Севастопольские рассказы. В 1853 году началась русско-турецкая война. Николай I, полагаясь на нейтралитет Австрии и разногласия между Англией и Францией, решил освободить болгар, сербов и румын от турецкого ига и обеспечить России свободный выход через проливы из Черного моря в Средиземное. Война началась морским боем под Синопом, в котором адмирал Нахимов разгромил турецкий флот.
Главнокомандующим Южной армией был назначен тогда дальний родственник Толстого, князь М. Д. Горчаков, занявший Дунайские княжества, победоносно перешедший за Дунай и приступивший к осаде турецкой крепости Силистрия. Охваченный патриотическими чувствами, Толстой обращается с просьбой к брату М.
Д. Горчакова Сергею Дмитриевичу о переводе в действующую армию. Его просьба удовлетворена, и в начале 1854 года Толстой переведен в Дунайскую армию и произведен в прапорщики.
Он ехал на войну с воодушевлением: наконец-то судьба вверила ему дело историческое, достойное праправнука Петра Толстого, знаменитого посла в Константинополе. Предки начинали, а на его долю выпало завершать затянувшийся спор России с Востоком. Свой идеал Толстой ищет не внизу, не в облике простого солдата, а там, где, по его мнению, творится история, (*92) решаются судьбы народов и государств. Он мечтает о подвиге, о славе.
Аристократы, адъютанты при штабе армии, возбуждают в нем зависть. Толстой испытывает сильнейшее желание стать адъютантом главнокомандующего, М.
Д. Горчакова, приходившегося ему троюродным дядей.
Но в июне 1854 года неожиданно для Николая I терпит полный крах русская дипломатия. Австрия отказывается от нейтралитета, Франция и Англия вступают в войну на стороне Турции, высаживают войска на Крымский полуостров и наносят сокрушительное поражение русским в Инкерманском сражении. М. Д.
Горчаков вынужден снять осаду Силистрии и отступить за Дунай. Толстой оставляет Южную армию и отправляется в осажденный Севастополь. Артиллерийский офицер, он находится в резерве Севастопольского гарнизона на Бельбеке. Наши военные неудачи глубоко волнуют его. Наступает довольно болезненный и сложный этап в жизни Толстого.
Теперь ему бросаются в глаза лишь бесчинства и вопиющие беспорядки, типичные для тогдашнего состояния русских войск под Севастополем. Он пишет Проект переформирования армии, в котором, вскрывая пороки военной системы николаевской армии, еще не видит скрытой теплоты патриотизма простых матросов и солдат. Солдат в Проекте – существо, движимое одними телесными страданиями. Он дерется с врагом только под влиянием духа толпы, но не патриотизма.
Толстому кажется, что человек, у которого ноги мокры и вши ходят по телу, не сделает блестящего подвига. Но разочарование Толстого в деятельности верхов и кризис его патриотических чувств окажутся лишь этапом на пути к новому духовному возрождению.
Оно произойдет в апреле 1855 года, когда Толстой попадет, из резерва на Язоновский редут четвертого бастиона Севастополя. Общаясь с солдатами и матросами, Толстой убеждается в том, что истинный патриотизм, глубокую любовь к родине следует искать не в высших сферах, не у адъютантов и штабных офицеров, а в среде простых людей, на плечи которых падает основная тяжесть войны. На Язоновском редуте укрепляется вера Толстого в духовные силы народа и совершается перелом во взглядах, аналогичный тому, какой переживут в ходе Отечественной войны 1812 года Пьер Безухов и Андрей Болконский – герои будущего романа-эпопеи Война и мир. После уроков апрельских дней 1855 года резко изменяется в дневниках и письмах Толстого круг его симпатий и антипатий.
Появляется презрительное отношение к адъютантам, офицерам-аристократам. Характерные в начале Крымской (*93) кампании честолюбивые мечты кажутся теперь Толстому эгоистическими. Начиная с апреля 1855 года он с завидным упорством преследует в себе это чувство, отмечая каждое его проявление: тщеславился перед офицерами, был тщеславен с батарейными командирами. Глазами крестьянина (матроса, солдата) смотрит теперь молодой офицер на происходящие события.
