В трудные дни духовного бездорожья, на закате молодости, вновь вспыхнула ярким пламенем романтическая любовь Тургенева к Полине Виардо, всегда спасавшая его в трудных ситуациях. Он познакомился с гениальной певицей, другом Жорж Санд, 1 ноября 1843 года во время гастролей в Петербурге Итальянской оперы и отныне называл это событие священным днем своей жизни. Любовь, которую испытывал Тургенев к Полине Виардо, была необычной, одухотворенно-романтической.
Средневековое рыцарство со священным культом прекрасной дамы светилось в ней. В демократическом кружке Некрасова и Белинского, а потом и Чернышевского с Добролюбовым приземленнее и проще смотрели на таинственные отношения между мужчиной и женщиной и к тургеневскому романтическому чувству относились с иронической улыбкой, как к чудачеству аристократа. Тем не менее до самой старости Тургенев любил избранницу своего сердца свежо и молодо, весенним чувством первой любви, в которой чувственность поднималась до чистейшего духовного огня. Весной 1863 года Полина Виардо простилась с парижской публикой и переехала с семьей в немецкий город Баден-(*127)Баден. Вслед за нею и Тургенев приобрел здесь участок земли, прилегавший к вилле Виардо, и построил дом.
Связи писателя с Россией ослабевали. Если раньше его, как перелетную птицу, с наступлением весенних дней неудержимо тянуло в Россию, то теперь наезды в Москву и Петербург торопливы. Он рвется в Баден-Баден.
Его письма к единственному светилу своей жизни полны почти юношеских признаний: Ах, мои чувства к Вам слишком велики и могучи. Я не могу больше жить вдали от Вас, я должен чувствовать Вашу близость, наслаждаться ею,- день, когда мне не светили Ваши глаза,- день потерянный.
Я чувствую постоянно на своей голове дорогую тяжесть Вашей любимой руки – и так счастлив сознанием, что Вам принадлежу, что мог бы уничтожиться в непрестанном поклонении! Духовная бесприютность, идейная смута, овладевшие Тургеневым в связи с крахом либеральных надежд, еще сильнее прибивали писателя к чужой семье, которую он считал своею и в которой его все любили. В России же он видел теперь лишь брожение, отсутствие всего твердого и определившегося. Все наши так называемые направления – словно пена на квасу: смотришь – вся поверхность покрыта,- а там и ничего нет, и след простыл…
Говорят иные астрономы, что кометы становятся планетами, переходя из газообразного состояния в твердое; всеобщая газообразность России меня смущает – и заставляет думать, что мы еще далеки от планетарного состояния. Нигде ничего крепкого, твердого – нигде никакого зерна; не говорю уже о сословиях – в самом народе этого нет. В таком настроении Тургенев и начал работу над романом Дым, который был опубликован в мартовском номере Русского вестника за 1867 год. Это роман глубоких сомнений и слабо теплящихся надежд. В нем изображается особое состояние мира, периодически случающееся в истории человечества: люди потеряли освещающую их жизнь цель, смысл жизни заволокло туманом.
Герои живут и действуют как впотьмах: спорят, ссорятся, суетятся, бросаются в крайности. Тургенев наносит удары и по правительственной партии, и по революционной эмиграции.
В жизни, охваченной газообразным движением идей и мнений, трудно человеку сохранить уверенность в себе. И вот главный герой, Литвинов, задыхаясь в хаосе пустых мнений, бесконечных и назойливых словопрений, вдруг попадает во власть живой, напряженной, трагической любви. Она налетает как вихрь и берет в плен всего человека. Для Литвинова и Ирины в этой (*128) страсти открывается единственный живой исход и спасение от духоты окружающей жизни. На фоне дыма, всеобщего омертвения, анемии человеческих чувств роман Литвинова и Ирины в Баден-Бадене ярок своей порывистостью, безоглядностью, своей огненной, разрушительной красотой.
Культурнические идеи Тургенева в какой-то мере выражает другой герой романа – Потугин. Он считает, что Россия – европейская страна, призванная органически освоить достижения западной цивилизации, чтобы двинуться; вперед. Основной удар Потугин наносит русскому самохвальству. Но в своих критических высказываниях герой впадает в крайности нигилизма, оскорбительные для русского человека. Правда, Тургенев дает понять, что сам Потугин страдает от желчности и ворчливости, порожденной внутренним бессилием этого потерянного, несчастного, неустроенного человека.
В финале романа есть слабый намек на отдаленное будущее России – на переход ее из газообразного состояния в планетарное. Медленно освобождается Литвинов от дыма баденских впечатлений. Он возвращается на родину и в деревенской глуши ведет скромную культурническую работу. В одном из писем тех лет Тургенев сказал: Народная жизнь переживает воспитательный период, внутреннего, хорового развития, разложения и сложения; ей нужны помощники – не вожаки; когда этот период кончится, снова появятся крупные, оригинальные личности.
Дым не принес Тургеневу успеха. Демократы не могли простить писателю карикатурного изображения революционной эмиграции, консерваторы – сатирического изображения придворных в сцене пикника русских генералов в Баден-Бадене. Всеобщее недовольство вызвал Потугин. Анонимный рецензент газеты Голос заявлял: Не с любовью глядит господин Тургенев на Россию из своего прекрасного далека, презреньем мечет он в нее оттуда!
