности.
В первый момент встречи он еще искушает Сонечку, пытается пробудить и в ней чувство индивидуалистического бунта. Но Достоевский подмечает выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон искушения.
Герой уже не может осуществить задуманный им вызывающий вариант признания: Он хотел улыбнуться, но что-то бессильное и недоконченное сказалось в его бледной улыбке. В лице Сони Раскольников встречает человека, который пробуждается в нем самом и которого он еще преследует как слабую и беспомощную дрожащую тварь: Он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть его исчезла, как призрак. Натура требует от героя, чтобы он поделился с Сонечкой страданиями от преступности своей, а не вызывающей манифестацией ее. К такому варианту признания зовет Раскольникова христиански-сострадательная Сонечкина любовь.
Не случайно, что мотив признания перекликается в романе с эпизодом убийства Лизаветы. Ощущения героя в обоих случаях в чем-то аналогичны. Ведь и в момент преступления он рассчитывал на хладнокровие, но, когда пробил час, все вышло не так.
Столь же неожиданным получилось и признание. Он совсем, совсем не так думал открыть ей, но вышло так. Раскольников хотел найти в Соне союзницу по преступлению, а нашел союзницу по наказанию. Вместо того чтобы сыграть роль демона-искусителя, он обернул к Соне мертвенно-бледное лицо несчастного страдальца. Дьявольское уступило место христианскому, человеческому.
Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете? – воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд, как в истерике.
Давно уже незнакомое чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах. Не случайна тут скрытая цитата Достоевского из лермонтовского Демона: Он хочет в страхе удалиться… Его крыло не шевелится! И, чудо! из померкших глаз Слеза тяжелая катится… Эпизод признания перекликается в душе Раскольникова с эпизодом убийства Лизаветы еще и потому, что сострадательное существо героя чувствует, какую тяжесть обрушивает он своей страшной правдой на чуткую, ранимую натуру героини. Даже слабый жест защиты Сонечки поразительно напоминает Раскольникову жест Лизаветы в момент, когда топор был поднят над ее лицом: Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. В письме М. Н. Каткову, в журнале которого Русский вестник печатался роман, Достоевский писал, что Раскольников, вопреки убеждениям, предпочел хоть погибнуть на каторге, но примкнуть опять к людям: чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством… замучило его. Именно желание примкнуть к людям, глотнуть живой воды из чистого духовного источника заставило Раскольникова послушать Сонечку: Нет,- мне не слез ее надобно было… Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть! Тоска по человеку заставляет Раскольникова принять от Сонечки простонародный крестик. Простонародность тут не случайно подчеркнута Достоевским. Путь обновления героя – это путь признания народной веры, народного взгляда на жизнь, который исповедует Сонечка. В своем бунте герой преступен перед законами человечности, которые живы в народе в виде изначальных основ христианской нравственности. Судить Раскольникова по совести может только Сонечка Мармеладова, и суд ее будет глубоко отличаться от суда Порфирия. Это суд любовью, состраданием и человеческой чуткостью – тем высшим светом, который удерживает человечность даже во тьме бытия униженных и оскорбленных людей. С образом Сонечки связана великая идея Достоевского о том, что мир спасет братское единение между людьми во имя Христово и что основу этого единения нужно искать не в обществе сильных мира сего, а в глубиах народной России. Судьба Сонечки полностью опровергает близорукий взгляд Раскольникова-теоретика на окружающую жизнь. Перед ним отнюдь не дрожащая тварь и далеко не смиренная жертва обстоятельств. Вспомним, как отвечает она на богохульство Раскольникова: Молчите! Не спрашивайте! Вы не стоите!… – вскрикнула она вдруг, строго и гневно смотря на него… Тут сам станешь юродивым! Заразительно! – подумал он. Именно потому и не липнет к Сонечке Мармеладовой грязь обстановки убогой. В условиях, казалось бы, совершенно исключающих добро и человечность, героиня находит свет и выход, достойный нравственного существа человека и не имеющий ничего общего с индивидуалистическим бунтом Раскольникова. Герой глубоко заблуждается, пытаясь отождествить свое преступление с подвижническим самоотречением Сонечки: Ты тоже переступила, ты загубила жизнь свою. Есть качественное различие между стремлением к добру через допущение зла по отношению к другим и самопожертвованием, добровольным, естественным, во имя сострадательной любви к ближним. (*58) Ведь справедливее,- восклицает Раскольников,- тысячу раз справедливее и разумнее было бы прямо головой в воду и разом покончить! – А с ними-то что будет? – слабо спросила Соня, страдальчески взглянув на него, но вместе с тем как бы вовсе и не удивившись его предложению… И тут только понял он вполне, что значили для нее эти бедные, маленькие дети-сироты и эта жалкая, полусумасшедшая Катерина Ивановна, с своею чахоткой и со стуканьем об стену головою. Самоотверженность Сони далека от смирения, она имеет социально активный характер, она вся направлена на спасение погибающих. Да и в христианской вере героини на первом плане стоит не обрядовая сторона, а практическая, действенная забота о ближних. Ортодоксальные ревнители церкви обращали внимание на необычный характер ее религиозных убеждений: Заметим еще одну подробность,- писал К. Леонтьев,- эта молодая девушка как-то молебнов не служит, духовников и монахов для совета не ищет, к чудотворным иконам и мощам не прикладывается. Достоевский в лице Сони изображает народный, демократический вариант религиозного мироощущения, близко к сердцу принимающий христианский афоризм: вера без дела мертва есть. В народной религиозности находит Достоевский плодотворное зерно для своей идеи христианского социализма.