Так уже в Войне и мире намечается критическое отношение Толстого к историческому христианству с его аскетизмом и отчужденностью от земной жизни, от плоти и крови повседневного человеческого бытия. В Пьере зарождается новое и близкое к народному миросозерцание, призванное не отрицать земную жизнь, а высветить и одухотворить ее. Христианские чувства, переживаемые Андреем в минуты смерти, представляются Толстому слишком надменными и аристократичными по отношению к всему мирскому, интимному и сокровенному, чем живет человек. Христианство Каратаева и Пьера нисходит в мир, освещает радостные улыбки жизни, цветы земной любви, поэзию семейных чувств. Подобно Достоевскому Толстой призывает читателя полюбить жизнь в живой непосредственности, прежде понимания смысла ее.
Вспомним афоризм Алеши Карамазова: Ты уже наполовину спасен, если эту жизнь любишь. Толстой считает земной мир одним из вечных и лучших миров и призывает нас видеть в родной земле не временное пристанище, а вечную мать-кормилицу – обжитый, уютный, согретый теплом любви и семейственности русский дом.
Пройдя через лишения плена, приняв в себя каратаевский взгляд на мир, Пьер приходит к убеждению, что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка. В излишек зачисляется теперь не только материальный преизбыток, но и обремененность человека из верхов духовными излишествами современной цивилизации. Порабощенный ею человек начинает жить отраженным интеллектуальным существованием и катастрофически теряет и посредственные ощущения радости этой земной жизни. (*130) Он становится человеком посторонним, не столько живущим, сколько наблюдающим и анализирующим жизнь, а между тем в нем неизбежно иссыхают глубинные родники души.