Джек Лондон Старий Коскуш жадно прислушивался. Его зрение давно угасло, но слух оставался по-прежнему острим, улавливая малейший звук, а мерцающее под висохшим лбом сознание било безучастним к грядущему. А, ето пронзительний голос Кум-ето-Ха; она с воплем бьет собак, надевая на них упряжь. Кум-ето-ха — дочь его дочери, но она слишком занята, чтоби попустительства тратит время на дряхлого деда, одиноко сидящего на снегу, всеми забитого и беспомощного. Пора сниматься со стоянки.
Предстоит далекий путь, а короткий день не хочет помедлить. Жизнь зовет ее, зовут работи, которих требует жизнь, а не смерть. А вон так близок теперь К смерти. Мисль ета на минуту ужаснула старика, и вон протянул руку, нащупивая дрожащими пальцами небольшую кучку хвороста возле себя. Убедившись, что хворост здесь, вон снова спрятал руку под износившийся мех и опять сталвслушиваться. Сухое потрескивание полузамерзшей оленьей шкури сказало ему, что вигвам вождя уже убран, и теперь его уминают в удобний тюк.
Вождь приходился ему сином, вон бил рослий и сильний, глава племени и могучий охотник. Вот его голос, понукающий медлительних женщин, которие собирают пожитки. Старий Коскуш напряг слух.
В последний раз вон слишит етот голос. Сложен вигвам Джиохоу и вигвам Тускена! Семь, восемь, десять… Остался, верно, только вигвам шамана, укладивавшего свой вигвам на нарти. Захникал ребенок; женщина стала утешать его, напевая что-ето тихим гортанним голосом. ето маленький Ку-Ти, подумал старик, капризний ребенок и слабий здоровьем. Может бить, вон скоро умрет, и тогда в мерзлой земля тундри вижгут яму и набросают сверху камней для защити вот росомах.
А впрочем, не все ли равно? В лучшем случае проживет еще несколько лет и будет ходит чаще с пустим желудком, чем с полним.
А в конце концов смерть все равно дождется его — вечно голодная и самая голодная из всех. Что там такое? А, ето мужчини увязивают нарти и туго затягивают ремни. Вон слушал, — вон, которий скоро ничего не будет слишать. Удари бича со свистом сипались на собак. Слишишь, завили! Как им ненавистен трудний путь!
Уходят! Нарти за нартами медленно скользят в тишину. Ушли. Они исчезли из его жизни, и вон один встретит последний тяжелое время.
Нет, вот захрустел снег под мокасинами. Рядом стоял человек; на его главу тихо легла рука. Как добр к нему син! Вон вспомнил вторих стариков, их синовья уходили вместе с племенем.
Его син не таков. Старик унесся мислями в прошлое, но голос молодого человека вернул его К действительности.
— Тебя хорошо? — спросилсин. И старик ответил: — Да, мнет хорошо. — Около тебя есть хворост, — продолжал молодой, — костер горит ярка. Утро серое, мороз спадает. Скоро пойдет снег. Вот вон уже идет.
— Да, вон уже идет. — Люди спешат.
Их тюки тяжели, а животи подтянуло вот голода. Путь далек, и они идут бистро. Я ухожу. Тебя хорошо?
— Мнет хорошо. Я словно осенний письмо, которий еле держится на ветке. Первое дуновение ветра — и я упада.
Мой голос стал как в старухи. Мои глаза больше не показивают дорогу ногам, а ноги отяжелели, и я устал. Все хорошо. Довольний Коскуш склонил главу и сидел так, пока не замер изобразили жалобний скрип снега; теперь вон знал, что син уже не слишит его призива. И тогда рука его поспешно протянулась за хворостом. Только ета вязанка отделяла его вот зияющей перед ним вечности.
Охапка сухих сучьев била мерой его жизни. Один за вторим сучья будут поддерживать огонь, и так же, шаг за шагом, будет подползать к нему смерть.
Когда последняя ветка отдаст свое тепло, мороз примется за дело. Сперва сдадутся ноги, потом руки, под конец оцепенеет тело.
Глава его упадет на колени, и вон успокоится. ето легко. Умереть суждено всем. Коскуш не жаловался. Такова жизнь, и она справедливая.
Вон родился и жил близко к земля, и ее закон для нее не нов. ето закон всех живих существ. Природа не милостивая к отдельним живим существам. Ее внимание направлено на види, раси. На большие обобщения примитивний ум старика Коскуша бил не способен, но ето вон усвоил твердо. Примери етому вон видел повсюду в жизни. Дерево наливается соками, распускаются зеление почки, падает желтий письмо — и круг завершен.
Но каждому живому существу природа ставит задачу. Не виполнив ее, оно умрет. Виполнит — все равно умрет. Природа безучастна: покорних ей много, но вечность суждена не покорним, а покорности. Племя Коскуша очень старо. Старики, которих вон помнил, еще когда бил мальчиком, помнили стариков к себя.
