Принято считать, что в словесной схватке либерала Павла Петровича с революционером-демократом Базаровым полная правда остается на базаровской стороне. Между тем на долю победителя достается весьма относительное торжество. Симпатии читателей связаны с Базаровым не потому, что он абсолютно торжествует, а отцы бесспорно посрамлены. Обратим внимание на особый характер полемики героев и не совсем обычный нравственно-философский ее результат.
К концу романа, в разговоре с Аркадием, Базаров упрекает своего ученика в пристрастии к употреблению противоположного общего места. На вопрос Аркадия, что это такое, Базаров отвечает: А вот что: сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же.
И Базарова, между прочим, можно с таким же успехом обвинить в использовании противоположных общих мест. Кирсанов говорит о необходимости следовать авторитетам и верить в них, Базаров отрицает разумность того и другого. Павел Петрович утверждает, что без принс`ипов могут жить лишь безнравственные и пустые люди, Евгений Васильевич называет прынцип бессмысленным, нерусским словом.
Кирсанов упрекает Базарова в презрении к народу, нигилист парирует: Что ж, коли он заслуживает презрения! Павел Петрович говорит о Шиллере и Гете, Базаров восклицает: Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта!
и т. д. Базаров прав до известной степени: любые истины и авторитеты должны проходить проверку сомнением. Но наследник должен обладать при этом чувством сыновнего отношения к культуре прошлого.
Это чувство База-(*112)ровым подчеркнуто отрицается. Принимая за абсолют конечные истины современного естествознания, Базаров впадает в нигилистическое отрицание всех исторических ценностей.
Тургенева привлекает в разночинце отсутствие барской изнеженности, презрение к прекраснодушной фразе, порыв к живому практическому делу. Базаров силен в критике консерватизма Павла Петровича, в обличении пустословия русских либералов, в отрицании эстетского преклонения барчуков перед искусством, в критике дворянского культа любви. Но, бросая вызов отживающему строю, герой в ненависти к барчукам проклятым заходит слишком далеко Отрицание вашего искусства перерастает у него в отрицание всякого искусства, отрицание вашей любви – в утверждение, что любовь – чувство напускное: все в ней легко объясняется физиологическим влечением, отрицание ваших сословных принципов – в уничтожение любых принципов и авторитетов, отрицание сентиментально-дворянской любви к народу – в пренебрежение к мужику вообще.
Порывая с барчуками, Базаров бросает вызов непреходящим ценностям культуры, ставя себя в трагическую ситуацию. В споре с Базаровым Павел Петрович прав до известной степени: жизнь с ее готовыми, исторически взращенными формами не уступит произволу бесцеремонно обращающейся с нею личности или группы лиц. Но доверие к опыту прошлого не должно препятствовать проверке его жизнеспособности, его соответствия вечно обновляющейся жизни.
Оно предполагает отечески бережное отношение к новым общественным явлениям. Павел Петрович, одержимый сословной спесью и гордыней, этих чувств лишен. В его благоговении перед старыми авторитетами заявляет о себе отцовский дворянский эгоизм. Недаром же Тургенев писал, что его роман направлен против дворянства как передового класса. Итак, Павел Петрович приходит к отрицанию человеческой личности перед принципами, принятыми на веру.
Базаров же приходит к утверждению личности, но ценой разрушения всех авторитетов. Оба эти утверждения – крайние: в одном – закоснелость и эгоизм, в другом – нетерпимость и заносчивость.
Спорщики впадают в противоположные общие места. Истина, ускользает от спорящих сторон: Кирсанову не хватает отеческой любви к ней, Базарову – сыновнего почтения. Участниками спора движет не стремление к истине, а взаимная социальная нетерпимость. (*113) Поэтому оба, в сущности, не вполне справедливы по отношению друг к другу и, что особенно примечательно, к самим себе.
Уже первое знакомство с Базаровым убеждает: в его душе есть чувства, которые герой скрывает от окружающих. Тонкие губы Базарова чуть тронулись; но он ничего не отвечал и только приподнял фуражку. Однако нет-нет, да и сорвется герой Тургенева, заговорит с преувеличенной резкостью, с подозрительным ожесточением. Это случается, например, всякий раз, когда речь заходит об искусстве. Тут Базарову изменяет хваленая уравновешенность: Искусство наживать деньги или нет более геморроя!