Народный склад ума обнаруживается в сатирических песнях, сочиненных Толстым. В Песне про сражение на речке Черной 4 августа 1855 года с неподдельным народным юмором высмеивается искусство командиров, составляющих планы и диспозиции: Долго думали, гадали, Топографы все писали На большом листу. Гладко вписано в бумаги, Да забыли про овраги, А по ним ходить. Горький опыт Крымской кампании дал автору Войны и мира большой материал для обличения генералов-теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике…. А единение лучших людей из господ с простыми солдатами, пережитое Толстым на четвертом бастионе, явилось зерном мысли народной, утвердившейся в романе-эпопее Война и мир. Испытав тяготы Севастопольской осады с июня 1854 года по апрель 1855 года, Толстой решил показать Крымскую войну в движении, в необратимых и трагических переменах. Возник замысел изображения Севастополя в различных фазах, воплотившийся в трех взаимосвязанных рассказах. Севастополь в декабре – ключевой очерк севастопольской трилогии Толстого. В нем формируется тот эстетический идеал, тот общенациональный взгляд на мир, с высоты которого освещаются дальнейшие этапы обороны. Рассказ напоминает диалог двух разных людей. Один – новичок, впервые вступающий на землю осажденного города. Другой – человек, умудренный опытом. Первый – это и воображаемый автором читатель, еще не искушенный, представляющий войну по официальным газетным описаниям. Второй – сам автор, который, изображая первоначальные ощущения новичка, руководит его восприятием, учит жить Севастополем, открывает народный смысл совершающихся событий. В начале рассказа Толстой сталкивает читателя с неразрешимыми для него противоречиями. С одной стороны, кровь, грязь, страдания и смерть. С другой – атмосфера какого-то оживления, которая царит в осажденном городе. Как согласовать друг с другом эти противоречивые факты?… Толстой учит сопрягать, сравнивать, связывать друг с другом разные впечатления бытия. Вначале он показывает новичку фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку… так же спокойно и самоуверенно и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. Затем проявление этого неброского, народного в своих истоках героизма Толстой подмечает и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, превращенного в госпиталь. Чем питается этот будничный, повседневный героизм защитников города? Толстой не торопится с объяснением, заставляет всмотреться в то, что творится вокруг. Вот он предлагает войти в госпиталь: Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы,- это дурное чувство,- идите вперед, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними… О каком дурном чувстве стыда говорит Толстой? Это чувство из мира, где сочувствие унижает, а сострадание оскорбляет болезненно развитое самолюбие человека, это чувство дворянских гостиных и аристократических салонов, совершенно не уместное здесь. Автор призывает собеседника к открытому, сердечному общению, которое пробуждает в участниках обороны атмосфера народной войны. Здесь исхудалый солдат следит за нами добродушным взглядом, и как будто приглашает подойти к себе. Есть что-то семейное, народное в стиле тех отношений, которые установились в декабрьском Севастополе. И по мере того как герой входит в этот мир, он освобождается от эгоизма и тщеславия. Толстой подводит читателя к пониманию основной причины героизма участников обороны: …Эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого,- любовь к родине. Севастополь в декабре, подобно Детству в предшествующей трилогии, является зерном Севастопольских рассказов: в нем схвачен тот идеал, та нравственная высота, с вершины которой оцениваются события последующих двух (*95) рассказов. Сюжетные мотивы Севастополя в декабре неоднократно повторяются в Севастополе в мае и Севастополе в августе: общий план, посещение госпиталя, дорога на четвертый бастион, пребывание на переднем крае обороны. Во втором рассказе Толстой еще раз проводит по этим кругам своих героев-аристократов, чтобы подчеркнуть разительную перемену в настроении и поведении верхов на втором этапе Севастопольской обороны. В первом рассказе герой преодолевает страх смерти, не замыкаясь в себе, а открываясь миру. Он говорит с ранеными, присматривается к солдату, который со смехом бежит мимо. И по мере того как чувство солидарности с рядовыми защитниками города невольно распрямляет его грудь, исчезает мучительное чувство одиночества. Он видит, что все идут по дороге смерти, что солдаты и матросы под бомбами курят трубки, играют в карты, переобуваются, едят – живут. Он чувствует, наконец, скрытую теплоту патриотизма; объединяющую этих людей в минуты общенационального испытания, и поднимается над своим эгоистическим я в иное измерение жизненных ценностей, где на первом плане, побеждая смерть, стоит чувство любви к родине, к России. Историзм толстовского художественного видения жизни во втором рассказе проявился как в изображении отдельных героев, так и в создании целостного образа севастопольского гарнизона и – шире – самой войны. Рассказ Севастополь в мае знаменует новую фазу этой войны, не оправдавшей надежд на единство нации. Тщеславие, а не патриотизм оказалось решающим стимулом поведения в кругу людей, стоящих у власти, подвизающихся в штабах армий и полков. И Толстой беспощадно осуждает такую войну, которая ради крестиков-наград, ради повышений по службе требует новых и новых жертв, новых и новых гробов да полотняных покровов. Имевшая священный, патриотический смысл в первый период обороны, когда еще помнили Корнилова и жил любимый народом Нахимов, война все более и более этот смысл теряла, по мере того как на первый план в ней выдвигались карьеристские соображения и тщеславные побуждения маленьких наполеонов.