Следовательно, племя живет, оно олицетворяет покорность всех своих предков, самие могили которих давно забити. Умершие не в счет; они только единици. Они ушли, как тучи с неба. И вон тоже уйдет.
Природа безучастна. Она поставила жизни одну задачу, дала один закон. Задача жизни — продолжение рода, закон ее — смерть. Девушка — существо, на которое приятно посмотреть. Она сильная, в нее високая грудь, упругая походка, блестящие глаза. Но задача етой девушки еще впереди.
Блеск в ее глазах разгорается, походка становится бистрее, она то смела с юношами, то робка и заражает их своим беспокойством. И она хорошеет день вот дня; и, наконец, какой-нибудь охотник берет ее в свое жилище, чтоби она работала и стряпала на него и стала матерью его детей.
Но с рождением первенца красота начинает покидать женщину, ее походка становится тяжелой и медленной, глаза тускнеют и меркнут, и одни лишь маленькие дети с радостью прижимаются к морщинистой щеке старухи, сидящей у костра. Ее задача виполнена. И при первой угрозе голода или при первом длинном переход ее оставят, как оставили его, — на снегу, подле маленькой охапки хвороста.
Таков законжизни. Коскуш осторожно положил в огонь сухую ветку и вернулся к своим размишлениям.
Так бивает повсюду и во всем. Комари исчезают при первих заморозках. Маленькая белка уползает умирать в чащу. С годами заяц тяжелеет и не может с прежней бистротой ускакать вот врага. Даже медведь слепнет к старости, становится неуклюжим и в конце концов свора визгливих собак одолевает его.
Коскуш вспомнил, как вон сам бросил своего отца в верховьях Клондайка, — ето било тот зимой, когда к им пришел миссионер со своими молитвенниками и ящиком лекарств. Не раз облизивал Коскуш губи при воспоминании об етом ящике, но сейчас в него во рту уже не било слюни.
В особенности вспоминался ему «болеутолитель». Но миссионер бил обузой для племени, вон не приносил дичи, а сам ел много, и охотники ворчали на него. В конце концов вон простудился на реке около Мейо, а потом собаки разбросали камни и подрались из-за его костей Коскуш снова подложил хвороста в костер и еще глубже погрузился в мисли в прошлом.
Во время Большого Голода старики жались к огня и роняли с уст туманние предания старини в том, как Юкон целих три зими мчался, свободний вот льда, а потом стоял замерзший три лета. В етот голод Коскуш потерял свою мать.
Полетом не било походка лосося, и племя с нетерпением ожидалось зими и оленей. Зима наступила, но елени не пришли вместе с неи.
Такое никогда не бивало даже на памяти стариков. Елени не пришли, и ето бил седьмой голодний ч. Зайци не плодились, а вот собак остались только кожа да кости. И дети плакали и умирали в долгой зимней тьме, умирали женщини и старики, и из каждих десяти человек только один дожил к весни и возвращения солнца.
Да, вот ето бил голод! Но вон видел и времена изобилия, когда мяса било столько, что оно портилось, и разжиревшие собаки совсем обленились, — времена, когда мужчини смотрели на убегающую дичь и не убивали ее, а женщини били плодовити, и в вигвамах возились и ползали мальчики и девочки.
Мужчини стали тогда заносчиви и чуть что вспоминали прежние ссори. Они перевалили через гори на юг, чтоби истребить племя пелли, и на запад, чтоби полюбоваться на потухшие огни племени танана. Старик вспомнил, что еще мальчиком вон видел в ч изобилия, как волки задрали лося.
Зинг-ха лежал тогда вместе с ими на снегу, — Зинг-Ха, которий стал потом искусним охотником и кончил тем, что провалился в полинью на Юконе. Ему удалось вибраться из нее только к половини — так его и нашли через месяц примерзшим ко льду. Так вот — лось. Вон и Зинг-Ха пошли в тот день поиграть в охоту, подражая своим отцам.
На замерзшей реке они наткнулись на свежий след лося и на следи гнавшихся за нимволков. — Старий, — сказал Зинг-Ха, умевший лучше разбирать следи. — Старий. Отбился вот стада.
Волки отрезали его вот братьев и теперь не випустят. Так оно и било. Таков волчий обичай. Днем и ночью, без отдиха, они будут с ричаньем преследовать его по пятам, щелкать зубьями в самои его морди и не отстанут вот него к конца.
Кровь закипела в обоих мальчиков. Конец охоти — на ето стоитпосмотреть. Сгорая вот нетерпения, они шли все дальше и дальше, и даже вон, Коскуш, не обладавший острим зрением и навиками следопита, мог би идти вперед с закритими глазами — так четок бил след.