Почему? Не является ли базаровская нетерпимость результатом ощущения скрытой власти искусства над его внешне нигилистической душой? Не сознает ли Базаров в музыке и в искусстве силу, самым нешуточным образом угрожающую его ограниченным взглядам на природу человека? И другое. Первый завтрак в Марьине.
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Каковы же причины поспешности? Неужели внутреннее замешательство и неловкость перед Павлом Петровичем? Уж не робеет ли сам Базаров, так трунивший над робостью Николая Петровича? Что скрывается за совершенно развязною манерою его поведения, за отрывистыми и неохотными ответами?
Очень и очень не прост с виду самоуверенный и резкий тургеневский разночинец. Тревожное и уязвимое сердце бьется в его груди.
Крайняя резкость его нападок на поэзию, на любовь, на философию заставляет усомниться в полной искренности отрицания. Есть в поведении Базарова некая двойственность, которая перейдет в надлом и надрыв к финалу романа. В Базарове предвосхищаются герои Достоевского с их типичными комплексами: злоба и ожесточение как форма проявления любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрицателя.
В тургеневском нигилисте скрыто присутствует многое из того, что он отрицает: и способность любить, и романтизм, и народное начало, и семейное чувство, и умение ценить красоту и поэзию. Не случайно Достоевский высоко оценил роман Тургенева и трагическую фигуру беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм. Но не вполне искренен с самим собой и противник Базарова, Павел Петрович. В действительности он далеко не тот самоуверенный аристократ, которого разыгрывает из себя перед Базаровым.
Подчеркнуто аристократические (*114) манеры Павла Петровича вызваны внутренней слабостью, тайным сознанием своей неполноценности, в чем Павел Петрович, конечно, боится признаться даже самому себе. Но мы-то знаем его тайну, его любовь не к загадочной княгине Р.
, а к милой простушке – Фенечке. Еще в самом начале романа Тургенев дает нам понять, как одинок и несчастен этот человек в своем аристократическом кабинете с мебелью английской работы. Далеко за полночь сидит он в широком гамбсовом кресле, равнодушный ко всему, что его окружает: даже номер английской газеты держит он неразрезанным в руках. А потом, в комнате Фенечки, мы увидим его среди простонародного быта: баночки варенья на окнах, чиж в клетке, растрепанный том Стрельцов Масальского на комоде, темный образ Николая Чудотворца в углу. И здесь он тоже посторонний со своей странной любовью на склоне лет без всякой надежды на счастье и взаимность.
Возвратившись из комнаты Фенечки в свой изящный кабинет, он бросился на диван, заложил руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаянием глядя в потолок. Предпосланные решительному поединку аристократа с демократом, эти страницы призваны подчеркнуть психологические и социальные издержки в споре у обеих борющихся сторон. Сословная спесь Павла Петровича провоцирует резкость базаровских суждений, пробуждает в разночинце болезненно самолюбивые чувства. Вспыхивающая между соперниками взаимная социальная неприязнь неизмеримо обостряет разрушительные стороны кирсановского консерватизма и базаровского нигилизма. Вместе с тем Тургенев показывает, что базаровское отрицание имеет демократические истоки, питается духом народного возмущения.
Не случайно сам автор указывал, что в лице Базарова ему мечтался какой-то странный pendant с Пугачевым. Характер колючего Базарова проясняет в романе широкая панорама деревенской жизни, развернутая в первых главах: натянутые отношения между господами и слугами; ферма братьев Кирсановых, прозванная в народе Бобыльим хутором; разухабистые мужички в тулупах нараспашку; символическая картина векового крепостнического запустения – небольшие леса, речки с обрытыми берегами, и крошечные пруды с худыми плоти нами, и деревеньки с низкими избенками под темными, часто до половины разметанными крышами, и покривившиеся молотильные сарайчики с… зевающими воротищами возле опустелых гумен, и церкви, то кирпичные, с отва-(*115)лившеюся кое-где штукатуркой, то деревянные, с наклонившимися крестами и разоренными кладбищами.
Как будто стихийная сила пронеслась как смерч над этим Богом оставленным краем, не пощадив ничего, вплоть до церквей и могил, оставив после себя лишь глухое горе, запустение и разруху.