Князья наседками не клохчут,
Любимцы вьявь им не хохочут
И сажей не марают рож. 256
Ты ведаешь, Фелица, правы
И человеков и царей:
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновенья
Ты пишешь в сказках поученья
И Хлору в азбуке твердишь:
"Не делай ничего худого —
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь".
Заключительная строфа оды дышит глубоким благоговейным чувством:
Прошу великого пророка
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.
Оду эту Державин писал, не думая, чтоб она могла быть напечатана; всем известно, что она случайно дошла до сведения государыни. Итак, есть и внешние доказательства искренности этих, полных души стихов:
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки, иль бешмета 257
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство —
Такое есть души богатство.
Какого Крез не собирал.
Ода "Изображение Фелицы" растянута и разведена водою риторики, но в ней есть превосходные строфы в pendant {Соответствие. — Ред.} к оде "Фелица", почему мы и выписываем их здесь:
Припомни, чтоб она вещала
Бесчисленным ее ордам:
"Я счастья вашего искала
И в вас его нашла я вам;
Став сами вы себе послушны,
Живите, славьтеся в мой век
И будьте столь благополучны,
Колико может человек.
Я вам даю свободу мыслить
И разуметь себя, ценить,
Не в рабстве, а в подданстве числить
И в ноги мне челом не бить;
Даю вам право без препоны
Мне ваши нужды представлять,
Читать и знать мои законы
И в них ошибки замечать.
Даю вам право собираться
И в думах золото копить,
Ко мне послами отправляться
И не всегда меня хвалить;
Даю вам право беспристрастно
В судьи друг друга выбирать,
Самим дела свои всевластно
И начинать и окончать.
Не воспрещу я стихотворцам
Писать и чепуху и лесть,
Халдеям, новым чудотворцам
Махать с духами, пить и есть;
Но я во всем, что лишь незлобно,
Потщуся равнодушной быть;
Великолепно и спокойно
Мои благодеянья лить".
. . . . . . . . . . . . . .
Рекла б: "Почто писать уставы,
Коль их в диванах не творят?
Развратные — вельможей нравы —
Народа целого разврат.
Ваш долг монарху, богу, царству
Служить — и клятвой не играть;
Неправде, злобе, мзде, коварству
Пути повсюду пресекать:
Пристрастный суд разбоя злее;
Судьи — враги, где спит закон:
Пред вами гражданина шея
Протянута без оборон".
. . . . . . . . . . . . . . .
Представь, чтоб все царевна средства
В пособие себе брала
Предупреждать народа бедства
И сохранять его от зла;
Чтоб отворила всем дороги
Чрез почту письма к ней писать;
Велела бы в свои чертоги
Для объясненья допускать.
. . . . . . . . . . . . . . .
Представь ее облокоченну
На зороастров истукан,
Смотрящу там на всю вселенну,
На огнезвездный океан,
Вещающу: "О ты, предвечный,
Который волею своей
Колеса движешь быстротечны
Вратящейся природы всей!
Когда ты есть душа едина
Движенью сих огромных тел:
То ты ж, конечно, и причина
И нравственных народных дел;
Тобою царства возрастают.
Твое орудие цари:
Тобой они и померцают,
Как блеск вечерния зари.
Наставь меня, миров содетель!
Да воле следуя твоей,
Тебя люблю и добродетель
И зижду счастия людей;
Да удостоена любови,
Надзрения твоих очес,
Чтоб я за кажду каплю крови,
За каждую бы каплю слез
Народа моего пролитых
Тебе ответствовать могла,
И чувств души моей сокрытых
Тебя свидетелем звала".
"Видение мурзы" принадлежит к лучшим одам Державина. Как все оды к Фелице, она написана в шуточном тоне; но этот шуточный тон есть истинно высокий лирический тон — сочетание, свойственное только державинской поэзии и составляющее ее оригинальность. Как жаль, что Державин не знал или не мог знать, в чем особенно он силен и что составляло его истинное призвание. Он сам свои риторически высокопарные оды предпочитал этим шуточным, в которых он был так оригинален, так народен и так возвышен, — тогда как в первых он и надут, и натянут, и бесцветен. "Видение мурзы" начинается превосходною картиною ночи, которую созерцал поэт в комнате своего дома; поэтическая ночь настроила его к песнопениям, и он воспел тихое блаженство своей жизни:
Что карлой он и великаном
И дивом света не рожден;
И что не создан истуканом
И оных чтить не принужден.
Далее заключается превосходный, поэтически и ловко выраженный намек на подарок, так неожиданно полученный им от монархини за оду "Фелица":
Блажен и тот, кому царевны
Какой бы ни было орды,
Из теремов своих янтарных,
И сребророзовых светлиц,
Как будто из улусов дальных,
Украдкой от придворных лиц,
За росказни, за растобары,
За вирши, иль за что-нибудь.
Исподтишка драгие дары
И в досканцах червонцы шлют.
Явление гневной Фелицы, во всех атрибутах ее царственного величия, прерывает мечты поэта. Фелица укоряет его за лесть; она говорит ему:
. . . . . . . . .Когда
Поэзия не сумасбродство,
Но вышний дар богов: тогда
Сей дар богов кроме лишь к чести
И к поученью их путей
Быть должен обращен, — не к лести
И тленной похвале людей.
Владыки света люди те же,
В них страсти, хоть на них венцы:
Яд лести их вредит не реже:
А где поэты не льстецы?
Ответ поэта на укоры исчезнувшего видения Фелицы дышит искренностию чувства, жаром поэзии и заключает в себе и автобиографические черты и черты того времени:
Возможно ль, кроткая царевна!
И ты к мурзе чтоб своему
Была сурова столь и гневна,
И стрелы к сердцу моему
И ты, и ты чтобы бросала,
И пламени души моей
К себе и ты не одобряла?
Довольно без тебя людей,
Довольно без тебя поэту
За кажду мысль, за каждый стих
Ответствовать лихому свету