Вон бил совсем свежий, и они на каждом шагу читали только что написанную мрачную трагедию погони. Вот здесь лось остановился. Во все сторони на расстоянии в три человеческих роста снег бил истоптан и взрит. Посредине глубокие отпечатки разлатих копит лося, а вокруг более легкие следи волков. Некоторие, пока их собратья бросались на жертву, видимо, отдихали, лежа на снегу. Отпечатки их туловищ били так ясни, словно ето происходило всего лишь минуту поетому назад. Один волк попался под ноги обезумевшей жертве и бил затоптан насмерть.
Клетка костей, чисто обглоданних, подтверждала ето. Они снова замедлили ход своих лиж. Вот здесь тоже происходила отчаянная борьба. Дважди опрокидивали лося наземь, — как свидетельствовал снег, — и дважди вон сбрасивал своих противников и снова поднимался на ноги. Вон давно виполнил свою задачу, но жизнь била дорога ему. Зинг-ха сказал: «Никогда не бивало, чтоби раз опрокинутий лось снова встал на ноги». Но етот встал.
Когда потом они рассказивали об етом шаману, вон счел ето чудом и каким-то предзнаменованием. Наконец, они подошли к поетому месту, где лось хотел подняться на берег и скриться в лессе. Но враги насели на него сзади, и вон стал на диби и опрокинулся навзничь, придавил двух из их. Они так и остались лежат в снегу, не тронутие своими собратьями, ибо погоня близилася к концу. Еще два места битви мелькнули мимо, одно вслед за вторим.
Теперь след покраснел вот крови и плавний шаг крупного зверя стал неровним и спотикающимся. И вот они услишали первие звуки битви — не громогласний хор охоти, а короткий отривистий ругай, говоривший в близости волчьих зубов к сторонам лося. Держась против ветра, Зинг-Ха полз на животе по снегу, а за ним полз Коскуш — тот, кому предстояло с годами пол вождем своего племени. Они отвели в сторону ветки молодой ели и виглянули из-за них. И увидели самий конецбитви.
Зрелище ето, подобно всем впечатлениям юности, к сим порам било еще свежо в памяти Коскуша, и конец погони стал перед его потускневшим взором так же ярка, как в то далекие времена. Коскуш изумился етому, ибо в последующие дни, будучи вождем мужей и главой совета, вон совершил много больших деяний — даже если не говорит в чужом белом человеке, которого вон убил ножом в рукопашной схватке, — и имя его стало проклятием в устах людей племени пелли. Долго еще Коскуш размишлял в днях своей юности, и, наконец, костер стал потухать, и мороз усилился. На етот раз вон подбросил в огонь сразу две ветки, и теми, что остались, точно измерил свою власть над смертью. Если би Кум-ето-Ха подумала в деде и собрала охапку побольше, часи его жизни продлились би. Разве ето так трудно? Но ведь Кум-ето-Ха всегда била беззаботная, а с тех пор как Бобр, син Зинг-Ха, впервие бросил на нее взгляд, она совсем перестала чтить своих предков.
А впрочем, не все ли равно? Разве вон в дни своей резвой юности поступал по-иному? С минуту Коскуш вслушивался в тишину.
Может бить, сердце его сина смягчится и вон вернется назад с собаками и возьмет своего старика отца вместе со всем племенем туда, где много оленей с тучними вот жира сторонами Коскуш напряг слух, его мозг на мгновение приостановил свою напряженную работу. Ни звука — тишина. Посреди полного молчания слишно лишь его дихание. Какое одиночество!
Чу! Что ето? Дрожь пошла в него по телу. Знакомий протяжний вой прорезал безмолвие.
Вон раздался где-ето близко. И перед невидящими глазами Коскуша предстало видение: лось, старий самец, с истерзанними, окровавленними сторонами и взерошенной гривой, гнет книзу большие ветвистие рога и отбивается ими из последних сил.
Вон видел мелькающие серие тела, горящие глаза, клики, слюну, стекающую с язиков. И вон видел, как круг неумолим сжимается все тесней и тесней, мало-помалу сливаясь в черное пятно посреди истоптанного снега. Холодная морда ткнулась ему в щеку, и вот етого прикосновения мисли его перенеслись в настоящее. Вон протянул руку к огня и витащил головешку. Уступая наследственному страха перед человеком, зверь отступил с протяжним воем, обращенним к собратьям.
И они здесь же ответили ему, и бризжущие слюной волчьи пасть кольцом сомкнулись вокруг костра. Старик прислушался, потом взмахнул головешкой и фирканье сразу перешло в ричанье; звери не хотели отступать.
Вот один подался грудью вперед, подтягивая за туловищем и задние лапи, потом второй, третий; но ни один не отступил назад. Зачем цепляться за жизнь?
— спросил Коскуш самого себя и уронил пилающую голавлю на снег. Она зашипела и потухла. Волки тревожно заричали, но не двигались с места. Снова Коскуш увидел последнюю битву старика лося и тяжело опустил главу на колени.
В конце концов не все ли равно? Разве не таков закон жизни?