Ф. И. Тютчев обвинил Тургенева в полном отсутствии национального чувства.
Достоевский в романе Бесы вывел Тургенева в карикатурном образе русского европейца, писателя Кармазинова. Общественный подъем 70-х годов Роман Новь. В начале 70-х годов в России наметился новый общественный подъем, связанный с деятельностью революционного народничества. Это опять повернуло Тургенева лицом к России. Теплый луч надежды и веры согрел последнее десятилетие его жизни. Однако отношение Тургенева к революционному движе-(*129)нию было по-прежнему сложным. Он не разделял народнических политических программ. Ему казалось, что революционеры страдают нетерпением и слишком торопят русскую историю. Их деятельность не бесполезна в том смысле, что они будоражат общество, подталкивают правительство к реформам. Но возможно и обратное: напуганная их революционным экстремизмом власть пойдет к реакции. Истинно полезными деятелями русского прогресса, по Тургеневу, должны явиться постепеновцы, третья сила, занимающая промежуточное положение между правительственной партией и примыкающей к ней либеральной, с одной стороны, и революционными народниками – с другой. Откуда же ждет писатель появление этой силы? Если в 50-60-х годах он возлагал надежды на постепеновцев сверху (культурное дворянство и его либеральная партия), то теперь считает, что третья сила должна прийти снизу, из народа. Роману Новь Тургенев предпосылает эпиграф Из записных книжек хозяина-агронома: Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом. Здесь содержится прямой упрек нетерпеливцам: это они пытаются поднимать новь поверхностно скользящей сохой. В письме А. П. Философовой от 22 февраля 1872 года Тургенев сказал: Пора у нас в России бросить мысль о сдвигании гор с места – о крупных, громких и красивых результатах; более, чем когда-либо и где-либо, следует у нас удовлетворяться малым, назначать себе тесный круг действия. Глубоко забирающим плугом поднимает новь в романе Тургенева постепеновец Соломин. Демократ по происхождению, он сочувствует революционерам и уважает их. Но путь, который они избрали, Соломин считает заблуждением, в революцию он не верит. Представитель третьей силы, он, как и революционные народники, находится на подозрении у правительственных консерваторов калломейцевых и действующих применительно к подлости либералов сипягиных. Эти герои изображаются в беспощадно сатирическом свете. Никаких надежд на правительственные верхи и дворянскую либеральную интеллигенцию писатель уже не питает. Он ждет реформаторского движения снизу, из русских демократических глубин. В Соломине писатель подмечает характерные черты великоросса: так называемую сметку, себе на уме, способность и любовь ко всему прикладному, техническому, практический смысл и своеобразный деловой идеализм. Эти (*130) качества Тургенев считал глубоко русскими, народными, начиная с первого очерка Записок охотника – вспомним тип крестьянина Хоря. В отличие от революционеров – Нежданова, Маркелова, Марианны – Соломин не бунтует народ, а занимается практической деятельностью: организует фабрику на артельных началах, строит школу и библиотеку. Именно такая негромкая, но основательная работа способна, по Тургеневу, обновить лицо родной земли. Россия страдает не от нехватки героического энтузиазма, а от практической беспомощности, от неумения не спеша делать простое и будничное дело. Последние годы жизни Тургенева Роман Новь стал последним крупным произведением писателя. Теперь он занялся подведением итогов, создавая цикл Стихотворений в прозе. В поэтически отточенной форме здесь нашли отражение все ведущие мотивы его творчества. Книга открывалась стихотворением Деревня – Последний день июня месяца: на тысячу верст кругом Россия – родной край,- а завершалась она гимном русскому языку, крылатой фразой: Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу! Последние годы жизни Тургенева были озарены радостным сознанием того, что Россия высоко ценит его литературные заслуги. Приезды писателя на родину в 1879 и 1880 годах превратились в шумные чествования его таланта. После русских оваций летом 1879 года Тургенев получил известие о новом успехе: в Англии Оксфордский университет присвоил ему за содействие Записками охотника освобождению крестьян степень доктора права. Эти успехи воодушевляли. Созревал замысел большого романа о двух типах революционеров – русском и французском. Тургенев радовался: Неужели из старого засохшего дерева пойдут новые листья и даже ветки? Посмотрим. Но с января 1882 года начались испытания. Мучительная болезнь – рак спинного мозга – приковала Тургенева к постели. Мечта о поездке в Россию оказалась каким-то приятным сном. 30 мая 1882 года Тургенев писал отъезжавшему в его гостеприимное Спасское поэту Я. П. Полонскому: Когда Вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу. За несколько дней до рокового исхода он завещал похоронить себя на Волковом кладбище в Петербурге, подле своего друга – Белинского. В бреду, прощаясь с семейством (*131) Виардо, он забывал, что перед ним французы, и говорил с ними на русском языке. Последние слова переносили Тургенева на просторы родных орловских лесов и полей – к тем людям, которые жили в России и помнили о нем: Прощайте, мои милые, мои белесоватые… Картины русской жизни витали в его угасающем сознании, пока 22 августа (3 сентября) 1883 года в два часа дня он не отошел в мир иной. Россия похоронила его согласно завещанию и со всеми почестями, достойными его таланта.